– Читать же вроде полезно?
– Так следить за весом вроде тоже полезно?
Тут он застал меня врасплох. Своей шуткой. Я спросила:
– А когда с едой у тебя началось?
Он вздохнул.
– Группа только раскрутилась. Все с ног на голову перевернулось. Я просто сосредоточился на чем-то одном. Это я мог контролировать, а все остальное вышло из-под контроля. Тяжело, когда тебя как будто постоянно обсуждают и осуждают, а ты как личность только начал формироваться.
– Еще не обзавелся панцирем, – добавила я, и ему понравилась аналогия.
Я рассказала, что чтение для меня – как самолечение. Что иногда я просто не перевариваю этот мир. А подкасты – то же, что и чтение, когда глаза и руки заняты, и Фин сказал, да-да, у него с едой похожая история. Самолечение. А потом еда возобладала, и он уже не мог остановиться. Это же химический спад. Возникает ощущение, что это самое важное. Держать питание под контролем. Это все-таки не книжка, книжку можно просто отложить.
Я не стала говорить это вслух, но, бывало, я читала книжки и просто не могла их отложить, причем не всегда они были так уж хороши, я просто не могла остановиться. Как-то раз я зачиталась и случайно дочитала книжку (не заметила даже, что последние 140 страниц – просто сноски к тексту), а читать мне больше было нечего. В приступе паники я вернулась к началу и прочитала книжку заново.
– Ну, – ответила я, – зато тебя хоть что-то в этой жизни радует.
– Ага, – улыбнулся он в ответ, – одна отрада в жизни, и та меня убивает. А когда кто-то рядом все видит, от этого еще хуже. Люди же все видят, молодые люди, и я чувствую себя в ответе, когда не справляюсь. Не хочу, чтобы меня запомнили только за это, ну знаешь? Чтобы болезнь была моим единственным вкладом.
– Так, может, тебе нравится быть в центре внимания?
– Хм. «Робеющий в лучах прожектора». Не думаю.
Он цитировал мне их самый громкий хит, что мне показалось довольно вульгарным.
– Фин, зачем ты приходил ко мне домой?
Он пожал плечами:
– Я просто несколько часов бродил по городу и думал о себе любимом. Я сейчас стараюсь поменьше зацикливаться на себе, а тогда я оказался поблизости, вот и решил подумать о ком-то другом. Это часть моих духовных практик. Стараться переключать внимание на других.
– И как оно, работает?
– Иногда. Я же тут. А мог бы дальше шляться и себя костерить.
– Но вместо этого ругался со мной, я угрожала тебе запеченной курицей, а потом мы попали в чудную аварию.
– Да, это мы удачно вышли из дома. А ты как будто помешалась на этом подкасте. О чем там речь?
А мне было так лень что-то выдумывать, и я просто рассказала как есть, что познакомилась с Леоном, когда работала в гостинице, что он мне импонировал, а в подкасте на него как будто клеветали, что Леон был человек хороший, хоть и бесшабашный слегка, и слегка безрассудный, но не откровенно подлый. Гретхен Тайглер – вот настоящая язва. Она и раньше шла по головам, уж мне ли не знать, но ее влияние было так велико, что никто и пикнуть не смел. Пока я все это рассказывала, мое желание увидеться с Адамом Россом только росло, с тем самым Адамом, который читал между строк, кому не надо было все разжевывать до мелочей.
Не выпуская руль, я сказала Фину посмотреть видео дайвера. Его оно настолько ужаснуло, что мне пришлось ненадолго свернуть на обочину. На него оно, наверное, сильнее подействовало, потому что он смотрел его в машине, за окном стояла темень, а его тело пожирало самое себя.
– Видел свет, который исходил у мальчика изо рта?
Фин кивнул:
– Он что-то говорил?
– Нет. Это был отсвет, с налобного фонарика дайвера.
– Меня сейчас вырвет.
Но его не стошнило. Мы посидели, пока ему не полегчало, и поехали дальше.
Когда мы тронулись, я рассказала ему, что Гретхен Тайглер уже препятствовала следствию. Она была выше закона.
– Ты встречалась с ней в том отеле?
– Нет, я с ней никогда не встречалась.
– У тебя есть какие-то улики против нее?
– Она не оставляет улик. Я знала про нее еще до встречи с Леоном.
Я сказала, чтобы он нашел на сайте фотографию Леона с детьми. Он увидел ее и воскликнул:
– Господи, ты только посмотри на них.
Мне было так приятно это слышать, что он разглядел их, их жесты, их нежность друг к другу.
– Снимок сделали за час до того, как он предположительно убил их. Я к тому… – я свернула на пустынном перекрестке налево, – разве он похож на человека, который собирается убить своих детей?
Фин разглядывал фотографию.
– Не похож ведь, правда? – продолжала я. – Он улыбается. Такой счастливый. Виолетта, его дочь, надела колье, которое он ей купил. Просто посмотри на этих замечательных детей, как он ими гордится.
Он замялся, а потом спросил:
– А кто их снимал?
– Что?
– Они же держат бокалы с шампанским, руки у всех на виду. Ни у кого нет селфи-палки. И телефон ни на что не опирается, а значит, снимали без таймера. Если на борту они были втроем, то кто тогда их снимал?
