И попросила Джесс позвать к телефону Эстелль. Она спросила, точно ли все будет в порядке. И я ответила, конечно, мы же друзья. Папочка ее еще и знать не знал, а мы уже дружили, ты разве не помнишь?
Она передала трубку Эстелль.
– Эстелль?
– Да?
– Ты в курсе, что происходит?
– Да.
– Если что-то случится, я хочу, чтобы девочки запомнили нас лучшими друзьями. Можешь чуточку приободриться?
– А, да, конечно же! Конечно, Анна, по этому поводу даже не волнуйся.
Эстелль питала те же слабости, что и я. Может, этим мы друг другу и понравились. Она сказала:
– Девочки вели каникульные дневники, они потом тебе покажут, чем все это время занимались. Они тебе расскажут обо всем, как вернутся. – Не описать словами тот момент, когда ты осознаешь, что неродной человек любит твоих детей ничуть не меньше тебя, очень уж яркое чувство – обжигающая смесь из благодарности, и облегчения, и любви.
– Я его не била, Эстелль. Просто чтобы ты знала. И между нами все было кончено. Тут он не соврал. У нас и правда не клеилось.
– Ну и отлично! – ответила Эстелль на публику, не мне. – А как там Фин?
Фин до сих пор сидел в ванной. Из крана в раковине подозрительно долго хлестала вода.
– Фин притворяется, что моет руки, но, по-моему, на самом деле срыгивает хлопья.
Она хохотнула, и я тоже рассмеялась с ней на пару. Дверь в ванную открылась, и оттуда вышел Фин.
– Можно мне с ним поговорить?
Я перехватила взгляд Фина.
– Если честно, Эстелль, не уверена, захочет он с тобой говорить или нет…
Но Фин захотел. Он потянулся к телефону, взял трубку и ушел в другую комнату. Говорил он шепотом. Я не знаю, что они обсуждали. Но когда Фин вернулся, звонок он уже сбросил, а глаза у него покраснели.
– Что ты ей сказал?
– Попрощался, – он взглянул на меня. – Жить дальше иногда так тяжело. Тебе не кажется?
Я забеспокоилась, что, по его словам, Фину без разницы, пусть даже нас сегодня убьют.
Тяжело, но это если моей жизни ничего не угрожает, а иначе я им всем задам.
Он улыбнулся.
– К черту это все, поехали к Гретхен.
– Ты же собираешься вернуться, правда, Фин?
– Да. – Но прозвучало это неубедительно.
– Только действуй по плану.
– Конечно.
Я знала о его депрессии и безрассудстве, знала, что он исхудал и что мне лучше было бы оставить его в том отеле. Я позволила ему пойти со мной, потому что испугалась идти в одиночку. Я трусиха, и подруга из меня плохая.
Мы спустились по лестнице.
В том отеле нам явно было не место. Остальные гости расхаживали в повседневных кашемировых свитерах и платьицах от-кутюр. Пока мы шли по вестибюлю к парадному выходу, я заметила на крохотной дощечке за стойкой ресепшена расценки на номера. Наши апартаменты стоили шесть тысяч за ночь. Тогда я чуть ли не понадеялась, что назад мы уже не вернемся. А то пришлось бы сотню лет в судомойках ходить.
47
Вилла Тайглер стояла не у самой дороги, а поодаль, скрытая за тенистой аллеей и стеной в два с половиной метра, поблескивавшей сверху битым стеклом. По оба конца на высоких столбах были прикреплены камеры. Ворота серого металла, высоченные и зарешеченные, в тон металлической панели, перегородившей вид на дом.
Фин достал телефон, подсоединил микрофончик и включил диктофон.
– Вот мы и подошли к воротам виллы, – торжественно заявил он. – Идем на встречу с Гретхен Тайглер. Ворота довольно внушительные, на трех огромных засовах, и повсюду камеры.
Он кивком показал мне на звонок. Я сделала глубокий вдох, занесла руку и нажала на кнопку. Но мы ничего не услышали.
На месте домофона висела металлическая серая коробочка с микрофоном и маленьким стеклянным глазком. Надо думать, за нами уже наблюдали. Фин опять сделал мне знак кивком, и я занесла было руку, но тут тяжелый засов на дверях отворился. Фин толкнул створку плечом, и мы проникли на территорию особняка.
С тусклой парижской улочки мы вдруг словно попали в совсем другой мир. Заровненный белый гравий обрамлял два симметричных квадратных газона по обе стороны дорожки, ведущей по извилистым ступенькам к двери. Дом представлял собой девятнадцатого века виллу, двухэтажную, довольно скромных размеров, бледно-желтого цвета с выкрашенными в зеленый лепными лозами, обвивавшими по диагонали фасад. Снизу лозы были пышные и разлапистые, а кверху все мельчали, становились все детальнее. Довольно миленько.
Засов на воротах закрылся у нас за спиной. Вот мы и попались в ловушку.
Мы переглянулись. Я понадеялась, что с виду я не так напугана, как он. Фин сделал шаг вперед по гравию, и тут мы поняли, что он здесь не только для красоты. Каждый наш шаг эхом отзывался по всему двору, резонируя от металлической панели у ворот.
Мы выжидали.
Не знаю, чего мы там ждали, собак или снайперов, но ничего не случилось.
Голос у Фина прозвучал совсем сипло, когда он пробормотал в микрофон:
– Мы в ловушке. Ворота за нами закрылись, и теперь мы приближаемся к парадному входу.
