– Ну и хрен с ней.
Ноа наклонился и, обхватив камень пальцами, потянул на себя: получилось сдвинуть его на пару миллиметров, после чего из стены посыпалась пыль и мелкие камушки, разбивающиеся о пол.
– Ноа! – крикнул Джосайя и, схватив его за плечи, отшвырнул от стены.
Раздался грохот – Ноа споткнулся о свои же ноги и упал. Пока мистер Кэруэл помогал ему подняться и отряхивал его кудрявые волосы от пыли, Эбель задумчиво рассматривала камень в углу.
– Почему он так легко достается? – спросила она.
– Легко? – возмущенно запыхтел Ноа.
Он дул на свои покрасневшие пальцы с содранной кожей.
– Потому что это часть механизма. – Джосайя тоже склонился над камнем. – Кто-то уже вытаскивал его – это видно по отодранной плесени. Камень слишком чистый по сравнению с другими.
– Может, его можно заменить другим камнем?
– Или же он сам отъедет, когда мы найдем рычаг, – теперь Джосайя возомнил себя Беном Гейтсом. – Ну, что стоите? Ищите. Рычаги, кнопки, что-то такое.
Все, следуя его примеру, принялись щупать каждый камень стены.
Эбель вернулась к витражам. Они почему-то вызывали столько же вопросов, сколько и идеально чистый камень в углу капеллы. Но ни кнопок, ни рычагов вокруг них не было. Стекло тоже оказалось обычным стеклом.
– Кто это вообще? Непохоже на святую троицу, – сказала Эбель, смотря на витраж.
– Ну, в центре явно Иисус, – констатировал Ноа. – Распятый, кстати, – добавил он.
– Ну, как же, – удивился стоявший у противоположной стены Джосайя. – «Вели с Ним на смерть и двух злодеев. И когда пришли на место, называемое Лобное, там распяли Его и злодеев, одного по правую, а другого по левую сторону».
Эбель давно заметила, что мистер Кэруэл частенько любил что-то цитировать.
– На этом витраже изображен Иисус между распятий Дисмаса и Гестаса.
– Кто они?
– Благоразумный и безумный разбойники. Один из них хулил Господа, другой же раскаялся и признал Иисуса невинным страдальцем, за что тот забрал его в рай. Считается, что Дисмас был первым спасенным человеком, между прочим.
– Вот почему у Гестаса нет креста? – Эбель села на корточки и посмотрела в пустое отверстие, вырезанное в каменной кладке под витражом.
– О чем ты? – Джосайя подошел к Эбель.
– Ну, вот у Дисмаса белый крест, – она показала на него пальцем, – у Иисуса обычный деревянный, а у Гестаса…
– Пусто.
Джосайя сел рядом с Эбель и запустил пальцы в дыру в стене.
– Хм… – протянул он, что-то нащупав. – Вот и наша разгадка.
– Нашли рычаг? – крикнул Ноа.
– Нашел ответ на шифр Ребекки.
– Камень отверженный, душа непригодная, – произнесла Эбель. – Камень, который отвергли строители, и душа, непригодная для рая. Это гениально, мать вашу.
– Ты хвалишь серийного убийцу? – спросила Соль.
– Нет. Но, согласись, что он не глупец. Он явно знает, что делает, и явно пудрит всем мозги. Отлично скрывает то, что хочет скрыть. Но для чего он это делает?
– Убийцу поймали. Забыли, что ли? – усмехнулся Ноа. – Забудьте про загадки. Эта, вероятно, была последней.
– Ты и правда так думаешь? – спросила его Эбель.
– Я думаю, что не смогу жить дальше, не разгадывая все эти ваши интересные шифры, вишенка. Наконец-то в академии стало происходить хоть что-то интересное.
– Ну что же, – Джосайя встал и отряхнул руки, – тогда нам надо найти черный крест, ведь именно такой должен быть у Гестаса.
– И понять, что открывает ключ, который был у Ребекки Мартинс, – добавила Соль.
Шла вторая неделя без убийств.
Запах ладана сменился запахом шоколада в кабинете мисс Моретти. Чем больше проходило спокойных дней, тем неуютнее чувствовала себя Эбель. Будто в чем-то был подвох, и опасность, отступив в тень, набиралась сил, чтобы наброситься на них в самый неожиданный момент. Неуютно было даже в кабинете, где играла пластинка с композициями Бетховена, а золотые лучи солнца, падающие через резное окно, освещали мокрые полотна. Пока студенты старательно выводили кистью картины, Бруна рассказывала им о композиторе, который покорил ее сердце. Об одном из бесчисленного множества композиторов, если быть точнее. Бруну Моретти покоряла любая музыка и живопись.
– Людвиг, скорее всего, тоже был исключительным. Говорят, что у него был дар – идеальный слух. Безупречный. Именно поэтому, будучи глухим, он смог написать больше пятисот композиций. Информацию об этом можно было найти даже в старых писаниях, которые со временем были утрачены или же искажены историками. Никто не хотел восхищаться скурой, но все хотели восхищаться талантливым музыкантом.
Но был ли Бетховен исключительным, сейчас никто бы узнать не смог.
