— В какой госпиталь? Неужели тут в тылу еще больницы сохранились?
— Разумеется, в немецкий. Откуда здесь наши?
— Меня? В немецкий? Зачем?
— На тебе же была их форма. Зачем вырядился? Я поняла — маскировка. Посмотрела документы в кармане и ахнула. На фото какой-то тип старше тебя и вылитый ариец: блондин, а ты-то шатен. Но я узнала сразу. Плох был, тело в ушибах и оглушило сильно, контузило. Боже мой, сама чуть сознание не потеряла.
— А дальше?
— Дальше? Взяла себя в руки. Сообразила — тебя, несомненно, раскроют. Ты же не говоришь по-немецки. Вдруг начнешь кричать. Все делала, словно в тумане, сейчас даже не представляю, неужели хватило сил и не сошла с ума. В общем, ты оказался молодцом, рот не открывал, постанывал жалобно, а потом взял и умер.
— То есть как умер? — он приподнял голову.
— Боже мой, фиктивно, конечно. Указала в регистрационной карточке — скончался от ран, не приходя в сознание. Врач подписал не глядя, не до покойников — раненых пропасть. И тебя отправили в морг.
— К мертвецам? — его передернуло.
— Сначала да, куда же девать. Потом переправили сюда.
— Но как ты меня перетащила? Одна?
— Если б одна — ничего не вышло бы, пришлось бы, наверное, умирать вместе. Тебя уложили на телегу с другими трупами, повезли на кладбище, а по дороге перенесли ко мне. Вот с такими приключениями ты здесь и очутился. Невероятно, правда?
— А кто помогал?
— Мир не без добрых людей — нашелся человек. Лежи спокойно и не мешай мне. То еле дышал, а тут разговорился. Помолчи. — Вздохнула. — Ой, до сих пор не верю, что благополучно кончилось, будто вижу кошмарный сон.
— Слушай, а больше из наших никого не было? Ну, переодетых?
— Может, и были, но как бы я их узнала? Убитых и раненых уйма — пойди разберись. Да и кроме тебя я никого не видела.
— Чей это дом?
— Здесь мы живем. Пустовал, фашисты не позарились — ветхий и на отшибе, того гляди развалится. Вот мы и заняли.
— Кто мы?
— Я и сестренки. Помнишь, Маша с Дашей.
— Подожди. А папаша с мамашей?
— Август Францевич погиб во время бомбежки, когда был первый налет на наш городок. «Юнкерсы» летели бомбить Севастополь, их оттуда крепко шуганули, вот они и отыгрались на нашем городе. Мы с мамой и сестренками спаслись чудом — ходили в Султанову рощу собирать барбарис. Когда прибежали, кругом пепелища и убитые. Перебрались сюда. Вскоре мама заболела — острый приступ аппендицита, операцию делать некому, врачей нет, да и этого госпиталя еще не существовало. Начался перитонит, тут и похоронили. Эвакуироваться в тыл не успели.
— А как ты оказалась в их лазарете?
— К фольксдойч, так гитлеровцы называют советских немцев, они относятся терпимо. — Помолчала немного, продолжила — Устроилась на работу. Еще в Москве окончила курсы сестер — я же врачом хотела стать. Подала документы в медицинский институт. Меня приняли без экзаменов — школьная золотая медаль помогла.
— Ты-ы? С медалью? И ничего мне не написала?
— Зачем? С медалью любил бы сильнее? Глупый.
— Ну все-таки. Ты же обо всем сообщала, а тут… И кем ты у них?
— Разумеется, санитаркой.
— Значит, на немцев работаешь?
Девушка отшатнулась, как от пощечины, опустила глаза.
— Да… Вернее, на немок… Маленьких и несмышленых. Моих сестренок. Ради них я готова на все. Понимаешь, на все, кроме предательства. А когда ничего не останется — убью их и себя.
— Ты в своем уме? А как же я? — Ему стало страшно. — Опомнись!
— Вот и договоримся, чтобы я больше не слышала ничего подобного о моей работе.
— Хорошо, хорошо, успокойся. Извини меня.
— Извиняю.
— А они, немцы, не пристают там к тебе? — спросил вдруг Григорий.
— Я за себя сумею постоять, — твердо сказала Эра. — Вот ты все время говоришь «немцы»? Наверное, забыл, кто убил Августа Францевича? По чьей вине, в конце концов, скончалась мама? Как видишь, мне лично фашисты принесли больше горя, чем тебе.
Григорий вздрогнул, когда в оглушающей тишине снова прозвучал ее голос.
— Ты помнишь того хулигана? Ну, который еще на пляже…
— Помню, — перебил Гриша, удивляясь, как она может говорить в такую минуту, когда в нем все поет.
— Фашисты его казнили.
— Что? — Ему показалось: ослышался. И потому переспросил — Каштана казнили?
— Продырявил у них баки с бензином и выпустил его в овраг. Когда Каштана хотели схватить, он, отбиваясь, застрелил из обреза эсэсовца и полицая.
— Вот это да-а?
— Как они его мучили, негодяи. Пытались дознаться о сообщниках. Говорят, ни единого слова не проронил. Истерзанного, повесили на площади у вокзала… Бедный мальчуган.
— Сволочи, — Гришу захлестнула лютая ненависть. — Он же туберкулезом болел, его и в армию из-за этого не взяли.
— А его сестру не знал?
— Знал, но плохо. Встречал несколько раз. Она-то Степке и путевку достала в лечебницу.
— Каштана звали Степаном?
— Да, фамилия их Лунгу. Они то ли молдаване, то ли цыгане или сербы.
