Сабина горько рассмеялась, глянув на улицу у нас за спиной, и стояла даже не шелохнувшись. Потом очнулась и перевела взгляд на нас.
– Входите, – велела она. – Входите, сюда.
Сабина развернулась, посмотрела на мою ногу, и я ее убрала. Девушка прошла обратно за стойку и подождала нас, а затем мы двинулись за ней на кухню.
Там было безупречно чисто, все приборы и столешницы из нержавеющей стали. Звук тут по качеству, как в жестянке, ужасный. Слишком много твердых поверхностей. Она дождалась, пока мы подошли, и сказала:
– Гретхен Тайглер заплатила мне, чтобы я убедила Амилу не подавать апелляцию. Мне заплатила наличными ее секретарь. Пришла сюда с деньгами в сумке и сказала, что Амиле надо только отсидеть свой срок и не подавать апелляции, и тогда эти деньги мои. Она открыла сумку и показала мне содержимое. Крупная сумма.
– И вы взяли деньги?
– Взяла. Ее было уже не спасти. Она умирает, но так мы сможем оплатить паллиативное лечение, когда в суде решат, что она уже на волоске. Так что я взяла деньги, подписала договор о неразглашении и открыла пекарню. Раз в месяц я навещаю Амилу и каждый день посылаю ей фотографии хлеба, показываю каждую утреннюю партию. А когда приезжаю ее навестить, если попадаю в день, когда она в силах разговаривать, мы говорим о хлебе, о пекарне и о пирожных.
– В силах разговаривать?
Сабина понурилась. Собравшись с духом, она перешла на шепот.
– Мигрени у Амилы, из-за чего она и убежала с Даны в Сен-Мартене, появились из-за опухоли мозга. Она умирает. Ее дважды оперировали, но опухоль все равно возвращается. На апелляцию уйдет много лет. Она не доживет до заседания суда. Будь она на свободе, можно было бы найти лечение получше, она могла бы сделать операцию за границей и, может, пошла бы на поправку. Но сложилось иначе. Она сидит в тюрьме, зато вот это все, – Сабина обвела рукой кухню, – это именно то, чего она хотела. Так что вы скажите там, – она ткнула мне в грудь, – скажите им. Скажите им, как я взяла у этой твари кровавые деньги и дала ей повод думать, что я предала Амилу, что меня всего-то надо было поманить деньгами. Пусть все так думают. Но мне не безразлично, потому что для моей Амилы я могу сделать только одно. Я встаю каждое утро в половине четвертого и пеку замечательный хлеб, и делаю это с любовью, ради Амилы. Я каждый день фотографирую этот хлеб, распечатываю фото и, прежде чем мы открываем двери для покупателей, кладу его в конверт и отправляю почтой Амиле, ведь читать она уже не может. Зато может смотреть на картинки. И вот я каждое утро отправляюсь на почту. Каждое утро целую конверт и шепчу ее имя. Моя Амила стоит десяти таких Гретхен Тайглер, и моя Амила умирает, а с ней умираю и я. А теперь выметайтесь отсюда и даже не думайте опять приходить.
Что мы и сделали.
На улице Фин достал из кармашка телефон, вытащил микрофон, положил его в мешочек и затянул шнурок. А затем убрал в карман.
– Не уверен, стоит ли использовать эту запись, – сказал он.
Наверное, мы оба слегка присмирели.
– Да. Лучше сотрем ее. Можно пересказать все самим.
Мы немного прошлись. Я размышляла о Сабине, о ее готовности к тому, что люди будут дурно думать, о непреклонности ее любви. Она могла соврать, но это, как мне кажется, вряд ли.
Тайглер беспощадно распоряжалась данной ей властью. Столько жизней исковеркала. У нее и тут могли быть шпионы, она могла уже узнать, что мы ходили к Сабине. Вдруг мы и ее подвергли ужасной опасности, одним уже разговором, как Джулию.
Я вдруг выпалила:
– Ну его на хрен, сил моих больше нет. Поеду в Париж, посмотрю в лицо хоть этой Гретхен Тайглер.
– Но ведь в Париже Дэми, – возразил Фин.
– Буду ему только рада.
Мы двинулись дальше, пытаясь понять, что теперь будет. Я думала, что Фин решит остаться или поедет к другу в Клермон-Ферран. Но он вдумчиво кивнул и сказал:
– Хорошо. Я с тобой.
В поезде в Париж я отправила эсэмэску Дофин Луар:
Буду завтра на вилле в Нейи. Передайте Гретхен, что я буду говорить только с ней.
Та ничего не ответила.
46
Мы снова напились, и снова в поезде, но в этот раз вышло тоскливее, Дэми-то с нами не было, и байки травить было некому.
В Париж мы приехали еще довольно поддатые.
Я искренне не понимаю, как мы очутились в таком дорогущем отеле. Не знаю, на такси мы добрались или как так получилось. От вокзала вроде бы далековато, чтобы добираться пешком. А может, и пешком дошли. Понятия не имею. Помню все отрывками.
Но мы туда добрались и поняли, что это гостиница, по огромной вывеске «ОТЕЛЬ», потому и зашли.
Мы были пьяные, измотанные и растрепанные. Пошатываясь, мы подошли на ресепшен. Никто не попросил нас уйти. Я смутно помню, как ухмылялась красивая девушка, объясняя нам про завтраки, а Фин рядом со мной легонько покачивался на каблуках.
Она сказала, что у них остались только апартаменты. Я подумала, может, она нас спутала с какими-то высокопоставленными пьяницами, но та взяла у нас паспорта, отсканировала их и вернула. К Фину она обратилась по имени, поприветствовала его, и другой мужчина проводил нас к лифту. Вроде бы мужчина.
