.
Не надо думать, что расторопная Эмилия Теумин, «готовая услужить» иностранцу, и сверхосторожный, прошедший долгую дипломатическую выучку Лозовский беспечно шли навстречу Гольдбергу. Он был достаточно высоким гостем страны, в Киеве его приняли для беседы Мануильский и заместитель Хрущева по Совмину Микола Бажан, а в Москве — сам Калинин, Сталин и Молотов решили непростой в те дни вопрос о выплате через Гольдберга как родственника Шолом-Алейхема наследникам классика еврейской литературы авторского гонорара в валюте США.
Такова была реальность. Только после речи Черчилля в Фултоне давние события приобрели в истолковании госбезопасности зловещую окраску и элементарная для хозяев дома услуга толковалась как шпионская.
Второй «смертный грех» Эмилии Теумин — выполнение технического поручения, не имеющего отношения к ЕАК. Публицист Гольдберг работал над книгой о реакционной роли британского империализма в Палестине, на Ближнем Востоке и других регионах мира, о двуличии политики Черчилля. Можно предположить, что обличительная страсть Гольдберга подпитывалась неблаговидной ролью правящих кругов Англии в борьбе евреев Европы за обретение родины, за Палестину как единственное для многих спасение. Античерчиллевские страсти сотрясали и Сталина, и на просьбу Гольдберга снабдить его по возможности материалами, разоблачающими британский империализм, охотно отозвались и Лозовский, и руководители Идеологического отдела ЦК ВКП(б). Директору закрытого, существовавшего при ЦК «Института № 25» т. Пухлову поручено было такую обстоятельную справку подготовить. За папкой с материалами была послана в «институт» Эмилия Теумин, и она лично передала Гольдбергу папку.
Почему же не отняли у шпиона Гольдберга ни «сверхсекретных» сведений о Прибалтике, ни разработок «Института Ns 25», ни любых других рукописных материалов, когда, отгуляв прощальный ужин, гостя провожали то ли в Прагу, то ли в Софию? Ведь осведомитель МГБ сообщал буквально о каждой передаче Гольдбергу машинописных материалов, а в них, при посредничестве Теумин, разглашались секреты «чрезвычайной важности», сведения о том, что благодаря восстановлению фабрики «Era» «…скоро в продажу поступит верхнее и нижнее белье с меткой „Era“ (Литва)»; что «одна из артелей Латвии, „Калвес“… выпускает сверх плана к весеннему севу 1000 мотыг, 500 лопат, 1000 грабель»[140]. Трудно вообразить, какие деньги заплатили бы монополисты США за сведения о том, что у «могильщиков капитализма» появится еще полтысячи обыкновенных садовых лопат!
Полковнику Комарову на допросе незадолго до его расстрела был задан вопрос:
«— В протоколах допроса Лозовского прогрессивный деятель США Гольдберг фигурирует как установленный американский разведчик. Откуда вы это взяли?
— Эти данные, — солгал Комаров, — были получены из 2-го Главного управления МГБ СССР.
— Неправда. По имевшимся в то время в МГБ СССР материалам, было известно, что Гольдберг никакого отношения к американской разведке не имел и является просоветски настроенным человеком.
— Лихачев мне заявил, что по указанию Абакумова Гольдберг проверялся во втором управлении, где, есть данные о том, что Гольдберг установлен как американский разведчик»[141].
Никто не тревожил «шпионский» багаж Гольдберга и Новика только потому, что в 9-м отделе 1-го Главного управления КГБ (тогда еще КГБ!) при Совете Министров СССР, в епархии того же Абакумова (а до него — Меркулова), знали все, что следовало знать об этих общественных деятелях США. Знали их приверженность Советскому Союзу, настолько очевидную и неприкрытую, что в США их заподозрили в работе на СССР и требовали зарегистрироваться как агентов иностранной державы. Еще в 1946 году этот отдел дал справки на Гольдберга и Новика именно тому управлению МГБ, которое теперь вынимало душу из еврейских интеллигентов за связь со «шпионом Гольдбергом».
Вот эти справки:
«НОВИК ПАУЛЬ (ПОЛЬ) ХАИМОВИЧ. По имеющимся у нас сведениям, ФБР США подозревает НОВИКА в сотрудничестве с советскими разведорганами и разрабатывается американской контрразведкой».
«ГОЛЬДБЕРГ БЕНЦИОН (1895 г.р.), зять писателя Шолом-Алейхема. В 1927 году стал известен своими положительными статьями о Советском Союзе. С 1934 года по 1937 год под свою личную ответственность, без ведома редактора газеты („Дер Тог“), настроенного антисоветски, печатал корреспонденции известного советского журналиста Шахно Эпштейна. В феврале 1941 года антисоветски настроенная группа сотрудников „Дер Тог“, во главе с редактором, пыталась изгнать Гольдберга из газеты „за связь с Коминтерном и ГПУ“. С начала Отечественной войны Советского Союза Гольдберг занял твердую просоветскую позицию, и его положение в газете укрепилось. В связи с активным сотрудничеством Гольдберга с ЕАК в СССР его в начале 1944 года вызывали в Министерство юстиции США, где предлагали зарегистрироваться как иностранному агенту»[142].
