Их было трое: солдат низкого роста, с выражением задиры и забияки на лице, девушка — старший лейтенант, переводчик с отличным немецким выговором, и подполковник среднего роста, с красивым открытым лицом, широкоплечий крепыш.
Фон Штейц сказал:
— Капитуляция невозможна… — Он хотел было добавить, что немецкое командование принимает вызов русских, но осекся на полуслове, умолк, думая, где он встречал этого русского подполковника. Фон Штейц обладал отличной памятью, он вспомнил фотографию на удостоверении личности, вспомнил и фамилию. Ему не терпелось назвать подполковника по фамилии, но он сдержался и повторил: — Капитуляция невозможна.
— Тогда мы вас истребим, — сказал Кравцов. — Вся тяжесть вины за погибших немецких солдат ляжет на плечи вашего командования. Положение ваших войск надо расценивать как безвыходное.
— Я уполномочен заявить: капитуляция невозможна! — отрубил фон Штейц и, повернувшись, зашагал прочь.
— Хорохорится, — сказал Шнурков, когда скрылись немецкие парламентеры. — Бешеные! Куда им теперь против нас, товарищ подполковник!
— Верно, Костя. Но фашисты остаются фашистами, что им человеческая кровь, горе народа, его страдания!.. Одним словом, Костя, ты прав — бешеные!
Шнурков вздохнул:
— Неужели и после этой войны фашисты объявятся на земле?
— Не знаю, Костя.
— А я знаю: перемрут они, подохнут.
— Едва ли.
— Подохнут… Как же им не подохнуть, коли на земле наступит мир? Воздух будет не тот, и они задохнутся.
— Ну если воздух будет другой, атмосфера другая, тогда вполне возможно, Костя…
Акимов, выслушав Кравцова, сказал:
— Верно, бешеные!
Кашеваров поддел Акимова:
— А вы, Климент Евграфович, говорили о гуманизме. Да они и слова этого не понимают. И поймут ли когда-нибудь, трудно сказать. Разрешите подать сигнал к атаке?
— Но ведь у них нет даже пушек! На что они рассчитывают, отвергая капитуляцию? — колебался Акимов. Он знал обреченность противника, знал потери немцев: уничтожено и захвачено много танков, орудий, самолетов, вражеские трупы усеяли Сапун-гору, предместья и улицы Севастополя. И после этого отвергать капитуляцию?!
— Разрешите подать сигнал к атаке? — повторил Кашеваров. — Время подошло, товарищ генерал. Наше время… Время победы…
— Разрешаю, Петр Кузьмич. — Акимов вытер платком лицо, взял бинокль и прильнул к амбразуре.
Огненные струи «катюш» перечертили Херсонес, перечертили от края до края.
Акимов, вспомнив, что, по подсчетам оперативников, у Енеке осталось не меньше 30 тысяч солдат и офицеров, в сердцах бросил:
— Преступник! Жалкий игрок!
Огневой удар изо всех видов оружия длился около часа. За это время Енеке не проронил ни слова: он молча гладил овчарку да исступленно поглядывал на фон Штейца, которому не терпелось выскочить из бункера и повести за собой залегшие под обстрелом войска. Наконец Енеке, сидевший у амбразуры, резко встал и… пристрелил собаку.
— Фон Штейц, теперь наш черед! Мы поднимем войска, бросим на русских! — Генерал выскочил из бункера. — Мы поднимем! — повторил он.
В этот момент «катюши» прекратили огонь, и Енеке услышал сквозь ослабевший гул:
— Немцы! Вы обречены! Складывайте оружие! К вам обращается немецкий офицер Густав Крайцер. Русские гарантируют вам жизнь и отправку на родину…
Енеке выпучил глаза на фон Штейца.
— Фон Штейц! — крикнул он. — Где твоя агитация?! Черт бы тебя побрал, за мной!..
Фон Штейц, еле поспевая за генералом, думал: «О Германия! Похоже, национал-социалистские идеи покидают солдатские души!» Однако он бежал, не отставая от Енеке, старался быть с ним рядом. Зачем и для чего быть рядом, он не задумывался, бежал и бежал до тех пор, пока не увидел справа и слева выброшенные солдатами белые флаги…
— Изменники! Убрать! Расстреляю! Вперед!
— Господин генерал! — позвал Штейц Енеке.
Но тот уже его не слышал: он лежал на бугорке раненный, зажав руками уши. Когда фон Штейц увидел все это — и лежащего Енеке, и на скате бугра лес солдатских рук, поднятых кверху, похоже, по призыву не знакомого для него Крайцера, — он повернул назад с целью достичь берега и там сесть на корабль, но сделал лишь десяток шагов и упал, сраженный насмерть то ли пулей, то ли осколком. Коробочка с тринадцатью синеватыми серебристыми осколками выскочила из кармана.
Часа через два бой утих. По всему Херсонесу пленные строились в колонны, не выпуская из рук белых флагов…
Густав Крайцер, сидевший до этого в окопе со своим передатчиком, поднялся из укрытия и подошел к распластанному фон Штейцу, заметил жестяную коробочку, поднял ее, открыл и, увидев в ней осколки, пересчитал их, затем прочитал надпись на крышке коробочки: «Эрхард! Помни — реванш». Крайцер долго смотрел на эту надпись, потом с гневом бросил коробочку на землю…
Капитану Отто Лемке и лейтенанту Цаагу повезло — их быстроходный катер ушел из-под обстрела грозных, прилипчивых «илов».
