Антон даже потряс головой, отгоняя от себя страшные видения, а профессор уже убрал записочку и поставил на патефон новую пластинку, предварительно аккуратно протерев ее бархоткой.
— Его любимая, — объяснил он, опуская на вертящийся черный диск блестящую иглу.
«В жизни все неверно и капризно, дни бегут, никто их не вернет», — с мягким акцентом запел Петр Лещенко.
«Пора, пожалуй, собираться, — подумал Волков. — Посидели, поговорили, помянули. Сейчас домой, позвоню еще раз Коле Козлову, попрошу его поискать Тоню, мою Тоню-Антонину, напишу письмо маме, проверю свои вещички, а утром в эшелон и на запад».
— Спасибо за вечер, — он поднялся, расправляя складки гимнастерки под ремнем. — Берегите себя, Игорь Иванович. Надеюсь, еще приведется нам снова встретиться и опять посидеть, поговорить. Прощайте.
— Что вы! — всполошился хозяин. — Никогда не говорите так. Надо говорить: до свидания.
— Хорошо, — Антон слегка сжал его хрупкую кисть в своей сильной ладони и, поддавшись порыву, притянул к себе и обнял Игоря Ивановича, как совсем недавно, прощаясь, обнимал Павла Семенова на перроне вокзала, около готового к отправлению эшелона. — До свидания!
— Уходите, — тоскливо констатировал профессор. — Все уходят и оставляют меня совсем одного… Так и не поговорили толком, не вспомнили многого. Не зря древние отмечали, что в разлуке три четверти ее тяжести берет себе остающийся и только одну уносит уходящий. Если бы вы знали, сколь тяжко одному.
— Я знаю, — тихо ответил Волков и, надев фуражку, пошел к дверям.
Как потерянный, хозяин, тяжело переставляя ноги, поплелся за ним. Остановившись в дверях и безвольно опустив вдоль тела руки, он слушал, жадно ловя ухом, шаги гостя на гулкой лестничной площадке.
Все глуше и дальше звук шагов, уходит, уходит в неизвестное и страшное человек, по всей вероятности, привыкший жить, скрываясь за чужим прошлым, все туже натягивается тонкая нить, связавшая их души в тот странный и памятный день ранней весны или поздней зимы, когда еще лежали на улицах сугробы, но в воздухе уже пахло клейкими тополиными почками от южного ветра, обещавшего скорый снеготал.
Как не хочется, чтобы эта нить оборвалась. Что ждет впереди этого человека, уезжающего, не успев отыскать любимую, потерявшего старшего друга и наставника, проводившего близкого товарища до теплушки уходящего на фронт эшелона? Что ждет его там, впереди, куда невозможно проникнуть даже мысленным взором, поскольку не разгаданы тайны великого и непознанного времени?..
Вот четко прозвучали усиленные эхом пустой лестничной площадки шаги внизу и хлопнула дверь подъезда.
Все, оборвалась нить и отчего-то стало больно сердцу…
Из приказа Верховного Главнокомандующего
24 июля 1943 года
ГЕНЕРАЛУ АРМИИ тов. РОКОССОВСКОМУ
ГЕНЕРАЛУ АРМИИ тов. ВАТУТИНУ
ГЕНЕРАЛ-ПОЛКОВНИКУ тов. ПОПОВУ
Вчера, 23 мюля, успешными действиями наших войск окончательно ликвидировано июльское немецкое наступление из районов южнее Орла и севернее Белгорода в сторону Курска.
Игорь ПодколзинИду за горизонт
Глава 1
Конец лета сорок первого года в Крыму выдался жарким. Дождя не было, по отрогам Таврии и побережью растекался липучий зной. Листва пожухла, закурчавилась трава, шершаво шелестели осыпающиеся колосья. Горячий суховей гонял перекати-поле, завивал в смерчи мягкую, как пудра, кофейную пыль, гнул перед оконцами чахлые деревца, срывал с крыш солому. От раскаленной земли небеса словно полиняли и стали белесыми.
Жаркой была не только погода. Осенью 1941 года гитлеровцы прорвали Ишуньские позиции. Севастополь оказался в осаде.
