ьме, так и на воле, а нарушение логики допускает расследования и судебные процессы, которые прямо граничат с бредом и часто с самого начала фальсифицируются при помощи неправомерных аутопсий, практикуемых независимыми экспертами.
Уже давно все привыкли наблюдать, как повсюду наскоро проводятся казни над разного рода людьми. Известные террористы, или те, кого таковыми считают, открыто уничтожаются явно террористическим образом. Моссад издали убивает членов Абу Джихада, английская САС — ирландцев, или параллельная полиция ГАЛ — басков. Те, чье убийство заказывают предполагаемым террористам, сами избираются не без основания, но, в общем-то, невозможно быть уверенным, что эти основания известны. Можно знать, что вокзал в Болонье был взорван ради того, чтобы Италия продолжала быть хорошо управляемой, и то, что такое «эскадроны смерти» в Бразилии, и то, что мафия может поджечь отель в Соединенных Штатах, чтобы поддержать рэкет. Но как узнать, чему по существу могли служить «безумные брабантские убийцы»? Ведь трудно применять принцип «Cui prodest?» в мире, где столько действующих интересов столь хорошо сокрыты. Выходит, под покровом интегрированной театрализации люди живут и умирают в точке пересечения огромного числа тайн.
Полицейско-информационные слухи в одно мгновение или, что еще хуже, после трех- или четырехкратного повторения наделяются неоспоримой весомостью вековых исторических доказательств. Сообразно сказочной власти сегодняшнего спектакля, исчезнувшие без звука странные персонажи появляются вновь, подобно призракам, чье возвращение всегда сможет быть вычислено, воскрешено в памяти и доказано через самое простое «говорят» специалистов. Эти мертвецы, что не были по всем правилам захоронены спектаклем, находятся где-то между Ахероном и Летой, где им полагается спать в ожидании того, что их соблаговолят разбудить: и вновь сошедшего с гор террориста, и вернувшегося с моря пирата, и вора, у которого больше нет потребности воровать.
Итак, повсюду организуется неопределенность. Очень часто защита господства проводится путем ложных атак, чья трактовка в средствах массовой информации заставит потерять из виду саму операцию: таков странный переворот Техеро и его штатской охраны в Кортесах в 1981 году, чье поражение должно было скрыть другой pronunciamiento — государственный переворот, более современный, то есть замаскированный, а он-то и имел успех. В равной степени наблюдаемая неудача диверсии, организованной французскими спецслужбами в 1985 году в Новой Зеландии, все же может рассматриваться как военная хитрость, чье назначение, возможно, заключалось в том, чтобы отвлечь внимание от многочисленных новых ролей этих служб, заставляя уверовать в их карикатурную недееспособность как в выборе целей, так и в способах исполнения. И тем более вероятно, что то, что почти повсюду было расценено как геологическая разведка нефтяных месторождений в недрах города Па-ража, шумно проводившаяся осенью 1986 года, не имело иных серьезных намерений, кроме установления точки, до которой могли дойти отупение и степень покорности жителей, — демонстрируя им так называемые изыскания, в экономическом плане абсолютно безумные.
Власть стала до того загадочной, что после дела о нелегальных поставках оружия Ирану через администрацию президента Соединенных Штатов можно спросить себя, кто же по-настоящему управляет Соединенными Штатами — самой сильной державой мира, называемого демократическим? И стало быть — что за черт командует этим демократическим миром?
На более глубоком уровне в этом мире, формально столь исполненном уважения ко всякого рода экономическим необходимостям, никто никогда не знает, сколько по-настоящему стоит любая произведенная вещь, ибо на самом деле важнейшая часть реальной цены никогда не под вчитывается, а остаток держится в тайне.
Генерал Норьега ненадолго прославил себя по всему миру в начале 1988 года. Он был необъявленным диктатором Панамы — страны, не имеющей армии, где он командовал Национальной гвардией. Ибо на самом деле Панама не представляет собой суверенного государства — она была выкопана ради своего канала, а не наоборот. Ее валюта — доллар, и настоящая армия, расквартированная в ней, также является иностранной. А следовательно, Норьега сделал всю свою карьеру в этом пункте, полностью совпадающую с карьерой Ярузельского в Польше, как полицейский генерал на службе оккупационной власти.