— Только не цыгане. Тех еще вначале выловили, увезли и, говорят, убили. И детей и женщин.
— А ее?
— Работала в офицерском казино официанткой, а вечерами там же пела под гитару. По слухам, пользовалась потрясающим успехом.
— Стерва, — вскипел Гриша. — Братишку казнили, а она…
— Не торопись с оценками, — прервала его Эра. — Когда Степан погиб, Виорика пришла ночью к помощнику коменданта. Он руководил казнью ее брата. Это случилось в тот день, когда на мосту взорвался поезд. Гестаповцу побежали доложить о катастрофе и обнаружили его дома с ножом в горле. А Виорика исчезла. Говорят, то ли попала под бомбу — тогда налет был, то ли со скалы бросилась.
— Вот так история, — только и промолвил Гриша.
…Утром в дверях появилась Эра — такая милая я любимая. В руках — сверток и небольшой узелок. Она сказала, будто ответила на его вопросительный и тревожный взгляд:
— Тебе на дорогу собрала. Ты говорил, через три дня уйдешь. Сегодня последний.
— Да, да, пора, — и Гриша потянулся к ней.
— Тут немецкая форма, — кивнула Эра на сверток. — А это продукты. Как себя чувствуешь?
— Нормально, — хотя состояние было такое, словно от ран отрывали присохшие повязки.
— Тогда вставай, — прикусила зубками верхнюю губу, явно сдерживая слезы.
— Не могу я. — Гриша нежно обнял ее за талию. — Не могу без тебя и никуда не пойду.
— Но ты же сам говорил?
— Подумаешь, сбегаю посмотрю, не пришел ли кто из ребят, и вернусь. Зачем же совсем-то?
— Боже мой. Какой же ты еще мальчишка: посмотрю, вернусь, — Эра улыбнулась страдальчески. — Ты не в гостях. Вокруг враги — жестокие и беспощадные. Будь серьезным, не болтай глупостей, собирайся.
— Никакие не глупости. Давай вместе подумаем, как быть дальше?
— О чем? О чем подумаем?
— Ну, я не знаю… Организуем, например, здесь, в тылу у фрицев, партизанский отряд. Свяжемся с нашими, станем сражаться…
— Не фантазируй, — перебила Эра. — Оставаться тебе нельзя. Здесь все на виду. Жителям известно — родственников у меня нет. Сразу схватят и тебя, и меня, и малышей. Ты не знаешь фашистов. Это звери, ничего святого для них не существует. — Она внимательно взглянула на него, передразнила с иронией — Партизанский отряд соберет? Сражаться будет? Не, не получится из тебя Денис Давыдов, а из меня Жанна д'Арк. Быстренько надевай форму и, как стемнеет, уходи. Еды, правда, немного, а фруктами в садах разживешься.
Эра встала, прошлась по комнате, остановилась перед Гришей:
— Ты проберешься задами до речки — это близко и сплошной ивняк — не заметят. Затем спустишься по течению к роще, переправишься на противоположный берег…
— Дальше известно. — Он начал одеваться. — Собак у них нет?
— Каких собак? — недоуменно вскинула брови Эра.
— Овчарок там, ищеек?
— Не-ет. А впрочем, кто знает? — пожала плечами.
Форменная одежда была почти новой, но пованивала дезинфекцией. От сознания, что ее сняли с трупа, мутило. Эра заметила это.
— Я выстирала и выгладила, но мыла нет.
Она присела на табуретку и не сводила с него глаз. Руки безвольно лежали на коленях, спина ссутулилась.
— Готов, — он затянул ремень. — Как?
— Ничего. Сапоги не жмут?
— Нормально.
— Пошарь под подушкой и возьми себе.
Гришка вытащил маленький, как игрушка, «зауэр» С перламутровыми щечками на рукоятке. Повертел, поднял на девушку взгляд.
— Откуда?
— Позаимствовала у раненого гауптмана. Бери, себе еще достану.
— Поосторожнее с этим, найдут — не поздоровится.
— Не найдут, не волнуйся. — Она расправила на коленях халат, вопросительно взглянула на Гришу — Фашисты бахвалятся, будто подошли к Москве. Представляешь?
— И ты веришь? — успокаивая, он погладил ее по голове.
— Я им вообще не верю. Тревожно на сердце — эти варвары могут разрушить и сжечь Москву. Как хочется сейчас быть там!
— Никому мы ее не отдадим. И я убежден, еще приедем туда вместе. Маши-Даши где?
— Соседку попросила с ними посидеть, сказала, что срочно в госпиталь вызывают. — Она встала, прижалась к нему, потерлась щекой о его щеку — Береги себя.
— Ты береги, — он нежно поцеловал ее волосы. — Я вас разыщу. Обязательно, что бы не случилось. Постарайся отсюда никуда не уезжать. — В горле запершило, говорить больше Гриша не мог.
— Будь осторожен. Помни, буду ждать всегда.
Гриша шагнул к двери. Но тут же повернулся и вновь рванулся к девушке.
Эра отстраненно подняла руку, сказала глухо, отрешенно:
— Иди. Уходи же, наконец…
Глава 4
На Одинцова из-за будки выскочили два солдата. Короткой очередью младший лейтенант срезал обоих. Около локомотива с вагоном мельтешили и гомонили гитлеровцы. Одинцов послал и туда несколько пуль. Внизу оправа мелькнули три тени. «Ага, Карлов, Лунев и матросик оторвались. Порядок, командир покидает корабль последним. А где же Шкута?» И тут же увидел — минер лежал навзничь поперек рельсов. Кинулся к рыженькому, приподнял залитую кровью голову, затормошил. Мертв — пули пересекли шею.