Если первую неделю в коридорах собора витало волнение, то сейчас все прекратилось. Студенты будто вовсе забыли о том, что происходило в академии пару недель назад, и, вычеркнув весь сентябрь из головы, начали медленно готовиться к Хеллоуину. Ноа говорил, что все живут здесь ради двух праздников – Рождества и Дня всех святых. Именно так просила называть его мисс Вуд. Студенты, разодетые в порванные платья и костюмы, ходили по кабинетам преподавателей, и те раздавали им сладости. В трапезной подавали вкуснейший безалкогольный пунш и яблочный пирог. А вечером всех ждал бал-маскарад, после которого самому Ноа разрешали устраивать вечеринку в главном зале. С выключенным светом, старым дырявым диско-шаром и музыкой, от которой у директора все время болела голова.
– Как мы с тобой будем украшать комнату? – спросила Соль.
– До Хеллоуина еще несколько недель, рано об этом думать.
Эбель сидела на кровати и листала потрепанный журнал 2012 года. «Суд приговорил участниц панк-группы Pussy Riot к двум годам лишения свободы» – гласил заголовок. Нормального чтива в этой комнате не было: выбор стоял между журналами прошлых десятилетий и учебниками.
– Нет, ты что, сейчас самое время.
Соль копошилась в шкафу, а Тимо, стоящий рядом с ней, ждал, когда же она перестанет переворачивать вверх дном его мини-квартирку.
– Жуть как много моли появилось. – Соль еле сдерживала себя от крика каждый раз, когда насекомое вылетало из-под слоев одежды.
Эбель покосилась на Тимо, но тот лишь пожал плечами, мол: «Я здесь ни при чем. Ну ладно… При чем. Но что я с этим сделаю?»
– Может, выкинем этот шкаф к черту? И попросим новый у мисс Вуд?
– Скажи ей, чтобы не рылась в моем доме и не тревожила насекомых. Тогда и выкидывать ничего не придется, – наклонился Тимо к Соль.
– У нас еще и окно сквозит, по ходу. – Она стояла в паре сантиметров от Тимо и ежилась от холода. – Ну как можно жить в таких условиях?
– Что ты ищешь-то? – спросила Эбель.
– Хотела найти гирлянду с летучими мышками, которую сама вырезала и склеила в том году.
– Рано же, Соль, – взвыла Эбель.
– Да не рано, говорю тебе, – протянула Соль. – Тем более я обещала дать свою гирлянду Хичжин и Элеонор. А они дадут мне фигурки привидений из папье-маше. А если я найду еще и свою бумажную паутину, то смогу обменяться с Айей и Рейчел на вязаных пауков!
– Соль…
– Не хочешь искать? – Соль открыла тумбочку и достала из нее ножницы с бумагой. – Тогда на, – и протянула их Эбель, – садись вырезать.
– О, боже упаси, – показательно перекрестилась Эбель.
– О, точно! Крест!
Эбель громко выдохнула. Так громко, чтобы в этом выдохе Соль услышала все ее безразличие.
– В День всех святых мы вешаем на двери кресты. Об этом нас просит мисс Вуд, да и вообще антуражно выходит.
– Выцветшие следы на дверях – от них? И ржавые торчащие гвозди?
Каждый день, выходя из комнаты и проходя по спальному крылу, Эбель смотрела на эти пустующие места и радовалась, что ей не приходится на каждом углу видеть распятие.
– Да, – Соль заглянула под кровать, – и я наш крест, конечно же, тоже не могу найти. А, вспомнила! Мы отнесли их в кладовку. Кажется, я туда и гирлянды свои отнесла.
– Только не…
– Пойдем сходим?
– Черт.
Они спустились в подвал собора. Точнее сказать, в полуразрушенные катакомбы. Холодно было, как зимой без куртки. Пахло как в лучших из лучших помоек. Чем-то тухлым, влажным. Плесневелым и разлагающимся. В голову Эбель приходило много слов, описывающих этот смрад. Черные туннели тянулись вдаль, и фонарик плохо освещал его бегущие в темноту стены.
– Жесть как тут стремно. – Эбель обняла себя руками.
– Ноа говорил мне, что раньше здесь было много склепов со всякими священниками и епископами.
– По запаху они как будто разлагаются до сих пор.
Слава богу, идти далеко не пришлось, и вторая же закрытая дверь оказалась той самой, за которой скрывались кресты, гирлянды Соль и весь остальной реквизит для Хеллоуина. Первая дверь была открыта нараспашку, и помещение за ней было больше похоже на какую-то клетку, забитую досками. Внутри стояли коробки с запылившимся хламом. Восковые свечи, мел, какие-то старые столовые приборы, отвертки и разбитые лампочки. Короче, все то, что либо верой и правдой отслужило собору, либо только готовилось принести ему хоть какую-то пользу.
– Черт, закрыто, – сказала Соль, дернув вторую дверь за ручку.
– Ну и отлично. – Эбель засобиралась обратно к свету, но Соль схватила ее за капюшон и развернула.
– Тебе этот замок не кажется каким-то странным?
– Чего? – Эбель удивилась.
Фонарик в руках Соль подрагивал, кажется, она замерзла. Либо ей было страшно. Всякие шорохи, наверняка принадлежащие крысам, рисовали в воображении страшные картинки, как из темноты кто-то смотрит своими белыми глазами на гостей. Медленно идет к ним. Рычит, истекая слюной, и готовится убить.
– Да вроде обычный, – сказала Эбель, мельком взглянув на замок.
– То есть то, что вместо обычной металлической скважины тут разъем для креста, тебя не смущает? – пояснила Соль и покосилась на Эбель. Она наверняка хотела хорошенько ей врезать. – Не поняла еще? – нетерпеливо поторопила Соль.