ся и ее количество?
— Есть.
— Лунев, далеко до поселка?
— Километра два.
— Там есть где спрятаться? Я имею в виду окрестности, прилегающие к станции, желательно со стороны моста?
— Спрятаться? — он почесал затылок, поправил пилотку.
— Можно в пещерном городе, но это далековато. О-о! Лучше на старом татарском кладбище. Оно аккурат над станцией, на холмах. Глушь — давно никто не живет и никого не хоронят. Мы там в казаки-разбойники пацанами играли.
— Как туда отсюда подобраться?
— Сперва реку вброд. Опосля рощей и змеиным выгоном. Далее — под путями через кирпичную трубу — она метра полтора в диаметре. А от ее другого конца до погоста — малец доплюнет.
— Хватит, — прервал разговор Одинцов. — Займитесь делом. Лунев, начертите мне маршрут. Григорий Иванович, ведите круговое наблюдение.
— Есть.
— Запомните, — сказал командир, — пока мост не уничтожим, домой не вернемся. Так что прикидывайте умишком, как это сделать.
…В путь тронулись на следующую ночь. Вероятно, где-то в горах прошел ливень, речушка вспухла, яростно бурлила, швырялась грязной пеной. Промокли насквозь. Миновав заросли, долго взбирались по каменистой осыпи, затем спустились к болоту, перешли по колено в вязкой трясине. Ползли по дну глубокого оврага и через трубу, задыхаясь от смрада в липкой, вонючей жиже. Вылезли к предгорью и по еле заметной в бурьяне стежке поднялись к кладбищу. Действительно, глушь. Там и затаились в руинах какой-то мечети или часовни — черт ее разберет — одни камни.
Утро наступило сырое и серое. Вдали над горами, царапаясь о пики хребтов, теснились тучи. С кладбищенского пригорка открывался вид на станцию. Она невелика: деревянный трехэтажный вокзал, кирпичные пакгаузы, водокачка, на путях несколько составов. По перрону прохаживаются патрули. За выходным семафором — парный пост.
После завтрака командир сказал:
— Сейчас спущусь к полотну, попытаюсь разузнать что и как.
— Может, лучше Луню? — предложил Карлов. — Он местный.
— Поэтому-то и не надо. Вдруг нарвется на знакомого, да еще подобного тому, что встретил Григория Ивановича. Понадобится — воспользуемся его связями. Но это ночью, а сейчас рисковать не стоит. — Он помолчал, посмотрел на бойцов.
— Ну и видик. Перемазались, как трубочисты. — Повернулся к Березовскому — Снимайте эту шкуру.
— А я как?
— Китель свой дам. А вы мне куртку — в форме могут придраться патрули, уж слишком мы ее замызгали.
Они переоделись. Одинцов повертел в руках фуражку:
— Похож на полицая?
— Не, — ответил матрос.
— Почему?
— У него рожа поганая, — ввернул Шкута и сплюнул. — Вспомнишь, рвать тянет.
— Точно. И еще тот был в рябинках и слегка пегий под масть нашему Шкутку, а уж мордастый — вылитый Лунь, — добавил старшина.
— Хватит, — оборвал их командир и начал чистить куртку от налипшей грязи.
Наконец, набросив куртку на себя, окинул всех долгим взглядом.
— В общем, пошел. Подстрахуйте меня, Лунев, держитесь на расстоянии. Но пока не скомандую — сигнал выстрел, — ни во что не вмешиваться.
— Это как же прикажете понимать? — не сдержался Карлов.
— Понимать так, — отрубил младший лейтенант. — Тем, кто останется, продолжать выполнение задания. Ясно?
— Ясно-то, ясно, но…
— Мне неудобно напоминать: разведчик без дисциплины — ноль. И давайте без эмоций, иначе…
Он поправил на плече карабин и юркнул в кусты. Следом за ним направился Лунев. Оставшиеся затихли, напряженно поглядывая вниз.
Разведчики видели, как младший лейтенант неторопливо спустился по усыпанной битым ракушечником дорожке к полотну. Постоял у поваленной, перевитой диким виноградом, решетки. Обошел ее и направился к стоящим в тупике двум ободранным, с выбитыми стеклами пассажирским пульманам. Опять остановился, отфутболил с тропинки камешек, посмотрел в сторону станции.
Навстречу ему косолапил старик, одетый в промасленный, словно выполосканный в нефти, ватник и выгоревший картуз железнодорожника. Лицо маленькое, морщинистое, вислые усы побурели от махорки.
— Привет, папаша! — Одинцов сдвинул на затылок фуражку, второй рукой небрежно подбоченился.
Встречный остановился, зло сверкнул задиристыми, близко посаженными глазами.
— Мои сынки отродясь в холуях не хаживали, — с явной издевкой бросил он. — Ишь, пьянь, батьку нашел.
Одинцов не ожидал столь грубого ответа и начал нерешительно:
— А если я вас…
— Шо ты мене? Шо? — Железнодорожник выпятил губы, напыжил воробьиную грудь.
— Да вы успокойтесь, дядя. Может, поговорим?
— Я те погутарю, кобель долговязый.
«Кобель» вдруг улыбнулся. Старика это взбеленило.
— Шо лыбишься?
— Не заводитесь, отец. Давайте-ка побеседуем, где потише, — командир решил открыться. — Из Севастополя я. Свой.
— Свой? Кому? Этим? — дернул головой назад так, что картуз съехал набок.
— Советский я. Моряк. Потолковать надо. Отойдемте в сторонку, здесь опасно.
