– Трижды.
Лонгстрит поднял бровь, словно удивившись, хотя на самом деле он уже знал ответы на все эти вопросы.
– И каков был девиз «Призрака»?
– «Fidelitas usque ad mortem».
– Совершенно точно. «Верность до смерти». Вы были близки с Майклом, не так ли?
– Он был мне как брат.
– А мне он был как сын. После службы в «Призраке» вы оба были мне как сыновья. После его смерти я старался играть по отношению к вам ту роль, какую играл он. Я делал все от меня зависящее, чтобы у вас имелась свобода выбора и вы расследовали те дела, которые интересуют вас больше всего, потому что в конечном счете именно это и получается у вас лучше всего, и было бы жалко потратить впустую или – упаси бог – потерять эти способности. Иногда мне приходилось защищать вас от официального гнева Бюро. Насколько то было в моих силах, конечно; были один или два случая, когда даже мне не удалось оказать вам помощь в полной мере.
– Я понимаю, Говард. И я всегда был вам благодарен.
– Но сейчас я хочу поговорить о смерти Майка Деккера.
Лонгстрит еще раз глотнул своего напитка.
Пендергаст задумчиво кивнул. Тремя годами ранее Деккер был найден мертвым в своем доме в Вашингтоне – его убили, пригвоздив штыком голову к креслу.
– Поначалу в убийстве кое-кто подозревал вас… разумеется, меня среди таковых не было. Позднее стало ясно, что Майкла убил ваш брат Диоген, а убийцей попытался выставить вас.
Лонгстрит уставился в стакан.
– И вот теперь мы подходим к сути дела. Несколько месяцев спустя, когда с вас сняли ложные обвинения, вы отвели меня в сторону и сказали, не такими в точности словами, конечно: «Я вам этого не говорил, но мой брат мертв». Когда я попросил у вас доказательства, вы ответили, что, хотя и не видели тело своими глазами, у вас есть все необходимые свидетельства, подтверждающие его смерть. Вы попросили меня приостановить дальнейшее расследование и положиться на ваши слова. Кроме того, вы сказали, что не хотите, чтобы я, ваш друг, наставник и в прошлом начальник, попусту тратил время, охотясь за призраком. Вы сказали тогда, что, когда пройдет время, я могу со спокойной душой «похоронить смерть» Майкла вместе с другими «глухарями». Так я и сделал.
Лонгстрит еще чуть-чуть подался вперед и прикоснулся пальцем к колену Пендергаста.
– Но вот тут-то мы и споткнулись. После того как вы исчезли и, по всем признакам, утонули близ Эксмута, штат Массачусетс, мы, конечно, послали туда бригаду криминалистов для проведения тщательного расследования. Хотя ваших следов – ни живого, ни мертвого – мы не нашли, зато обнаружили кое-что другое: три отпечатка – все они были сняты на деревянном смотровом пирсе на городском пляже, – принадлежащие вашему брату. Диогену.
Лонгстрит откинулся на спинку кресла, позволив этим словам повисеть в воздухе несколько секунд.
– Я никому не говорил об этой находке. Но вы можете себе представить, что творилось у меня в голове. Будучи членами группы «Призрак», одного из самых маленьких, строжайше засекреченных и наиболее надежных подразделений в армии, мы все принесли клятву на крови мстить за любого нашего собрата, погибшего от рук другого человека. Когда вы лично сказали мне, что ваш брат, убийца Майка Деккера, мертв, вы фактически просили меня забыть о принесенной клятве на крови. А теперь, годы спустя, появляется убедительное свидетельство того, что он все-таки жив. – Он уставился на Пендергаста пронзительным взглядом. – Что происходит, Алоизий? Неужели вы солгали мне, предали нашу общую клятву, потому что убийцей был ваш брат?
– Нет, – мгновенно ответил Пендергаст. – Я считал его мертвым. Мы все считали его мертвым. Но оказалось, что он жив.
Лонгстрит несколько секунд сидел молча. Потом кивнул и поудобнее устроился в кресле, ожидая объяснений.
Взгляд Пендергаста устремился куда-то вдаль. Немного погодя агент встал с кресла.
– Видимо, мне придется поделиться с вами одной историей, – сказал он. – Одной очень личной семейной историей. Вы упоминали о том, что Диоген пытался выставить меня убийцей Майка Деккера, и не только его. Некоторое время ему это удавалось, и я оказался в заключении.
Пендергаст снова ненадолго погрузился в молчание.
– У меня есть воспитанница, Констанс Грин. На вид ей лет двадцать с небольшим. У нее тоже очень трудная история, которая не имеет отношения к этому делу, важно лишь то, что она душевно и эмоционально очень хрупкий человек. Она вспыльчива как спичка. Все, что угрожает ей или тем немногим людям, которые ей близки, вызывает у нее яростную, даже смертоносную реакцию. – Он перевел дыхание. – Пока я находился в заключении, Диоген соблазнил Констанс, а потом бросил, написав жестокую записку, в которой предлагал ей покончить с собой, а не жить с позором. В ответ на это Констанс, одержимая яростью, бросилась на поиски Диогена. Она гналась за ним по всей Европе и в конечном счете нашла на острове Стромболи. И там она столкнула его в лавовый поток вулкана.
Лонгстрит вскинул брови – это была его единственная реакция.
