1926 г.
ОБ АНТИРЕЛИГИОЗНОМ ВОСПИТАНИИ
Начну с личных воспоминаний.
Я росла под двумя влияниями — отца и матери. Отец был типичным шестидесятником: глубоко верил в науку, читал «Колокол» Герцена, принимал некоторое участие в революционном движении, насмешливо относился ко всякой религии. Он воспитывался в корпусе, где требовалось строгое соблюдение постов, говений, где было обязательно посещение церковных служб и где процветало в то же самое время полное безверие, а церковные службы превращались в своеобразные диалоги.
— Где юность моего лица? — с пафосом восклицал священник, читая псалом царя Давида.
— Поросла козлиной бородой! — хором отвечали кадеты.
— Молчать, ослы! — выходил из себя священник.
— Сам осел! — сладостным голосом отвечали кадеты.
Так протестовали кадеты против навязываемой им официальной религии.
Влияние отца на меня было неограниченно. Он умер, когда мне было 14 лет. Я говорила с ним обо всем интересовавшем и волновавшем меня.
Мать также воспитывалась в закрытом учебном заведении — в институте. Священник у них был прекрасным педагогом. Для матери церковные службы связаны были с целым рядом радостных переживаний, она была одной из лучших певчих. Мать также не говела, не постилась, не соблюдала обрядов, в церковь ходила лишь изредка, когда бывало «настроение», дома никогда не молилась, но в квартире у нас висели образа, у моей кроватки красовался семейный образок, и иногда мать брала меня с собой ко всенощной…
Только семидесятилетней старухой она сказала мне: «В молодости я была религиозна, теперь повидала жизнь, вижу — все это пустяки», — и просила непременно после смерти сжечь ее тело. Так и сделали.
Если отец был для меня непререкаемым авторитетом, то по отношению к матери в детстве я держалась «независимо». Только в раннем детстве, в возрасте лет пяти, на меня влияла, вероятно, религиозная нянька. Впрочем, это мое предположение; я помню только, что она носила меня раз в костел. Позднее никаких религиозных влияний на себе я не испытывала. А вышло гак, что я была внутренне религиозна, потихоньку, чтобы не посмеялись, усердно читала евангелие и отделалась окончательно от религиозных настроений лет в двадцать с лишним, лишь став марксисткой. Как это вышло? Лет пяти-шести я по вечерам усердно молилась богу. Отец раз посмеялся надо мной: «Будет тебе грехи замаливать-то, ложись уж спать!» И странное дело, эта мягкая насмешка над ребенком дошкольного возраста повлияла на меня самым неожиданным образом. В области религиозных верований отец перестал быть для меня авторитетом. Я говорила с ним обо всем, только не о религии. Тут у меня было свое «особое мнение».
К тому же времени относится и другое воспоминание. У меня был приятель — мальчик, годом меня старше, Боря, сын нигилистки, княжны Долгорукой. Княжна порвала с родительским домом, говорила громко и грубо, махала руками, презирала псе обычаи и условности. Боря был для меня громадным авторитетом. Стоим мы с ним в пустой комнате, где стояла только моя кропать с образком на голубой ленточке. Боря говорит: «Плюнь на образ: мама говорит — бога нету». Я пришла в полное недоумение: столь решительных предложений я никогда не слыхала еще: «Ну, мало ли что мамы говорят».
Я часто думала, где, в чем лежали корни моей религиозности. Ко всякой мистике я чувствовала всегда глубокую, инстинктивную ненависть. Помню, как я негодовала на рассказ: «Жили два друга неразлучно, душа в душу, наконец одному пришлось поехать в соседний город; дня через два оставшийся друг почувствовал невероятную тоску и беспокойство, снялся с места, помчался в город, куда уехал друг; у заставы встретил воз с соломой, неведомая сила приковала его к месту; он, сам не зная зачем, потребовал, чтобы солома была разрыта, — на дне оказался убитый друг». Тогда я не знала, что такое мистика, но разозлилась и разревелась, уверяя, что никто не имеет права рассказывать такой вздор. А сказки о чертях, ведьмах, леших я слушала в то же время с большим интересом.
Не мистические настроения были причиной моей религиозности. Насчет Ильи-пророка и пр. у меня дело обстояло благополучно: закономерность естественно-исторических явлений не подлежала для меня сомнению. Зачем мне нужна была религия? Я думаю, что одной из причин было одиночество. Я росла одиноко. Я очень много читала, много видела. Я не умела оформить своих переживаний и мыслей так, чтобы они стали понятны другим. Особенно мучительно это было в переходный период. У меня всегда было много подруг. Но мы общались как-то на другой почве. И вот тут мне очень нужен был бог. Он, по тогдашним моим понятиям, по должности должен понимать, что происходит в душе у каждого человека. Я любила сидеть часами, смотреть на лампадку и думать о том, чего словами не скажешь, и знать, что кто-то тут близко и тебя понимает.