20
Некоторые улицы в Форт-Уильяме сделали пешеходными с тех пор, как я сюда ездила. Припарковаться нам пришлось далековато, но я нашла дом Адама Росса по памяти. Последний раз я там была как будто несколько жизней назад.
Его квартира находилась на верхнем этаже перестроенной виллы грузинского негоцианта, из окна открывался вид на прекрасную площадь. В муниципалитете попытались сделать эту площадь зоной отдыха для местных, обставив ее горшками с растениями, вымостив асфальтом и поставив громадную стальную скамью в виде уютного дивана «честерфилд». На стальном диване повсюду собирались лужицы, иллюстрируя собой пустые надежды на уют, которые предоставляла площадь, обдуваемая всеми ветрами и омываемая колючим дождем.
Стоя на лютом холоде, я глянула на немытые окна с гниющими занавесками, и у меня возникло дурное предчувствие, как будто Адам мертв. Я не связывалась с ним уже много лет, но знала, что он не переезжал. У него было шаткое здоровье, и под этим я имею в виду, что он всю жизнь сидел на героине.
Входная дверь была увесистая и сидела низко, на целую ступеньку ниже мостовой, которую с течением лет не раз наслаивали.
Я позвонила в дверь. Тишина.
– Никого? – спросил Фин.
Я окунулась в такое далекое прошлое, с таким своеобразным эмоциональным багажом, что меня взбесило уже одно присутствие Фина.
Он стоял, зацепив одной рукой кармашек куртки, просунув только самые кончики пальцев, будто позировал для модного каталога. Его снова трясло, и ему опять было за это стыдно.
– Тебя трясет из-за того, что ты совсем тощий?
Он смотрел напуганно.
– Я тебя пилить не буду, просто скажи. Найдем тебе парочку свитеров.
Звонок вдруг раскатился эхом по пустующей площади, нарастая, отражаясь от витрин магазинов и стального дивана, так что раздавался будто сразу отовсюду. Я толкнула дверь. Та отворилась и накренилась, повиснув на разболтанных петлях. Мы прошли в бетонную прихожую.
Когда строительный кооператив выкупил дом, фасад сохранили, но остальное все перестроили. Пол в прихожей был бетонный, брашированный и выкрашенный наполовину в темно-красный. Лестницу, которая когда-то, видимо, закручивалась изящной спиралью, теперь обтесали и приладили к ней пластиковые перила. Свет внизу не горел, и мы из темноты взбирались к рассеянному свету. На лестничной площадке стоял Адам Росс, свесившись через перила – ему, как всегда, не терпелось встретить гостей. Он улыбался во весь рот, обнажая гнилые зубы.
– Анечка-поганечка! – взялся он меня распекать. – Сколько тебе уже стукнуло?
– Адам! Я уже вся в морщинах! – радостно воскликнула я и отбросила волосы, показав свой лоб – точь-в-точь стиральная доска.
– Чокнуться можно! – Адам расплылся в улыбке, мол, вот это да, старый друг заявился посреди недели к нему на порог аж в десять вечера. – Ты ж у нас теперь стареющая хаусфрау, растерявшая свою красоту!
– И муженек мой только что сбежал к молоденькой, – ответила я, и мы рассмеялись.
Что замечательно в Адаме и что я в нем так любила, так это что он много страхов повидал в этой жизни. Тяжело все время находиться в обществе ванильных мерзавцев. Обычные люди искренне могут расстроиться из-за неудачной прически, сложного кроссворда или заболевшей кошки. Тяжело удержаться и не закатить глаза или сказать что-нибудь неуместное. Я частенько говорила неуместные вещи – очнись, заткнись, тебе сколько лет. Такое не говорят человеку, который скулит по поводу малейшей несправедливости или сентиментальной мелочи. Но Адама Росса жизнь тоже потрепала, как и меня. Его не нужно было ограждать и оберегать, и он понимал, какие темы лучше не бередить. Родственная душа. Я могла рассказать ему все что угодно. Большая редкость, и дорогого стоит. С большинством из нас хоть в чем-то да приходится сюсюкаться.
Мне трудно описать его внешность.
Вот если выжать и закинуть в раковину чайный пакетик, он будет там лежать, весь из себя испитый и помятый. Но если оставить его сохнуть в раковине с недельку, скорей всего в тепле, то он изменится до неузнаваемости, как будто никогда и не был чайным пакетиком. Краешки выцветут до белизны. Нутро все усохнет. Что-то подобное случилось и с Адамом.
Мне кажется, мы оба думали, что он уже должен был откинуться от наркотиков. Он работал на частных яхтах, потом устроился инструктором по яхтингу, потом рыбаком, а потом уже нанялся на траулер. В таких профессиях не очень-то приветствуется употребление клонящих в сон препаратов. Я беспокоилась за Адама и то и дело проверяла в «Фейсбуке», как он там. Постил он что-то только в завязке. Хронология его постов напоминала электронные часы, в которых пора поменять батарейки:
Три месяца!
Семь дней!
Сутки!
Год!
Три месяца!
Комментарии под постами всегда были доброжелательные и ободряющие, но с течением лет они все редели, становились короче и однообразнее. Как и большинство наркоманов, он был просто невыносим.