Мы пошли по хрусткой дорожке к ступенькам, и наши шаги ужасно громко раздавались в звуковом вакууме. Мы встали у подножия лестницы. Ничего не случилось. Мы поднялись по ступенькам к парадной двери.
– Мы уже у двери, – шепнул Фин.
Я постучала. Мы услышали, как приближаются чьи-то шаги, и дверь отворилась. Горничная, филиппинка лет за шестьдесят, в серой форме и накрахмаленном белом передничке, пригласила нас войти, даже не взглянув на нас.
Мы вошли в прихожую.
То, что снаружи выглядело виллой девятнадцатого века, изнутри смотрелось натурально как Сан-Диего, будто ее выпотрошили и переделали в уродливый калифорнийский отель года эдак 1987-го.
Прихожая была приземистая и просторная, совмещенная из трех комнат в одну, с черно-белой плиткой на полу и редкой мебелью. Между парой двухстворчатых дверей стояла обезглавленная статуя обнаженной женщины из белого мрамора. Сидений тут не было.
Филиппинка бережно закрыла вслед за нами дверь на оба засова, сверху и снизу. Потом опять обернулась и показала на телефон у Фина в руке.
– Non.
Она проследила, чтобы он вытащил микрофон и убрал его в мешочек на шнурке. Потом наблюдала, как он отключил диктофон и церемонно сунул в верхний карман своего пиджака.
– Он записывает? – неожиданно спросила она по-английски.
– Нет, – ответил Фин, похлопывая по кармашку.
Она покосилась на край телефона, торчавший из кармана аж на сантиметр, в нерешительности, верить ему или нет.
Фин сказал ей, что гарнитура располагается снизу, рядом с динамиком.
– Пока он у меня в кармане, звук туда не проходит. Потому я и ношу с собой вот это, – он показал ей съемный микрофончик и засунул телефон обратно в нагрудный карман.
Она посмотрела, уверившись, что телефон торчит другим концом вверх, затем отвернулась и вышла в боковую дверь.
Мы остались ждать. Видимо, во время перепланировки провели и звукоизоляцию: мы ничего не слышали – ни приглушенных шагов, ни бормотания радио, ни рева машин с улицы, ни реактивных двигателей над головой. Это несколько обескураживало.
Фин на минутку прислонился спиной к стене. Он весь побледнел.
Тут вдруг дверные створки перед нами распахнулись.
В дверях, холодно улыбаясь, стояла Дофин Луар, одетая в белое платье с запáхом, с серебристым поясом, в открытых туфлях на босу ногу, в очках в стальной оправе.
– Здравствуйте, – сказала Дофин. – Спасибо, что приехали встретиться с нами. Будьте любезны, пройдемте за мной.
Она развернулась и спустилась вниз по ступенькам, величавым взмахом руки приглашая нас проследовать за ней.
Венецианского акцента у нее как и не было. Теперь она заговорила с чистым южнокалифорнийским выговором. Как знаток акцентов, она была чертовски хороша, надо отдать ей должное.
Мы прошли за ней в просторную комнату, стены которой были сплошь увешаны кремового цвета коврами. Там никого не было, только гигантский телевизор на стене с гигантским же кремового цвета диваном. В дальнем углу была стеклянная стена, за которой открывался вид на протяженный газон. Вдали виднелась крыша застекленного туристического катера, медленно скользившего по Сене.
Дофин подошла к стене по правую руку, приложила три пальца к квадратной панели, и в стене распахнулась дверь. Мы прошли следом за Дофин в каменный коридор. Он шел вдоль дальней стены дома и спускался вниз. Проходил он, видимо, под землей, хотя планировка дома была довольно путаной, но в итоге мы выбрались на застекленную викторианского стиля веранду, пристроенную сбоку дома. Ее расчистили от полочек с горшками для посадок, заново отделали и превратили в стерильное пространство. Такое яркое, что даже глаза заслезились.
Тут-то, в ослепительной белизне, на диване в бело-желтую полоску и сидела маленькая женщина в синем платье, в очках в стальной оправе, с убранными в шиньон светлыми волосами.
Она встала нам навстречу. Сцепив руки перед собой, давая понять, что рук пожимать она не намерена.
– Здравствуйте, – сказала она. – Я Гретхен Тайглер.
48
Гретхен с Дофин поочередно предложили нам чаю с пирожными. Фин отказался, говоря, что мы бы лучше перешли сразу к делу, спасибо. Те ответили согласием, да, чай с пирожными не помешает, да-да, сейчас вызову горничную. Они его как будто даже не слышали. Тут я поняла, что взвинчены они не меньше нашего.
Дофин нажала кнопку связи на стене и велела кому-то принести нам чай с макарунами.
Сквозь помехи в ответ послышалось:
– Oui, madame.
Одеты обе женщины были похоже, но внешне были совершенно разными. Дофин была стройная и высокая, длинноногая, а Гретхен – низенькая и коренастая, с широкими бедрами; только когда Дофин присела рядом с Гретхен, то в точности отзеркалила позу хозяйки. Положила ногу на ногу, сцепила на коленях руки, просто невероятно, как она улыбалась Гретхен и ловила каждый ее жест, подделываясь под нее, подражая. Только Гретхен обернулась на меня, как Дофин вслед за ней глянула мне в лицо, и вся навеянная Гретхен теплота в ее глазах словно улетучилась. Будто я какое-нибудь дерево или стол.