Сезар добрался до вершины храма. Четыре ягуара взяли его за руки и за ноги и подняли над головами. Потом, держа его над собой, взошли на сцену, обошли ее, показав Сезара на все четыре стороны, даже на противоположную публике. Затем тело поднесли к закругленному камню и уложили его поперек - голова и плечи Сезара откинулись назад, а нижняя часть груди и живот выгнулись над камнем.
Я вскочила еще раньше, чем увидела обсидиановый нож в руке жреца. Эдуард поймал меня за руку.
- Глянь налево, - сказал он.
Я посмотрела и увидела, что двое ягуаров-оборотней глядят и ждут. Сомневаться не приходилось: если я брошусь на сцену, они попытаются меня остановить. Сезар сказал, что придет за серьгами после представления. Отсюда следует, что он собирался остаться в живых. Но черт меня побери, они же хотят его изрезать! Теперь я это знала, только понятия не имела, насколько сильно его будут полосовать.
Даллас встала со стула и подошла ко мне.
- Это входит в спектакль, - прошептала она. - Сезар играет жертву два раза в месяц. Не всегда именно такую жертву, но в этом состоит его работа.
Она говорила тихо и рассудительно, как говорят с психом на карнизе. Я позволила им с Эдуардом посадить меня обратно. Серьги я стиснула так, что они врезались в руки.
Даллас присела рядом со мной, положив ладонь на мою руку между плечом и локтем, но смотрела она на сцену. Люди-ягуары держали Сезара, и видно было, как напряглась их хватка, как они синхронно делают вдох. На лице Сезара не отразилось ничего - ни страха, ни воодушевления. Просто выжидание.
Жрец вогнал нож в тело прямо под ребра. Тело Сезара дернулось, но он не вскрикнул. Лезвие резануло поперек, вгрызаясь в мясо, расширяя дыру. Тело задергалось вокруг раны и вместе с ней, но Сезар не проронил ни звука. Бледную кожу залила кровь, будто искусственно яркая в свете прожекторов. Жрец сунул руку в рану почти по локоть, и тут Сезар крикнул.
Я схватила Даллас за руку:
- Без сердца он не выживет. Даже оборотень без сердца не выживет.
- У него не будут вынимать сердце, я тебе клянусь.
Она потрепала меня по руке, вцепившейся в нее, как успокаивают нервную собаку.
Я наклонилась поближе и прошептала:
- Если у него вырежут сердце, а я могла бы этому помешать, то до отъезда из Нью-Мексико я вырежу сердце тебе. Ты все еще хочешь поклясться?
У нее глаза расширились. Кажется, дыхание у нее тоже перехватило, но она кивнула.
- Я клянусь.
Самое смешное, что она поверила в мою угрозу моментально. Почти всякий, если ему скажешь, что вырежешь у него сердце, тебе не поверит. Он может поверить, что ты его убьешь, но если высказаться слишком натуралистично, это примут за шутку или гиперболу. Профессор Даллас мне поверила, хотя большинство преподавателей колледжа приняли бы мои слова за образное выражение. Это и заставило меня заинтересоваться Даллас еще сильнее.
Среди глубокого молчания зала раздался голос жреца:
- Я держу его сердце в руке своей. В былые времена мы вырвали бы его сердце из груди, но дни те давно миновали. - В его словах явственно слышалось сожаление. - И мы почитаем богов как можем, а не как хотели бы.
Он медленно вытащил руку, а я сидела так близко, что слышала мокрый мясистый звук, когда она вылезла из раны.
Жрец поднял окровавленную руку над головой, и толпа разразилась приветственными воплями.
Гадом буду, разразилась. Приветственными воплями.
Ягуары подняли Сезара с алтаря и сбросили вниз по ступеням. Он закувыркался, как мешок без костей, и остановился на полу перед лестницей. Лежал он на спине, ловя ртом воздух, и я подумала, не повредил ли ему жрец легкие, когда искал сердце.
Я просто сидела и смотрела. Это он делает два раза в месяц и выполняет тем самым должностные обязанности. Блин, я не только этого не понимала, я и не хотела понимать. Если он заводится от боли и близости смерти, то я ничего больше о нем знать не хочу. Мне вот так хватает садомазохистских леопардов дома, в Сент-Луисе. Еще один мне и на фиг не нужен.
Жрец что-то говорил, но я его не слышала. Ничего я не слышала, только оглушительный шум в ушах. Я видела, как дергается всем телом на полу ягуар-оборотень. Кровь лилась по бокам, заливала пол, но прямо у меня на глазах ее поток стал ослабевать. Этого не было видно из-за пелены крови и разорванных ошметков тканей, но я знала, что он исцеляется.
Двое вышибал, оба люди, подошли, подняли его за руки и за ноги и понесли между столами, мимо нас. Я встала, останавливая их. Даллас встала вместе со мной, будто испугавшись, как бы я чего не сделала.
Я заглянула в глаза Сезара. В них была настоящая боль. Он явно не наслаждался ситуацией. Но такие вещи никто не будет делать регулярно, если они не доставляют ему хоть какого-то удовольствия. Руки его лежали на груди, будто он пытался не дать себе рассыпаться. Я тронула одну - кожа была скользкой от крови. Я всунула ему в руку серьги и сжала его пальцы на них.
Он что-то шепнул еле слышно, но мне не надо было наклоняться, чтобы услышать:
- Никогда больше ко мне не подходи.
