СоцСтрах # 956-44-6574
Место рождения: Рышнов, Румыния
Дата натурализации: 6/15/99
Расовая принадлежность: Белый
Рост: 6 футов 2 дюйма
Глаза: карие
Волосы: каштановые
Идентифицирующие татуировки или отметины: отсутствуют.
Программа предоставила еще немало сведений, но Пендергаст их проигнорировал.
– Отлично, – сказал он. – А теперь, мистер Эрнандес, я попрошу вас найти недвижимость этого человека. И не только записанную на его имя, но и недвижимость, принадлежащую фиктивным компаниям, которыми он владеет, офшорным компаниям, мнимым родственникам, – короче, я хочу знать о каждом квадратном дюйме земли, связанном с этим человеком пусть даже самым отдаленным образом. Приоритет – собственность во Флориде.
– Нет проблем.
Еще несколько ударов по клавишам – и появился список. При всем своем огромном опыте Лонгстрит не уставал поражаться тому, как быстро компьютер способен выявить массу тщательно скрываемых фиктивных компаний. И тут ему пришло в голову, что АНБ, возможно, уже проделало эту работу – выявило все зарегистрированные компании в мире. Это было бы на них похоже.
Пендергаст несколько мгновений вглядывался в экран, потом испустил совершенно нехарактерный для него победный крик.
– Вот оно! – сказал он, ткнув белым пальцем в список.
Остров Идиллия
Округ Монро, штат Флорида
Владелец: Инцитатус Лимитед
Почтовый адрес Бокс 279516
Большие Каймановы острова
Зарегистрировано на:
Холдинг «Липарские острова», Societa per Azioni[43],
Милан, Италия
Дочерняя компания, полностью принадлежащая:
Барнакл Лимитед, Дублин, Ирландия
Директор и единственный акционер:
Петру Лупей
– Инцитатус[44], – странным голосом пробормотал Пендергаст.
У Лонгстрита холодок пополз по спине. Он чувствовал, что это то самое жемчужное зерно информации, которое им требовалось: иголка в стоге сена, слабые линии на песке, которые, будучи найдены, вели к Диогену.
– Дайте спутниковое изображение, – сказал Пендергаст. – Найдите это место.
– Нет проблем.
Эрнандес загрузил другую программу, набрал координаты, и мгновение спустя на экране появилось спутниковое изображение удивительно высокого разрешения. На экране был остров средних размеров в окружении четырех малых.
– Увеличьте, пожалуйста, изображение большого острова.
Эрнандес увеличил. На экране возник большой дом, пирс, уходящий в мелководную бухту, дом поменьше, полускрытый в мангровой роще неподалеку, и разбросанные поблизости отдельные служебные сооружения. Катер, причаленный к пирсу.
– Когда было получено это спутниковое изображение? – спросил Пендергаст.
Эрнандес посмотрел на экран:
– Восемнадцать месяцев назад.
– Катер. Увеличьте катер.
Изображение увеличилось, пока катер не заполнил весь экран. Это был старинный «Крис Крафт».
– Вот оно. – Пендергаст обратился к Лонгстриту, глаза его лихорадочно блестели. – Вот где мы их найдем.
Лонгстрит посмотрел на друга. Его голова почти кружилась от скорости, с какой Пендергаст раскрыл это дело.
– Говард, мы должны быстро и жестко прибыть на остров, – сказал Пендергаст. – И мы должны сделать это сегодня.
61
– Что такое? – повторил Диоген.
– Я подумала, не мог бы ты подготовить катер? – сказала Констанс.
В его голове внезапно возникла пустота, словно он не мог понять, о чем она говорит. Последние минуты были такими странными, ее поведение становилось столь непредсказуемым, что он с трудом сумел выговорить только:
– Катер? Зачем?
– И потом, будь так добр, отнеси на него мои вещи. – Неуверенность и сомнение, которые он заметил прежде на ее лице, исчезли. – Сегодня утром я собрала почти все, когда сказала тебе, что пошла отдыхать.
Диоген провел рукой по лбу:
– Констанс…
– Я уезжаю. Моя работа закончена.
– Не понимаю. Твоя работа?
И теперь ее голос зазвучал холодно и ровно:
– Моя месть.
Диоген открыл рот, но не произнес ни слова.
– Настал момент, которого я ждала, – сказала Констанс. – Не в моем характере злорадствовать или издеваться. Но в моем характере есть жестокость. Поэтому мои объяснения будут максимально краткими. Все это было спектаклем.
– Спектаклем? – с трудом проговорил Диоген. – Каким спектаклем?
– Спектаклем, изображающим нашу любовь.
И теперь он заметил, что в руке она держит старинный итальянский стилет, которого он не видел со времени отъезда из особняка на Риверсайд-драйв.
– Но это не спектакль, я тебя люблю!
– Я знаю, что любишь. Как трогательно. И твое ухаживание было, честно говоря, великолепно спланировано и исключительно исполнено. Ничего другого женщина и желать не может. – Констанс помолчала. – Жаль, что оно не произвело нужного тебе эффекта.
Нет, это какой-то кошмар. Это происходит не взаправду. Не может быть, чтобы она и в самом деле думала то, что говорит. Наверное, эликсир оказался с дефектом и она снова не в себе. И все же Диоген чувствовал, как в его сердце вползает жуткая неуверенность.
