- Намного лучше, - ответила я.
Подумала было добавить, как я люблю смотреть на почти голых мужчин, но к такому очевидно сексуальному тону я решила прибегнуть, если другого выхода не окажется.
Он подошел и снова остановился возле меня. Веки на руках его все еще подмигивали мне - наобум и отрешенно, - как неземные светлячки.
- Так намного лучше, - сказала я. - А ты не можешь что-нибудь сделать с этими глазами у тебя на руках?
Он снова нахмурился:
- Они от меня неотделимы.
- Да, я вижу, - сказала я.
- Но их не надо бояться.
- Тебе виднее.
- Я хочу, чтобы ты знала меня, Анита.
Впервые он назвал меня по имени. Я думаю, что до этой минуты он его и не знал. Конечно, его знала Полина.
Супруг Красной Жены потянулся к моему правому запястью и убрал кусочек металла, замыкавший наручник.
Человек без кожи, стоящий по ту сторону камня, шагнул вперед, положив руку на рукоять ножа на поясе. Я застыла, не зная, действительно ли мне позволено освободить руку.
Бог поднял мою руку и приложился к ней губами.
- Потрогай их. Увидишь, в них нет ничего страшного.
Я не сразу сообразила, что "они" - это глаза на его руках. Слава богу, он не имел в виду ничего ниже пояса, но глаза - это все равно неприятно. Мне не хотелось их трогать. Вообще не хотелось трогать ничего, что было срезано с мертвых тел, особенно в момент, когда эти тела были еще живы.
Он попытался поднести мою руку к своей руке ниже плеча, туда, где были глаза, но я сжимала кулак.
- Потрогай, Анита, не бойся. Они тебе ничего плохого не сделают.
Он начал силой разжимать мне пальцы, и я не могла сопротивляться. То есть могла бы, и он, чтобы убедить меня, сломал бы мне пару пальцев, но эту борьбу я бы проиграла, так что я позволила ему разжать мне кулак. Не хочу, чтобы мне что-нибудь ломали, пока в этом нет крайней необходимости.
Он провел моей рукой по своей коже, и веки трепетали под моими пальцами. Я каждый раз вздрагивала, когда они моргали, но эти веки, щекочущие, как крылышки бабочек, не были так уж страшны. Под ними что-то было, будто глаза, которых не было на самом деле. Я это видела.
- Что там внутри? - спросила я.
- Все, - сказал он, но его ответ ни о чем мне не говорил. - Ощупай их, Анита.
Он прижал мой палец к краю глаза. Потом заставил меня просунуть палец внутрь.
Я ввела палец в этот пустой как-бы-глаз и ощутила сопротивление, будто давишь на что-то живое и тонкое, потом палец прошел насквозь. Тепло. Теплота потекла в кисть, в руку, разошлась по телу, как одеяло. Безопасно, тепло, надежно. Я глядела на бога и думала: как же я раньше этого не видела? Он так красив, так добр, так...
Палец замерз, замерз до боли. Та жалящая боль, которая предшествует потере всех ощущении, когда обморожение захватывает конечность и расходится по телу, и ты падаешь в тот ласковый сон, от которого нет пробуждения.
Я выдернула руку, заморгала, со свистом втянув в себя воздух.
- В чем дело? - спросил он, склоняясь надо мной и трогая мое лицо.
Я отпрянула, прижимая руку к груди, глядя на него со страхом.
- Ты внутри холодный.
Он отступил, и на лице его выразилось удивление.
- Ты должна была ощущать тепло, покой.
Он наклонился надо мной, пытаясь заставить меня взглянуть в эти сине-зеленые глаза.
Я затрясла головой. Жалящей болью в палец возвращалась чувствительность, как бывает после обморожения. Пульсирующая боль помогла думать, помогла избегать его взгляда.
- Ни тепла, ни покоя я не испытала.
Я отвернулась от него, и передо мной оказался одетый в чужую кожу. Честно говоря, даже это было лучше, чем смотреть на бога. Прикосновение Итцпапалотль помогало мне, но и у него есть свои пределы. Если я упаду в эти глаза, чем бы они ни были, меня просто убьют, и я, возможно, уйду охотно, с радостью, в эту последнюю тьму.
- Анита, ты очень все осложняешь.
Я не отводила глаз от дальней стены:
- Извини, что порчу тебе ночь.
Он погладил мне щеку. Я вздрогнула, как от боли. Я до сих пор думала, что оттягиваю свою смерть, но сейчас поняла, что оттягиваю падение в его силу. Потом меня убьют, но на самом деле меня не станет еще до удара ножа. Не так ли уходила Полина, добровольно, радуясь, что угодила богу? Ради нее самой я на это надеялась. Насчет себя - я не была так уверена.
- Я хочу, чтобы ты верила: ты умираешь ради великой цели...
- Извини, сегодня я заболоченных земель не покупаю.
Почти физически я ощутила его недоумение, будто энергия затанцевала по моей коже. Мне приходилось ощущать гнев, вожделение, страх вампиров и оборотней, но никогда до сих пор - недоумения. Черт возьми, пока я не тронула этот дурацкий глаз, я его эмоций не ощущала. Он меня затягивает по кусочкам.
Бог схватил меня за руку.
- Нет.