Я села, и его унесли. Потянувшись к салфетке, я хотела вытереть руки от крови, но Даллас взяла меня за руку:
- Теперь она готова тебя видеть.
Я не заметила, чтобы Даллас с кем-нибудь говорила, но не стала спрашивать. Раз она говорит, что пора, пусть будет пора. Поговорим с Принцем города и свалим отсюда ко всем чертям.
Я снова потянулась за салфеткой, и на этот раз Даллас просто ее отодвинула.
- Будет хорошо, если на встрече с ней у тебя будет жертвенная кровь на руках.
Я глянула на Даллас и выхватила салфетку у нее из рук. Она всерьез попыталась ее не выпустить, и мы немного поиграли в перетягивание каната, а когда я все-таки выдернула салфетку, рядом со мной стояла женщина. Она была в плаще с красным капюшоном и ростом всего мне по плечо, но еще раньше, чем она повернула голову и стало видно лицо под капюшоном, я уже знала, кто она. Итцпапалотль, Обсидиановая Бабочка, Принцесса города и самозваная богиня. Я не ощутила ее приближения, не услышала ее и не почувствовала. Она просто появилась рядом, как по волшебству. Давно прошли времена, когда вампиры могли со мной такое проделывать. Кажется, я на секунду перестала дышать, встретившись с ней глазами.
Лицо ее было изящно, как и все остальное, кожа коричневая с оттенком молочной бледности. Глаза черные, не какие-нибудь там темно-карие, но по-настоящему черные, как обсидиановый клинок, имя которого она носит. Обычно у Мастеров вампиров глаза как затягивающие озера, куда попадаешь и тонешь, но эти были сплошными черными зеркалами, не такими, куда можно провалиться, но показывающими истину. Я увидела в этих глазах себя, миниатюрные отражения, как в совершенных черных камеях, во всех подробностях. Потом образ разделился, раздвоился, растроился. В середине осталось мое лицо, а по сторонам появились волчья голова и череп. На моих глазах они стали сближаться, волчья голова и человеческий череп закрыли мое лицо, и на долю секунды невозможно стало понять, где кончается одно изображение и начинается другое.
Потом один образ воспарил над остальными - череп поднялся вверх сквозь черноту, заполняя ее глаза, занимая все мое поле зрения, и я отшатнулась, чуть не упав. Эдуард меня подхватил. Даллас вышла и встала возле вампира.
Бернардо и Олаф стояли за Эдуардом, и я знала, что достаточно ему сказать только слово, как они откроют стрельбу. Успокоительная была мысль, хотя и самоубийственная, поскольку сейчас я ощутила ее народ, а это значит, что раньше она перекрывала его от меня. Я чувствовала вампиров под зданием, вокруг, внутри. Сотни их было, и почти все старые. По нескольку сотен лет. А сама Обсидиановая Бабочка? Я посмотрела на нее повнимательней, стараясь больше не встречаться с ее взглядом. Уже несколько лет мне не приходилось прятать глаза от вампира, и я забыла, как это трудно - глядеть на кого-то, кто хочет посмотреть тебе в глаза, и избегать его взгляда; довольно сложная игра. Они хотят поймать твой взгляд и зачаровать, а ты хочешь этого не допустить.
У нее была прямая челка, но остальные волосы убраны с лица, открывая изящные уши с нефритовыми кольцами. Миловидное создание, миниатюрная даже по сравнению со мной и профессором Даллас, но внешность меня не обманывала. Под ней скрывался не особо старый вампир. Вряд ли ей хотя бы тысяча лет. Я встречала вампиров постарше, и намного постарше, но ни один вампир моложе тысячи лет не мог так греметь силой у меня в голове, как она. Сила исходила от нее почти зримым облаком, и я достаточно знала о вампирах, чтобы понимать, насколько это у нее неосознанно. Некоторые Мастера с особыми способностями, например, умеющие вызывать страх или похоть, просто выдают наружу силу этого рода постоянно, как поднимается от кастрюли пар. Это бывает непроизвольно - по крайней мере отчасти. Но я никогда не видела, чтобы из кого просто текла сила, сила в чистом виде.
Эдуард что-то мне говорил, наверное, уже повторял, но я просто не слышала.
- Анита, Анита, как ты?
Я почувствовала твердость пистолета - не направленного мне в спину, а извлеченного из кобуры, а мое тело скрывало его от зала. Все могло обернуться очень плохо и очень быстро.
- Нормально, - ответила я, но голос мой никак не звучал нормально. Он был далекий и гулкий, будто я была оглушена, а теперь приходила в себя. Может быть, немножко так и было. Она не подчинила себе мой разум, но при первом контакте узнала обо мне такое, чего ординарный вампир никогда бы не мог выведать. Я вдруг поняла, что она догадалась, какого рода силу я представляю. Значит, у нее дар определять силу.
Прозвучал голос Обсидиановой Бабочки, с сильным акцентом и очень глубокий, не соответствующий ее комплекции, будто в голосе сосредоточилась ее неимоверная сила:
- Чья ты слуга?
Она знала, что я - человек-слуга вампира, но не знала чей. Это мне понравилось. Она читает только силу, а не вдается в подробности, хотя, возможно, что и симулирует незнание. Но почему-то я сомневалась, что она прикидывается несведущей. Нет, она из тех, кто любит демонстрировать знание. От нее надменность исходила так же, как и сила. А почему бы ей и не возгордиться? В конце концов, она богиня, по крайней мере в собственных глазах. Чтобы объявить себя божеством, надо обладать исключительным высокомерием или быть психом.