– Он мой брат.
Лонгстрит смотрел на него, лишившись дара речи.
– Простите, – сказал Пендергаст. – Мы… семья.
– Семья?
– Наверное, нужно быть Пендергастом, чтобы понять. Я виноват в тягчайших преступлениях против моего брата. Он стал таким, какой он есть, по моей вине. И теперь я понимаю, что, если приму участие в его убийстве, я не смогу примириться с самим собой – в самом буквальном смысле этого слова. У меня не будет иного выхода – только покончить с собой.
Лонгстрит переводил недоуменный взгляд с одного брата на другого:
– Черт меня побери, это не лезет ни в какие ворота!
– Говард, прошу вас. Не убивайте моего брата. Он исчезнет, и вы никогда больше не услышите про него. Я даю вам мое слово.
Услышав это, Диоген саркастически, карикатурно рассмеялся:
– Да бога ради, не слушайте его. Убейте меня. Я хочу умереть. Ах, frater, скажи своему дружку, пусть нажмет на крючок.
С его губ сорвалось сдавленное рыдание, хотя смех и не прекратился.
– Он серийный убийца, – продолжал настаивать Лонгстрит. – И вы хотите, чтобы я просто отпустил его?
– Кукареку! – выкрикнул Диоген, брызнув в Лонгстрита слюной. – Кукареку!
– Поверьте мне: позволив Диогену жить, вы доставите ему гораздо больше муки, чем все, к чему может его приговорить наше правосудие. – Пендергаст помолчал. – И он больше не будет убивать, теперь я знаю это. Но решение за вами. Я вручаю его жизнь и мою в ваши руки. Констанс, прошу тебя, отойди.
Констанс помедлила секунду, но подчинилась.
Прошла бесконечно напряженная минута. Наконец Лонгстрит медленно опустил пистолет.
– Не могу поверить, что я делаю это, – сказал он. Он смотрел на Диогена, не скрывая ненависти. Потом сплюнул в песок. – Если я увижу тебя еще раз, мерзавец, ты покойник!
Пендергаст быстро подошел к Диогену, расстегнул на нем наручники, и тот мгновенно замолчал.
– Иди по мелководью к этим островкам, – скороговоркой сказал ему Пендергаст, – в самом ближнем ты найдешь каяк, привязанный к дереву в мангровой роще. – Он протянул ему свой рюкзак «Оспрей». – Здесь еда, вода, деньги и карта. Плыви к острову Джонстон. Не высовывайся. Когда все уляжется, вернешься в цивилизацию. Я не сомневаюсь, ты сможешь вернуться с хорошей историей и в новой ипостаси. И надеюсь, с новым взглядом на мир. Потому что Диоген Пендергаст умер здесь – в этом взрыве. Метафорически и в буквальном смысле.
Диоген помедлил немного, взял рюкзак и надел его. Он пошел к воде, сильно согнувшись, как будто на него давил гораздо более тяжелый груз, чем то, что лежало в рюкзаке. Он пошел по темной воде. Потом повернулся. Неясные очертания его фигуры подрагивали в темноте, словно призрак, лишенный тела.
– Ты сказал «умер»? Frater, ты абсолютно прав. «Я стал смерть»[52].
Он развернулся и исчез в темноте.
После долгого молчания Лонгстрит обратился к Пендергасту:
– Это было чересчур. Слишком чересчур. Вы заставили меня нарушить мою клятву и мою присягу федерального агента. – Он огляделся. – Думаю, здесь все закончено… и мы с вами, брат, тоже все закончили. – Он резко повернулся. – А что с ней?
Пендергаст тихо заговорил многозначительным голосом:
– Вы говорите о жертве похищения? Слава богу, нам удалось ее спасти. Констанс, агент Лонгстрит позаботится о тебе, доставит в больницу. Конечно, тебя будут допрашивать, и ты расскажешь все о твоем похищении.
– Я поняла, но… что будешь делать ты, Алоизий? – спросила Констанс, глядя на Пендергаста.
– Поеду домой. И буду ждать тебя там.
Пока они говорили, еще два «зодиака» с ревом подошли к пирсу, за ними – третий, все заполненные спецназом. Пламя вздымалось выше крон деревьев – главный дом был охвачен огнем, и Лонгстрит знал, что после взрыва гранат это было неизбежно. Люди повысыпали из «зодиаков» и побежали по пирсу, некоторые в сторону горящего дома, часть отсеялась и побежала вверх по откосу туда, где стояли Лонгстрит, Констанс и Пендергаст. Лонгстрит быстро надел наушники с микрофоном, включил.
– У вас все в порядке? – выкрикнул один.
– Все отлично, – ответил Лонгстрит. – Мы спасли похищенную. Констанс Грин. Она ранена – эвакуируйте ее на «зодиаке» прямо в больницу в Лоуер-Кис. Двух агентов поставьте на ее охрану.
– А объект? Что слышно о нем?
Лонгстрит помедлил секунду, работая челюстью.
– Ушел – как трус, – быстро проговорил он. – При нашем приближении взорвал себя и ушел в лучший мир. Взрыв был такой силы, что я сомневаюсь, найдем ли мы что-нибудь от него, разве что кусочек ногтя. Джентльмены, операция завершена.
Эпилог
Миссис Траск резвым шагом прошла по мраморному полу большого зала приемов в особняке на Риверсайд-драйв с перьевой метелкой в руке. Стоял один из тех обманчиво теплых дней в конце ноября, которые, кажется, обещают неминуемую весну, а не зиму. Солнечный свет доходил до земли, отфильтрованный древними небесами, золотил латунные ручки выставочных шкафов красного дерева, освещал предметы в них. Миссис Траск находила многие из этих объектов особенными, даже обескураживающими и давно научилась сметать пыль с витрин, не разглядывая их содержимого.