— А доказательства? — вздернул рабочий чумазый подбородок. — Документ какой есть? Аусвайс?
— Нет у меня документов, тем более аусвайса. Верьте на слово, — помедлил, — или ступайте доносить немцам.
— Немцам? Да я те… — начал он, но осекся, вероятно засомневался. Оглянулся и проворчал в усы — Айда.
Они отошли под разлапистую акацию. Железнодорожник сдернул с лысоватой, седой головы замасленную фуражку, опросил нахмурившись:
— Шо треба?
— С чем вон те составы? — указал глазами.
— С разным. С обмундировкой, продухтами. Есть и со снарядами, патронами.
— И со снарядами есть?
— Ну.
— Который?
— Сдается, тот, шо поодаль на втором пути. Он со снарядами, а может, с бомбами. Ежели флаг на нем красный — верняк боезапас.
— Точно? Откуда известно?
— Не слепой — бачу, когда колеса простукиваю.
— Доверяют?
— Не в одиночку, а с их немцем. Он по железнодорожной части, но в цивильном.
— Когда тот состав отправлять будут?
— Вечером, пожалуй. Сперва оттуда поезд пропустят — мост-то одноколейный, — после отсюда. Они их, снарядных-то, сами пужаются. Вдруг що случится — полстанции как корова языком слизнет.
— Может, через час-другой?
— Может. Но навряд ли, еще не стемнеет.
— Вы нам, дедушка, должны помочь. Понимаете, это очень важно, неспроста мы здесь.
— Вестимо, не купаться. Только в чем подсобить?
— Узнайте поточнее, когда отправится тот снарядный.
— Кто ж мене скаже? — старик задумался. — Однако попытаю у немца-напарника, дескать, когда его осматривать. Их всегда перед отходом проверяем.
— Добро.
— А сообщить как?
— Придете сюда и пальцами покажете, через сколько часов отойдет. Вот так, — он растопырил ладонь. — Поняли?
— Не увидишь?
— Увидим, не беспокойтесь. У нас ребята глазастые. Договорились?
— Лады. Как выведаю, зараз прибегу.
— Тогда ступайте. Счастливо.
— С богом, сынок. А сколь нам маяться-то? Ослобонять собираетесь? — Не дождавшись ответа, вздохнул и заковылял по насыпи.
Одинцов постоял, глядя ему вслед, направился вверх по дорожке. Едва младший лейтенант просунулся в укрытие, его обступили бойцы.
— Как там? Кто этот чумазый? Что говорил?
— Обещал помочь.
— Сказали ему, «то мы?
— Сказал, — командир на секунду задумался. — Опасно, конечно, но… — развел руками и поджал нижнюю губу. — Попал, кажется, на замечательного дедусю. Карлов, возьмите бинокль и наблюдайте, старик скоро должен появиться. Покажет пальцами — вот таким образом — через сколько отойдет эшелон. Поняли?
— Так точно. Но нам-то зачем знать, когда он отойдет?
— В этом вся штука. Идея родилась в процессе, так оказать, общения с местными жителями. Слушайте. — Он изложил план действий.
— У-у-у, — прогудел восхищенно Лунев. — Надо ж такое придумать.
— Вот бы еще наши бомбежку устроили, — мечтательно произнес Одинцов. — Тогда бы все без осечки прошло.
— Идет! — подал голос старшина. — Дедуся идет.
Все бросились поближе к кустам.
— Озирается, вот чудак, — комментировал поведение железнодорожника Карлов. — Ничего не показывает. Кулаки сжаты. Бестолочь, наверное.
— Попридержите язык. — Одинцов встал. — Человек жизнью рискует. Пойду выясню.
— Проводить? Чем черт не шутит.
— Не стоит. Все как прежде. Если что — за меня Карлов.
Одинцов перелез завал и вприпрыжку побежал по дорожке. Остановился около старика. Со стороны могло показаться, что допрашивает его. Потом махнул рукой в сторону селения. Еще что-то спросил. Дед закивал, раскланялся и засеменил к поселку. Командир постоял, будто что-то разглядывал под ногами, затем пошел мимо наваленных кучей шпал. Наблюдавшие не успели заметить, как он резко свернул и исчез в кустах, лишь слегка колыхнулись заросли.
— Ну как?
— Нормально. — Одинцов опустился на корточки и вытер ладонью вспотевший лоб. — Отойдет в двадцать три — двадцать четыре. Точнее узнать не удалось, но и это хлеб. Есть, утверждает, верный признак: как с противоположной стороны проследует поезд, так сразу очередь «нашего». Давайте-ка перекусим и обмозгуем детали. Что там осталось, Шкута?
— Тушенка с мясом. Сухари. Рафинад. Шоколад там оставил, я его не уважаю, баловство для мальцов.
— Выкладывайте. Я изрядно проголодался — живот подвело. Да и питаться здесь уже не придется.
— А переодеваться будем? — спросил Березовский.
— Да ладно уж, Григорий Иванович, чего зря канителиться, щеголяйте во «фрицевской», — усмехнулся командир. — Согласны?
— Конечно, — закивал Гришка.
— Теперь так, товарищи. После операции сбор на том «святом» месте. Надеюсь, все дорогу найдут? Ждать три дня. Затем прорываться к своим. Ясно?
Пузатые, грозовые тучи, помешкав на вершинах гор, перевалили хребет. Словно огромный ком грязного снега, кряхтя громом, брызгая молниями, покатили к далекому морю. По зарослям бестолково зашатались порывы ветра, закрутили сорванную листву. Припустил дождь, да не мелкий осенний, а как из ведра.