– Мы с ней полагали, что Диоген мертв. И все эти годы не было оснований считать, что это не так. До моих последних дней в Эксмуте.
– Он связывался с вами? – спросил Лонгстрит.
– Нет. Но я видел его, или мне показалось, что видел, но всего лишь раз, когда он наблюдал за мной издалека. Позднее я обнаружил доказательства его пребывания там. Но прежде чем я успел что-то сделать, меня унесло в море, а потом меня держали как заложника. И за прошедшие недели, похоже… – Пендергаст сделал паузу, чтобы взять себя в руки, – Диоген сумел снова… подобраться к Констанс.
– Подобраться?
– Все свидетельствует о том, что он либо похитил ее, чем-то опоив, либо сделал своей сообщницей, используя стокгольмский синдром. Как бы то ни было, их видели утром два дня назад, когда они вместе бежали из моего дома на Риверсайд-драйв.
Лонгстрит нахмурился:
– Стокгольмский синдром подразумевает активное участие с ее стороны. Похищение – нет. Это большая разница.
– Улики говорят о том, что Констанс активно способствовала своему похищению.
В кабинете воцарилась тишина. Лонгстрит сложил домиком свои длинные тонкие пальцы и опустил на них громадную растрепанную голову. Пендергаст оставался недвижим, словно мраморная статуя, в старом «ушастом» кресле. Прошло немало минут. Наконец Пендергаст прочистил горло и заговорил:
– Мне жаль, что я не поделился с вами этими подробностями раньше. Они слишком болезненны. Оскорбительны. Но… мне нужна ваша помощь. Я помню о клятве на крови, которую мы принесли. Прежде, когда речь заходила о Диогене, у меня сдавали нервы. Но теперь я понимаю, что есть только один ответ: мой брат должен умереть. Мы должны приложить все силы, чтобы не оставалось никаких сомнений в том, что он не выжил при задержании. Как вы сказали: мы в долгу перед Майком и обязаны сделать так, чтобы раз и навсегда покончить с Диогеном.
– А ваша девушка? – спросил Лонгстрит. – Констанс?
– С ее головы не должен упасть ни один волосок. Мы сможем утрясти этот вопрос, когда Диоген будет мертв.
Лонгстрит задумался на мгновение. Потом молча протянул Пендергасту руку.
Так же молча Пендергаст пожал ее.
41
Яхта плавно рассекала лазурные воды, теплый воздух трепал темные волосы Констанс и играл ее длинным платьем. Она полулежала в кресле, обитом тканью бирюзового цвета, рядом с Диогеном, который стоял у штурвала. Они забрали его яхту из гавани на южном побережье и направились в место под названием Аппер-Шугарлоуф-Ки. Там, в бунгало, спрятанном среди сосен на воде, они поменяли яхту на судно поменьше с малой осадкой. Диоген говорил о нем в уважительном тоне: девятнадцатифутовый гоночный катер «Крис Крафт» 1950 года выпуска, который он восстановил, заново отделав борта, обновив палубу и тщательно отремонтировав двигатель. На борту красовалось название катера, выполненное сусальным золотом с черным обводом: «ФЕНИКС», ниже было написано: «ИДИЛЛИЯ-КИ».
Теперь, когда они приближались к конечному пункту их путешествия, Диоген изменился. Начать с того, что, прежде неразговорчивый, он вдруг стал более общительным, чтобы не сказать болтливым. Его лицо, обычно скрывавшееся под маской бесстрастия, разгладилось и расслабилось, приобрело почти мечтательное выражение – резкий контраст с его обычным настороженным, бдительным видом. Ветер шевелил его короткие рыжеватые волосы, прищуренные глаза смотрели вперед. В личине Петру Лупея он среди прочего спрятал свой мертвенно-бледный глаз под цветной контактной линзой, но Констанс отметила, что в какой-то момент он вытащил линзу и вернул своим глазам их прежнее разноцветное состояние, а кроме того, удалил краску с волос. Его аккуратная бородка слегка растрепалась. Изменилась вся его манера двигаться и говорить, физически он становился тем Диогеном, каким она запомнила его почти четыре года назад, но внутренне изменившимся, не таким непримиримым, ничуть не высокомерным или саркастичным.
– Справа, – сказал он, оторвав руку от хромированного рулевого колеса и показывая на крохотные островки, заросшие карликовыми пальмами, – лежат островки, которые называются Змеиная Свадьба.
Констанс посмотрела в том направлении. Слева от нее низко над горизонтом висело солнце – огромный желтый шар, проложивший по воде ослепительную дорожку и окрасивший крохотные островки в золотистый цвет. Всюду, куда бы она ни взглянула, виднелись низкие острова, необитаемые и дикие. Хотя она никогда особо не задумывалась о флоридских островках, красота и спокойствие этого места – и его тропическая изолированность – стали для нее чем-то совершенно неожиданным. Здесь было мелководье – она видела быстро уносящееся назад дно, – но Диоген уверенно вел катер, он был хорошо знаком с этими водами, наизусть знал эти петляющие каналы.
– Тот маленький островок слева называется Счастливый Джек, а впереди – Тыквенный островок.
– А Идиллия?
– Скоро, моя дорогая. Скоро. Этот большой остров справа, почти целиком заросший мангровым лесом, называется Джонстон.