Зал этот выглядел теперь совсем по-иному, чем когда она вернулась из Олбани с радостным сердцем, несмотря на скорбь, вызванную смертью мистера Пендергаста: таинственная болезнь ее сестры, поначалу опасно осложнявшаяся, неожиданно прошла, так что доктора описывали случившееся почти как чудо. Но представить только: прибыв на Риверсайд-драйв, 891, она обнаружила не только пустой дом, но еще и желтую полицейскую ленту, натянутую в этом самом зале! Немедленный звонок другу мистера Пендергаста лейтенанту д’Агосте все разъяснил; лейтенант на следующее же утро приехал и лично наблюдал за снятием этой ужасной ленты. Кроме того, он сообщил ей удивительную и замечательную новость: мистер Пендергаст жив, он вовсе не утонул, а теперь просто, по своему обыкновению, расследует одно из своих дел. Нет никаких сомнений в том, что он появится в свое время, и, вероятно, скорее раньше, чем позже.
Лейтенант, однако, не ответил на другие ее вопросы. Где Проктор? И где Констанс? Она не могла понять, то ли лейтенант сам ничего не знает, то ли скрывает от нее правду.
Перед тем как уехать в Олбани, миссис Траск слышала о том, что Констанс объявила о своем желании переехать в нижний подвал… место, где сама миссис Траск не бывала ни разу. Но по-видимому, за время ее отсутствия планы Констанс изменились. Из ее комнаты пропали чемоданы. Отсутствовал и Проктор, который, судя по всему, оставил дом в спешке: в его комнате царил беспорядок, а это совсем не походило на человека, отличавшегося необыкновенной аккуратностью.
Конечно, когда мистер Пендергаст вернется, он все объяснит. Много лет назад он дал ей понять, что ей лучше не забивать голову вопросами, касающимися этих странных исчезновений и появлений.
Миссис Траск перешла из зала приемов в библиотеку. Сюда веселому ноябрьскому солнышку не было доступа: как обычно, жалюзи и занавеси были закрыты, и все это большое пространство освещалось одной лишь лампой от «Тиффани». Миссис Траск принялась сметать пыль, выравнивать стулья, но, по правде говоря, ничего этого не требовалось – комната и без того была в безукоризненном состоянии. После своего возвращения она прибирала здесь ежедневно, а теперь наводила порядок скорее по привычке, чем из необходимости.
Частые отъезды мистера Пендергаста ее ничуть не удивляли, но Проктор и Констанс отсутствовали гораздо реже. А уж в отсутствии всех троих все здесь представлялось каким-то воистину странным. Особняк словно стал больше, чем обычно, и наполнился одинокой всеобъемлющей пустотой, от которой миссис Траск становилось не по себе. После своего возвращения она запирала не только дверь в свою комнату, но и дверь, ведущую в жилые помещения слуг.
Она подумала, не позвонить ли ей мистеру Пендергасту или Проктору, но потом вспомнила, что не знает номеров сотовых телефонов ни того ни другого. У Констанс, конечно, телефона не было, да ей он никогда и не требовался. Но теперь, как только они вернутся, она обязательно…
В этот момент раздался глухой стук во входную дверь.
Миссис Траск перестала работать метелкой. Посетители на Риверсайд, 891, были явлением редким, почти неслыханным. Если не считать недавнего появления лейтенанта д’Агосты, которого она сама и вызвала, она смогла припомнить только два таких случая за последние двенадцать месяцев. Первый оказался весьма обескураживающим, а второй предшествовал неожиданному отъезду мистера Пендергаста и Констанс в Эксмут и, как считала миссис Траск до недавнего времени, привел к трагическим последствиям.
Домоправительница осталась на своем месте.
Несколько секунд спустя стук повторился, такой громкий, что по всему дому пошел гул.
Миссис Траск сказала себе, что открывать двери не входит в ее обязанности. И все же что-то говорило ей, что мистер Пендергаст не поставил бы ей в упрек, если бы она в отсутствие всех остальных сама отперла дверь. В конце концов, стояло яркое солнечное утро, и какова была вероятность того, что в дом сейчас заявится грабитель или какой другой злодей?
Она вышла из библиотеки, пересекла зал приемов, миновала узкую столовую и оказалась в вестибюле. Массивная входная дверь стояла перед ней монолитом, как некий зловещий портал, в ее тяжелой массе не предусматривалось никакого глазка.
Пока она стояла так, раздался третий стук. Миссис Траск слегка подпрыгнула.
Это было глупо. Набрав в грудь побольше воздуха, она отодвинула щеколду, повернула замок и не без усилия открыла дверь. И тут же из ее груди вырвался подавленный вскрик.
На крыльце перед ней стоял человек, который, судя по его виду, находился в последней стадии истощения. Его грязная рубашка была разорвана чуть ли не на куски, воротничок с изнанки был практически черным, под мышками темнели пятна засохшего пота. Несмотря на ноябрь, на мужчине не было пальто. Его брюки находились в еще более жутком состоянии, чем рубашка, хотя такое трудно себе представить: одна штанина, распоротая, обнажала невероятно грязную ногу, другая была отрезана или, вероятнее всего, оторвана на уровне икры. Эти лохмотья, едва прикрывающие колено, и то, что осталось от рукава рубашки, густо покрывала засохшая кровь. Но больше всего встревожило миссис Траск худое лицо с впалыми щеками. Волосы облепили голову, как ермолка. Грязь, кровь и пыль лежали на коже таким толстым слоем, что миссис Траск с трудом смогла разобрать расовую принадлежность непрошеного гостя. Спутанная борода, висящая клоками, напоминала крысиное гнездо. А его глаза были как два уголька, горящие глубоко, невообразимо глубоко в глазницах фиолетовой черноты.