Он был импортером наркотиков в Соединенные Штаты, ибо сама Панама не приносила достаточных доходов, и экспортировал в Швейцарию свои «панамские» капиталы. Он сотрудничал с ЦРУ против Кубы, и чтобы иметь адекватное прикрытие для своей экономической деятельности, он также выдавал столь одержимым этой проблемой американским властям определенное число своих соперников по импорту наркотиков. Его главным советником по вопросам безопасности, вызывавшим ревность у Вашингтона, и превосходившим всех на этом рынке, являлся Микаел Харари, бывший офицер Моссад — секретной службы Израиля. Когда же американцы захотели отделаться от сего персонажа, поскольку некоторые из их судебных учреждений его неосмотрительно осудили, и Норьега из панамского патриотизма объявил, что готов защищаться в течение тысячи лет сразу и против собственного восставшего народа, и против иностранцев, то он тут же получил публичную поддержку более суровых бюрократических диктаторов Кубы и Никарагуа — на этот раз во имя антиимпериалистической борьбы.
Далеко не представляя собою странность Панамского перешейка, этот генерал Норьега, торгующий всем, чем угодно, и симулирующий все, что угодно, в мире, который повсюду делает то же самое, насквозь, и как тип человека определенного рода государства, и как тип генерала, и как капиталист, был в высшей степени показательной фигурой для эпохи включенной театрализации; равно как и результаты, которые он признавал законными в самых разнообразных направлениях своей внутренней и внешней политики. Это образец государя нашего времени, и самые способные среди тех, кому было назначено прийти и остаться у власти, где бы это ни происходило, — весьма его напоминают. Не Панама, а наша эпоха производит подобные чудеса.
Для любой разведывательной службы, что в этом пункте полностью соответствует теории войны Клаузевитца, знание должно стать властью. Отсюда эта служба извлекает ныне свой престиж, своего рода особую поэзию. При том, что интеллект был абсолютно изгнан из спектакля, который не позволяет действовать и не говорит хоть что-то правдивое о действиях других, он, кажется, почти что нашел прибежище среди тех, кто анализирует различные аспекты действительности и тайно на них воздействует. Недавние разоблачения, для удушения которых Маргарет Тэтчер сделала все, хотя и напрасно, ибо таким образом только удостоверила их подлинность, продемонстрировали, что в Англии эти службы уже способны вызвать падение кабинета министров, чью политику они расценивали как опасную. Итак, общее презрение к спектаклю по совершенно новым причинам возрождает влечение к тому, что во времена Киплинга могло называться «большой игрой».
«Полицейская концепция истории» была в XIX веке реакционным и смехотворным ее истолкованием в эпоху, когда множество мощных социальных движений будоражило массы. Сегодняшние псевдопротестующие хорошо знают об этом по слухам или по нескольким книжкам и полагают, что это положение остается истинным на все времена, совсем не желая замечать реальную практику собственного времени, потому что она слишком плачевна для их сдержанных упований. Государству это известно, и оно на этом спекулирует.
В пору, когда почти все аспекты международной политической жизни и возрастающее число аспектов, относящихся к политике внутренней, управляются и показываются в стиле секретных служб, с их ловушками, дезинформацией, двойными стандартами объяснения — объяснения, которое может скрывать в себе какое-то иное объяснение или только делать вид, что скрывает его, — спектакль ограничивается тем, что знакомит мир, уставший от принудительной непонятности, со скучнейшей серией детективных романов, безжизненных и всегда лишенных развязки. Как раз поэтому-то реалистическая мизансцена ночного боя негров в туннеле должна прослыть за достаточно драматическую побудительную причину действия.
Слабоумие полагает, что все ясно, когда телевидение продемонстрировало прекрасный образ и прокомментировало его наглой ложью. Полуэлита довольствуется тем знанием, что почти все является темным, амбивалентным, «смонтированным» в соответствии с неизвестными кодами. Элита же более замкнутая хотела бы знать правду, которую очень нелегко установить в каждом индивидуальном случае, вопреки всевозможным закрытым данным и секретным сведениям, какими она может располагать. Вот почему ей так хотелось бы познать истинный метод, хотя и для нее эта несчастная любовь по-прежнему остается безответной.
Над этим миром господствует тайна, и прежде всего как тайна господства. Сообразно спектаклю, тайна является лишь необходимым исключением из правил информации, в изобилии предлагающейся на всей поверхности общества, подобно тому, как и господство включенной театрализации в «свободном мире» якобы свелось лишь к некоему исполнительному департаменту на службе у демократии. Но в спектакль никто по-настоящему не верит. Каким образом зрители принимают существование тайны, которая одна гарантирует то, что они не могут управлять миром, чьих основных реалий они не ведают; каким поистине удивительнейшим образом у них спрашивают их мнение, как если бы они принимали в этом участие? Но дело в том, что тайна почти ни перед кем не предстает в своей недоступной чистоте и функциональной обобщенности. Все принимают то, что неизбежно существует небольшая зона тайны, зарезервированная за специалистами, и в отношении общей ситуации многие люди верят, что существуют внутри тайны.