Колонны пленных все шли и шли, шмурыгали по земле ослабевшими ногами. Комдив Петушков, выглядывая из КП, с нетерпением ждал, когда пройдет последняя партия.
Нежданно-негаданно на КП вошел полковник, крепыш с виду, с выражением доброты на широком лице, доложил:
— Товарищ полковник, я из разведуправления, полковник Боков.
— Егор Петрович! — узнал Петушков Бокова. — Уже полковник! Эдак ты скоро обгонишь меня, Егор Петрович.
— Никак нет, Дмитрий Сергеевич! Завтра поступит выписка из постановления Совета Народных Комиссаров о присвоении вам воинского звания «генерал-майор».
— Это точно?
Тихо звякнул телефон. Петушков взял трубку:
— Полко… полковник Петушков слушает…
Он долго слушал, все поглядывая на Бокова, стоявшего у стола, повторяя: «Есть, товарищ генерал! Есть, товарищ генерал!..»
— Акимов звонил, — сказал он, положив трубку. — Я генерал-майор! Петушков Димка из деревеньки Сазоновка — генерал! Вот бы сейчас в Сазоновке появиться, а?! — И бросился к окну. — Еще нет конца, — сказал он о пленных и повернулся к Бокову: — Ты прибыл раскулачивать мою дивизию? Не отдам тебе ни капитана Сучкова, ни тем более старшего лейтенанта Марину Сукуренко… У нашей Марихи сегодня свадьба! Она выходит замуж за полковника Кравцова. Оставайся, Егор. Погуляем на фронтовой свадьбе. Вот какой ты, Егор Петрович, других офицеров не нашел…
— Их рекомендовал сам генерал Акимов. Они пройдут курсы, потом и встретитесь. По секрету, товарищ генерал… ваша дивизия будет переброшена в Прибалтику… Но там же рядом Восточная Пруссия… Горы, реки, болота, крепости — как раз для вашей дивизии. Боевого опыта не занимать.
— Умник, умник, все подвел, состыковал. Ну и Егор Петрович! — Петушков позвонил дежурному по штабу: — Капитан Федько? Пришли посыльного…
Едва Петушков положил трубку, как полыхнул свет в окна, качнулись стены…
— Салют, товарищ генерал! — вскричал Боков, и они выскочили на улицу, на «виллисе» помчались в расположение полка Кравцова. Подскочили к стрелявшей в небо из ракетниц, винтовок, пистолетов толпе.
Кравцов с ракетницей в руке вскочил на курганчик и оттуда, как заметил Петушков, помахал стоявшей в толпе Марине.
— Вот она, красавица-то, которую ты, аспид, отбираешь у меня, — показал Дмитрий Сергеевич Бокову на Сукуренко.
— Я думал, что она великанша, коль на такие подвиги способна. А она еще девчушечка, — сказал Боков.
— Не дай бог попасть тебе в ее руки в роли противника. Маленькая птичка, да коготок остер! — похвалил Марину Петушков.
Кравцов, видно в восторге, крикнул с бугорка:
— Любимая, я освещу тебя своим салютом!
Он еще не нажал на спуск, лишь нацелил ракетницу в небо, все глядя на улыбающуюся Марину, как под его ногами рванул взрыв, и Кравцов упал вниз лицом. Марина вскрикнула, зажмурилась всего на мгновение, которое показалось ей вечностью.
И все же она первой подбежала к Кравцову. Ракетница лежала подле него, из ствола ее курился дымок, стелился по красному лоскутку. Но это был не лоскуток, а ручеек крови. Марина перевернула Кравцова на спину, прижалась к его холодеющему мертвому лицу.
— Андрей! Андрюша! — вскрикнула она и зарыдала во весь голос.
ОБВАЛЧасть третья
ГЛАВА ПЕРВАЯВ «ЗОЛЬДАТШТАДТЕ»
Подступал октябрь 1944 года. Все чаще с моря на «Зольдатштадт» наплывали туманы, шторили окна чуть ли не до самого полдня, мешали Адему подвести итоги своего пребывания в Крыму и на Северном Кавказе, откуда он вынужден был убраться вместе с войсками под напором наступающей Красной Армии. Но вернулся он в родной город не с пустыми руками, несмотря на трудности, связанные и с транспортом, и с частыми бомбежками: доставил из России три эшелона различных товаров — зерна, вин, мясных продуктов, заводское оборудование и даже пол-эшелона железных выплавок. Нелегко обстояло дело и с охраной эшелонов, но в этом помог ему ехавший с ним в одном хорошо оборудованном вагоне майор Нагель, откомандированный из штаба армии Енеке в распоряжение обер-фюрера провинции господина Роме: Нагель имел на руках какой-то важный документ, который магически действовал на комендантов железнодорожных станций, и они, эти офицеры-коменданты, выделяли наряды охранников для сопровождения грузов. За это Генрих Адем поил и кормил майора Нагеля, человека замкнутого, малоразговорчивого, обещал по прибытии в город прислать майору две машины продуктов.
Туман начал опадать, в кабинете посветлело, и Адем полностью отдался подсчету. Экономка фрау Энке принесла ему кофе, тихонечко поставила на стол кофейник, бутерброды и бутылку шнапса и так же тихонечко села в кресло, прижав поднос к груди, чтобы он не звякнул ненароком.
— Спросил бы о порядках на верфи, — вкрадчиво произнесла фрау Энке, когда Адем выпил рюмку и потянулся за ко