– Бога ради, что ты говоришь?
– Неужели нужно еще яснее? Ну хорошо. Тогда слушай: я тебя не люблю и никогда не любила. Напротив, я тебя презираю! Я жила ненавистью к тебе утром, днем и ночью. Я холю мою ненависть, она теперь часть меня, невидимая и драгоценная.
– Нет, прошу тебя!..
– Когда я только узнала, там, в нижнем подвале, что ты жив, я не чувствовала ничего, кроме ярости. А потом ты заговорил. Говорил своим медовым языком. Ты помнишь, когда ты закончил говорить, я ответила, что мне нужно время, чтобы обдумать твое предложение? Я чувствовала замешательство, неуверенность. А еще – злость, я злилась на Алоизия из-за того, что он исчез, утонул. К концу той ночи я примирилась с собой. Я была счастлива. Потому что поняла: мне предоставляется уникальная возможность убить тебя еще раз. Твоя предполагаемая смерть в вулкане была слишком быстрой. На сей раз я решила убить тебя правильно.
– Ты… – Диоген сделал шаг вперед, но остановился. Никогда в жизни, даже на дне своего отчаяния после События или после неудачной попытки похитить бриллиант, известный как «Сердце Люцифера», даже во время восстановления после Стромболи, он не чувствовал себя таким бесконечно подавленным. – Ты приняла эликсир…
– Эликсир дал мне неожиданное преимущество. По счастью, он не только помог мне, но и позволил убедить тебя, что я искренна, – так же как мой удар по голове лейтенанта д’Агосты помог убедить тебя, хотя в том случае я спасала его жизнь, потому что, если бы я не вмешалась, ты почти наверняка убил бы его.
Диоген пошатнулся:
– А наша ночь вместе? Ведь это не было спектаклем!
– Это был кульминационный пункт спектакля. Ты не ошибся: твоя новая формула эликсира восстановила мое здоровье и энергию. Это восстановление было… самым головокружительным опытом в моей жизни. И теперь ты можешь добавить свои воспоминания о той ночи во дворец памяти, где ты хранишь свою боль. Помнишь, как ты когда-то описал нашу первую ночь вместе? «Животный спазм». Это мой тебе подарок: один спазм за другой. Но даже ночью я знала, что то наслаждение, которое я тебе дала, вернется болью тысячекратно более сильной, будет возвращаться к тебе каждый день, каждую ночь на протяжении всей оставшейся жизни.
– Это невозможно! Твои слова, выражение твоего лица, твои неутолимые желания, твои улыбки… Это не было притворством, Констанс. Я бы почувствовал.
Прежде чем снова заговорить, Констанс помедлила.
– Должна признаться, когда я увидела Идиллию, когда увидела твою обсидиановую комнату, моя решимость поколебалась. А знакомство с этой комнатой было самым большим испытанием для меня. По иронии судьбы именно там я и поняла, что должна завершить мою работу. И я напоминаю себе о том, насколько больше удовольствия доставят мне твои страдания, чем все другие искушения Идиллии.
Каждое слово Констанс, произнесенное в обыденной манере ее изысканным старомодным голосом, вливалось ему в уши, как кислота. Он едва ли отдавал себе отчет в том, что говорит:
– Я тебе не верю. Это какая-то извращенная шутка. Никто не в состоянии обвести меня вокруг пальца, как…
– Ты обманул сам себя. Но я устала от этого. Теперь ты знаешь правду. А я желаю покинуть этот твой остров, оставить тебя с твоими прекрасными воспоминаниями, надеждами, мечтами… разрушенными до основания.
– Тебе понадобится эликсир…
– Меня устраивает то, что вместе со всем остальным человечеством я пойду к смерти. Нет, Диоген, эликсир нужен тебе. Продлевай свою жизнь, чтобы вечно прозябать в несчастье!
И наконец ее голос перешел в смех, тихий, торжествующий, безжалостный.
Услышав этот смех, Диоген почувствовал, что у него подгибаются колени. Он опустился на пол. Казалось, что на него льется холодный, зловещий свет. И с этим светом возникло мрачное осознание, самое мрачное за всю его жизнь: то, что он слышит, не шутка. То, как она уничтожила его и его мечты, было шедевром мести, безжалостным и грандиозным в своей окончательности. Идиллия будет тем более одинокой теперь, когда он почувствовал, как хорошо им было вместе. Констанс знала это. Она знала, что оставляет его, разбитого, в том месте, которое она сделала невыносимым для него из-за воспоминаний о ней.
У него перед глазами стоял туман.
– Неужели я ничего не могу сказать, ничего сделать, чтобы убедить тебя, что…
– Нет, – отрезала Констанс. – И пожалуйста, не унижай себя мольбами, это недостойно.
Диоген ничего не сказал. Туман сгустился еще сильнее.
– Впрочем, поскольку ты сам упомянул об этом, мне любопытна одна вещь. Дверь по ту сторону острова, единственная запертая дверь. Что за ней? Я точно знаю: ты там что-то прячешь. Почему бы мне не осмотреть все перед отъездом? То, что меня вдруг одолело любопытство, кажется мне абсолютно невероятным, но, может быть, в этом и кроется причина. Прошлой ночью я видела ключ, висящий у тебя на шее, он наверняка подойдет к тому замку. Дай мне его, пожалуйста.