Позже изжитию остатков религиозности мешало отсутствие понимания закономерности явлений общественного характера. Вот почему марксизм так радикально излечил меня от всякой религиозности.
Какие же выводы я делаю на основании пережитого о том, как надо ставить антирелигиозную пропаганду среди ребят и подростков?
Во-первых, я считаю, что антирелигиозная пропаганда должна начинаться очень рано, еще в дошкольном возрасте, потому что эти вопросы очень рано начинают интересовать теперь детей.
Во-вторых, надо изгнать из этого дела всякую официальщину и принуждение, иначе можно рисковать добиться прямо противоположных результатов: как раньше принудительное религиозное воспитание убивало всякую религиозность, так принудительная в отношении ребят антирелигиозность может породить стремление к религиозности, по крайней мере в известном возрасте.
В-третьих, с орудием насмешки надо обращаться весьма осторожно.
В-четвертых, громадное значение имеет метод преподавания естествознания и обществоведения. В области явлений природы и общественных явлений не столько имеет значение усвоение большого числа фактов, сколько исследование явлений, их последовательности, взаимозависимости, причин и следствий.
Программы ГУСа имеют целью именно таким образом поставить изучение явлений. Мы констатируем такое-то явление. Что его вызвало, что из него вытекает? Чтобы понять это, надо рассмотреть целую цепь явлений, взять явление не изолированно, а во всех его опосредствованиях, в связи с другими явлениями. Тот, кто придумывает искусственные связи, искусственные взаимоотношения, совершенно не понимает смысла понятия «комплекс». Только изучая явления в их развитии, в их динамике, можно понять закономерность явлений. А там, где есть это понимание, там нет места религии. И другое — полное понимание закономерности явлений природы и общественности возможно только тогда, когда познанные законы проверяются практикой. Вот почему труд и общественная работа так же органически должны быть связаны с советской школой, как и изучение закономерности явлений природы и общественности.
И, наконец, в-пятых, надо углублять коллективность жизни ребят. Надо делать жизнь ребят как можно богаче переживаниями. Это не значит водить их почаще в театр или возить в дальние экскурсии. Это значит — учить их читать окружающую жизнь, понимать и творить ее. Тогда не будет детского одиночества, не будет у подростка и потребности в религии.
1926 г.
К ВОПРОСУ ОБ ОБЩЕСТВЕННО НЕОБХОДИМОЙ РАБОТЕ ШКОЛЫ
Среди навыков, которые должна дать советская школа ученику, главный навык — это навык общественника, причем не общественника-одиночки, а общественника-коллективиста.
В нашей крестьянской стране непомерно сильна психология мелкого собственника, психология хозяйчика, проповедующего «каждый за себя», «моя хата с краю» и т. д. и т. п. Если мы хотим, чтобы наша страна шла но пути кооперирования, то наряду с мероприятиями, способствующими материальному расцвету кооперации всех видов, мы должны широчайшим образом использовать все имеющиеся возможности для идейного преодоления мелкособственнической психологии. Одним из опорных пунктов в этой борьбе должна быть школа. Учебники должны быть пропитаны от первой до последней строчки духом коллективизма. Необходимо систематически воспитывать через книжки привычку у ребят к каждому вопросу подходит!? с точки зрения интересов целого. Подходить к каждому самому простому и самому сложному вопросу так, чтобы ребенок приучался смотреть на себя, как на часть целого, — это мы еще плоховато умеем. Мы должны этому научиться.
Другое. Уже много писалось о том, что школьное самоуправление должно ставиться таким образом, чтобы ребята научались к разрешению своих школьных практических дел подходить с точки зрения интересов всей группы, всего класса, всей школы. Самоуправление должно давать навыки сообща, общими силами разрешать выдвигаемые жизнью задачи. Много уже говорилось о том, что самоуправление важно ставить таким образом, чтобы все ребята поголовно вовлекались в работу по самоуправлению, чтобы каждый нес известную общественную работу, за которую был бы ответствен перед коллективом.
Было бы, однако, ошибкой, если бы мы ограничились тем, что только ставили бы в школе занятия в духе коллективизма да пропитывали бы духом коллективизма школьное самоуправление, хотя обе задачи эти чрезвычайно важны. Мы должны научить ребят ко всем явлениям общественной жизни подходить с точки зрения общественника-коллективиста.
Мы должны прежде всего будить в ребятах глубокий интерес к явлениям общественной жизни. Это одна из целевых установок программ ГУСа — открыть глаза ребят на то, что кругом них делается. И не только открыть глаза. Метод прохождения этих программ должен быть таков, чтобы он давал эмоциональную зарядку. Важно, чтобы школьники не только стали замечать грязь и лужи, стоящие посреди деревни, но чтобы их волновало, что деревня грязна, что на дороге стоят лужи, чтобы эта грязь не давала им покоя, волновала их. Та школа хороша, которая умеет воспитать ребят таким образом, что им будет дело до всего общественного. Старой школы ничего не касалось. Советской школе дело до всего.