Это я произнесла сквозь сжатые зубы. На этот раз пусть ломает мне руки, но я не трону его добровольно. Больше я не могу с ним сотрудничать, даже для выигрыша времени. Либо я начну сопротивляться, либо от меня ничего не останется. Случалось, что вампиры подчиняли себе мой разум, но такого, как он, я еще не встречала. И на сто процентов была уверена: стоит ему ухватиться за мой разум как следует, мне уже не вернуться обратно. Есть много способов умереть. Быть убитой - один из наиболее очевидных. А если он подчинит себе мой разум и не останется ничего от меня прежней, я все равно буду мертва. Или буду желать себе смерти.
Я сжала руку, притянула ее к груди, напрягая мышцы. Он потянул за запястье, и мой торс приподнялся вместе с ним, но руку я прижимала к груди, не разжимая кулак.
- Не заставляй меня делать тебе больно, Анита.
- Я тебя ничего не заставляю делать. Все, что ты делаешь, ты делаешь по своему выбору, а не по моему.
Он осторожно положил меня обратно.
- Я бы мог сломать тебе руку.
Голос звучал ласково, но в нем была угроза.
- Я больше не хочу тебя трогать. И не буду делать этого по своей воле.
- Но ты просто положи руку мне на грудь, на сердце. Это нетрудно, Анита.
- Нет.
- Ты очень упрямая женщина.
- Не ты первый мне это говоришь.
- Я не буду тебя заставлять силой.
Человек без кожи подошел и встал с той стороны камня, зеркально от своего бога. Вытащив обсидиановое лезвие, он наклонился надо мной. Я напряглась, но ничего не сказала. Не могла я его коснуться и быть уверенной, что мне это сойдет. Если мне предстоит сегодня умереть, я умру такая, как есть, а не одержимая каким-то самозваным богом.
Но он не ударил меня ножом, он поддел острием плечо кевларового жилета. Кевлар не предназначен для отражения колющего удара, но его не так-то легко разрезать, особенно каменным ножом. Пустая кожа кисти, украшавшая запястье прислужника, моталась взад-вперед, взад-вперед пилящими движениями. Я смотрела мимо него, на дальнюю стену, но не могла не видеть краем глаза болтающуюся руку. В конце концов мне пришлось уставиться в потолок, но там была только темнота. Трудно смотреть просто в темноту, если вокруг есть что увидеть, но я старалась.
Я чуть не спросила их, знают ли они, что такое кевлар, но не стала. Пусть потратят время на разрезание жилета обсидиановым ножом. Черт, может, мне и не придется как-то тянуть время - достаточно обсидиана, которым они будут резать кевлар до утра.
К несчастью, не только я до этого додумалась.
Человек в чужой коже засунул клинок обратно в ножны и вытащил из-за спины другой нож, который сверкнул в свете факелов серебром или сталью. Даже если он с высоким содержанием серебра, то прорежет жилет куда быстрее обсидиана.
Человек просунул острие под плечевой шов жилета. Мне уже надо было что-то сказать.
- Вы собираетесь вырезать мне сердце?
- Твое сердце останется у тебя в груди, где ему и положено быть, - сказал бог.
- Тогда чем вам мешает жилет?
Я все же повернула голову к нему, стараясь не смотреть ни в какие его глаза.
- Если ты не хочешь касаться моей груди рукой, есть и другие части твоего тела, способные ощущать, - сказал он.
После таких слов я почти готова была протянуть ему руку. Почти. Очень мне не хотелось знать, о каких других частях тела он говорит. Но так они потратят время на снимание жилета, а если я просто дам руку, это никакого времени не займет. А время мне нужно.
Жилет поддался быстрее, чем можно было рассчитывать. На противостояние пилящему лезвию он не рассчитан. С меня сняли куски разрезанного жилета, вытащив нижнюю половину из-под спины.
Супруг Красной Жены взобрался на камень рядом со мной, склонился ко мне, и смотрел он не в лицо. Кончиком пальца он провел по контурам лифчика. Очень-очень легко, под тканью, по коже.
- А это что? - спросил он, продолжая водить пальцем.
- Белье, - ответила я.
Он потрогал черные кружева сверху.
- Столько узнаешь нового.
- Рада за тебя, что тебе нравится, - сказала я.
Сарказм до него не дошел. Может, он вообще был неуязвим для сарказма.
И он сделал то, что я и предполагала, - залез на меня сверху. Но не в стандартной позиции миссионера - он сполз ниже, так что его грудь прижималась к моей. При нашей разнице в росте его пах оказался на безопасном расстоянии ниже моего. Значит, сейчас будет происходить не изнасилование. Может, мне и не стоило так опасаться, но само знание, что секс здесь ни при чем, почему-то испугало меня еще сильнее. Есть вещи поважнее секса, которые могут быть взяты у меня силой, - например, мой рассудок.
Он прижался ко мне грудью, гладкой, теплой, очень человеческой. И ничего плохого не случилось. Но забавно, что это не смирило моего бешеного сердцебиения и не заставило заглянуть ему в глаза.
- Ты чувствуешь? - спросил он.
Я упорно смотрела в стену пещеры.
- Не понимаю, о чем ты говоришь.
Он прижался грудью сильнее:
- Чувствуешь, как бьется мое сердце?
Я не ожидала этого вопроса и потому действительно задумалась. Прислушалась, но не почувствовала биения его сердца. Я ощущала лишь собственный лихорадочный пульс.