В апартаментах была гостиная с огромным телевизором и диваном с кучей подушек. Все в бежевых тонах. После гостиной шла обеденная комната, а из нее дверь вела в спальню с гигантской манящей кроватью – изголовье в сером шелке, накрахмаленные белые льняные простыни и чересчур много подушек.
Фин попытался сунуть нашему провожатому чаевые, но тот отказался от денег.
– Это просто восторг, – сказал он, безо всяких предисловий.
– Чего-о? – Фин еще раз попытался сунуть ему чаевые.
– Подкаст с поезда. Дэми. Гениально. Спасибо, – и вышел, закрыв за собой дверь.
Мы проспали десять часов. Тут ничего интересного не расскажу. Надо отметить, что спали мы с Фином отдельно – я на диване, а он на кровати. В какой-то момент я приняла ванну. А потом принял ванну он. Слушать об этом, в общем-то, скучно, но опыт был божественный. Так чудесно было помыться.
За ночь, пока мы спали, случилось вот что.
Подкаст произвел настоящий фурор. По большей части из-за рассказа Дэми про Ергея и хихикавших на фоне Фина со Звиадом. Я переслушивала эту серию и признаю, она хороша.
А еще: тело Звиада обнаружили в туалете. Его задушили. Звиаду был тридцать один, и в Дурресе у него осталась жена с семилетним сынишкой. Дэми вычислили по записям с камер слежения и пару часов спустя разыскали в районе площади Пигаль. Арестовали и предъявили обвинение в убийстве Звиада. Убийство Джулии ему не вменили. На самом деле его звали Ергей.
Проснувшись наутро, мы ничего об этом знать не знали, а проснулись мы поздно, часам к десяти, и заказали завтрак в номер. Подвезли тележку с кофе, круассанами с джемом и мюсли в миндальном молоке. Мы открыли шторы в гостиной и сели завтракать, закинув ноги на стол, разглядывая из окна парижские крыши. А если встать на стул и сильно высунуться в окно, то можно было разглядеть и Эйфелеву башню. Мы с Фином оба проснулись с похмелья, не зная забот, и только потом до нас понемногу начало доходить.
Я забеспокоилась. И Фин это заметил.
– Что думаешь сказать ей?
– Думаю рассказать, что случилось с Леоном.
– Разве она сама не знает?
– Надо полагать, что нет.
Я оглянулась на Фина. Он уплетал хлопья с миндальным молоком. Миска была небольшая, но это он уже взял добавку. Сразу видно, что ел с удовольствием. Я улыбнулась.
– Улыбаешься, потому что я сижу ем?
– Нет, я улыбаюсь, потому что мне не все равно. Зависимость, она же как воронка, да? Засасывает всех вокруг. Еще полмесяца – и я буду в слезах ломиться в дверь туалета и умолять тебя хоть крекер съесть.
Фин засмеялся, прикрывая рот рукой, чтобы хлопья не разлетелись в разные стороны.
Он доел вторую порцию. Потом взялся за телефон и стал листать ленту.
– Ни хрена себе. Как все закрутилось-то.
Он показал количество просмотров. Дикие числа, счет шел на сотни тысяч. Тогда, наверное, был самый пик, и лучшего момента для разоблачения Тайглер уже не представилось бы.
– Я еду с тобой, – сказал Фин.
– Никуда ты не едешь.
– Нет, еду. Я еду с тобой.
Мне казалось, Фину лучше со мной не ходить. Все могло закончиться очень плачевно. План был хлипенький: строился он на трех факторах, которые запросто могли накрыться. Мы заспорили, но Фин и слышать ничего не хотел.
– Я еду с тобой, – заладил, и все тут. Планто мы придумали, но на виллу Тайглер ему ехать было необязательно. Я вспомнила, как Джулия лежала на полу, упершись остановившимся взглядом в потолок.
– А вдруг не сработает, Фин? Я ввязываюсь в очень опасную авантюру. Какой тебе смысл идти? Никакого. А если я пойду одна и меня там убьют, на этом все и кончится, ты ни при чем.
– Я еду с тобой, – уперся он, – и не дам тебя в обиду.
– А что ты сможешь сделать? В обморок на нее упадешь?
– Я спас тебя в Скибо. Я еду с тобой. – Он встал, зашел в ванную и запер дверь.
Что есть, то есть. Он ведь и правда спас меня. Теперь осталось только поболтать с дочурками. Я позвонила Хэмишу, и мы устроили словесную перепалку при детях.
– Ну как ты?
– Я отлично, Анна, а ты как сегодня?
– Как вы перебрались, нормально?
– Даже лучше, чем рассчитывали. Номера нам дали классом повыше, так что оно того стоило.
– Ну да, я тут в опасности, а он там деньги бережет. Так держать.
– Да, сберегли пару десятков тысяч евро, так что по итогу все окупилось. – Как я и говорила, он бывает суховат.
Мы оба подсознательно понимали, что не стоит раскрывать, где мы находимся, чисто на всякий случай. Правда, Хэмиш обмолвился про какую-то поездку и перелет, так что, насколько я могла судить, они уже были далеко не в Португалии.
Я слышала, как девочки на фоне смотрят телевизор. Он передал им трубку.
Мы поболтали, все как обычно. Нет смысла пересказывать. Мы делали вид, что все в порядке, и болтали всякую чепуху, хоть для меня это и было бесценно. Я все твердила, как я их люблю и как я рада, что им там так весело. Джесс болтала без умолку. По-моему, она пыталась уверить меня, что я для них на первом месте. Не хотела лишний раз упоминать Эстелль или хорошо при мне о ней отзываться. Но я им не желала будущего, в котором я всегда соперничала бы с Эстелль. Не такого я для них желала.