Таков схематический, но правдивый портрет Гольдберга той поры, писанный не блудливым пером осведомителя, а нашей резидентурой в США. Но может быть, от следствия скрыли правду о Новике и Гольдберге и священный гнев руководил всеми поступками и домогательствами следователей?
Выяснением этого, важнейшего для всего обвинения вопроса занялась бригада военюристов во главе с подполковником юстиции Н. Жуковым.
«— Установлено, что в момент расследования дела бывших сотрудников ЕАК, — спросили у следователя Зайцева В.П., который одно время вел дела Квитко и Брегмана, — следственным работникам было известно, что Гольдберг и Новик являлись прогрессивными деятелями Америки, что Новик является членом компартии США с 1921 года, что Новик и Гольдберг за активную деятельность в пользу СССР разрабатывались американской разведкой, — были ли использованы эти данные при следствии?
— Мне такие данные не были известны, — ответил Зайцев».
Уклонился от правдивого ответа и майор Жирухин, принимавший участие в допросах едва ли не всех арестованных, часто как второе лицо — «забойщик», который, как говорится, охулки на руку не положит. Он сказал, что в отношении Гольдберга и Новика безоговорочно верил «…показаниям Фефера, которые не вызывали у меня подозрений в смысле их правдоподобности…»[143]. Давая свидетельские показания позднее, 3 октября 1955 года, Жирухин, однако, предусмотрительно вспомнил, что главный судья на процессе ЕАК, генерал-лейтенант Чепцов, настойчиво требовал от Рюмина и нового министра Игнатьева какую-то «оперативную справку» о Гольдберге и Новике, но справки не получил.
Честнее других оказался следователь Кузьмин Борис Николаевич, кажется, единственный из следователей, кто после потрясений 1949–1951 годов порвал с органами госбезопасности и работал мастером сборочного цеха одного из московских заводов.
Как свидетель в ходе проверки он показал:
«— Все материалы, касающиеся дела Фефера, хранились в сейфе Лихачева.
ВОПРОС: — Известно ли вам, что Фефер являлся секретным сотрудником МГБ СССР?
ОТВЕТ: — Об этом мне стало известно летом 1949 года. Лихачев мне об этом не говорил… Лично мне о том, что Гольдберг и Новик являются прогрессивными деятелями, стало известно на втором этапе следствия по делу ЕАК, после июля 1951 года. К этому времени Лихачев, Абакумов и другие работники МГБ были арестованы»[144].
Известно, что Абакумов, Лихачев, Леонов, Комаров и другие были арестованы по доносу Рюмина. В министерстве воцарился безликий и бездеятельный Игнатьев, дело ЕАК, как и многие другие, он отдал на откуп Рюмину, а тот поручил доследование, то, что Кузьмин назвал «вторым этапом», полковнику П.И. Гришаеву.
«ВОПРОС: — Знал ли Гришаев о том, что на Гольдберга и Новика поступили оперативные справки, и обязан ли был он об этих справках информировать суд?
ОТВЕТ: — О наличии оперативных справок на Гольдберга Гришаев не мог не знать, ибо он руководил следствием по делу ЕАК»[145].
У полковника Жукова возникло много вопросов к Гришаеву, юристу по образованию, человеку молодому, недавно возвратившемуся из долгой зарубежной командировки в соцстраны, где Павел Иванович Гришаев делился со своими коллегами правовым опытом Лубянки.
11 октября 1954 года вопросы эти были заданы свидетелю Гришаеву, увы, свидетелю, хотя законное его место было рядом с арестованным Рюминым.
Почему следствие скрыло от ЦК и от суда имевшуюся информацию о Гольдберге и Новике?
Почему утаили показания директора «Института № 25» Пухлова о том, что в материалах (по институтским трудам) об Англии, переданных Гольдбергу, нет ничего секретного?
Почему следствие проигнорировало то обстоятельство, что все без исключения статьи, очерки и другие материалы ЕАК отсылались за рубеж только с проверкой и визой Главлита?
Гришаев мог бы ответить на эти и десятки других вопросов лучше, чем кто-либо другой из оставшихся на свободе разоблачителей «еврейских буржуазных националистов». Формально он подчинялся Н.М. Коняхину, недавно переброшенному в МГБ из аппарата ЦК ВКП(б), человеку новому и неопытному, по сути же дела, именно Гришаев, по распоряжению Рюмина, возобновил после перерыва следствие и повел его решительно, бесчестно, игнорируя материалы, свидетельствовавшие о невиновности руководителей ЕАК и всех других подсудимых.
Но на Лубянке долго не знали, какова истинная причина падения и ареста Абакумова, винят ли его в том, что он медлил и либеральничал как с «еврейскими националистами», так и с «врагами народа», проходившими по «ленинградскому делу». Не знал этого вполне и сам Абакумов, и Гришаев осторожно лавировал, только бы оставаться свидетелем и не угодить за решетку. Это ему вполне удалось: защитив себя учеными дипломами, он впоследствии просвещал молодежь, подвизаясь в должности старшего преподавателя Всесоюзного заочного юридического института.