…В низком каземате над картой, развернутой на столе, склонились два командира: майор — комполка и капитан — начальник разведки. Свет от малюсенькой лампочки горбил тенями стены. Пахло камнем, застоявшимся табачным дымом и духотой.
— Вот он, гаденыш, — капитан постучал карандашом по карте. — Торчит, как кость в горле, ни выплюнуть, ни проглотить.
— Да. На шоссе держимся, оседлали, а по железной дороге они подтягивают подкрепления. Мост этот вредит изрядно. И как ухитрились не уничтожить при отходе, головотяпы? Эх, кабы взорвать.
Майор выпрямился и вопросительно взглянул на разведчика:
— А что, собственно, мешает?
— Что мешает? — переспросил капитан и наморщил лоб. — Охрана. Они же не идиоты, понимают: мост для них, как живительный родник в пустыне. Пробовали с воздуха его разрушить, только ничего не вышло: он в низине, подобраться трудно, а с большой высоты не попадешь — узенький, как штык.
— Значит, надо другими силами пробовать.
— Вот и просили вас подготовить четырех разведчиков.
— Не мало четырех?
— Тут заколдованный круг: пошлешь больше — не проскочат, меньше — не управятся. Думаю, достаточно. Задачу поставим: прежде всего разведать как следует, а представится возможность — подорвать.
— А есть агентурные сведения?
— Не располагаем таковыми. Связи нет, попробуй-ка просочись сквозь такое сито.
— Как собираетесь перебрасывать?
— Попытаемся водичкой. Вот сюда, — капитан указал пальцем точку на карте. — Торпедным катером «Г-5» поначалу, потом пройдут берегом.
Начальник разведки помолчал некоторое время, словно взвешивая, все ли до конца продумано, потом спросил:
— Кто старший?
— Младший лейтенант Одинцов из флотских.
И снова молчание. Первым нарушил его командир разведбата. Видимо раздумывая о судьбе подчиненных, он спросил;
— А когда возвращение намечаете?
— Полагаем, недельки им хватит. Тот же катерок заберет в том же месте. Цветной пляж называется, — начальник разведки хмыкнул, — купаться там прежде было одно удовольствие, камешки разноцветные, что твоя мозаика, а море, — он зажмурился, — ласковей доброй тещи. До мостика этого оттуда километров десять, если прямиком.
— Сомневаюсь я. И моста не взорвем, и людей погубим.
— Взорвать, может, и не получится, согласен, а вот информацию доставят точную, ручаюсь.
Уже прощаясь, начальник разведки повернулся к майору:
— И еще одно. Комдив вел разговор с авиаторами, возможно дня через три удастся организовать ночную бомбежку станции. Так что и это надо учесть.
Ночь выдалась безлунная. Со стороны Малахова кургана доносилась раскатистая канонада, словно разбуянившийся великан скатывал с круч гигантские глыбы. Где-то далеко, за Мекензиевыми горами, вспыхивали малиновые отблески. Небо над городом изредка высвечивали лучи прожекторов. На Сапун-горе полыхало зарево.
Торпедный катер приткнулся к свайному причалу. Что-то тягуче ныло, словно поскуливал щенок, — видно, борт терся о поперечные брусья пирса. На мостике из-за спины командира — лейтенанта — выглядывал совсем юный, почти мальчишка, шустренький краснофлотец-доброволец Гриша Березовский, прозванный в дивизионе боцманенком. Перед глазами начальства старался не мельтешить — не дай бог одумаются и оставят. Взяли его, честно говоря, без энтузиазма, скорее по необходимости. Боцмана ранило, и парнишка вызвался заменить его: подумаешь, дел-то туда-сюда не более часа, разведку высадить и обратно. «Дело знает», — подтвердил боцман. Учли и еще одно — пулеметом владеет отменно, с завязанными глазами разбирает и собирает.
По берегу прошел какой-то моряк. Видимо увидев знакомый катерок, довольно громко опросил командира:
— Куда идешь?
— Куда, куда? — раздался недовольный голос с катера. — Иду за горизонт.
На сходнях закачались тени. На палубу вошли четверо. Впереди высокий, стройный, плечистый — младший лейтенант Одинцов, Гришка его встречал раньше. Поговаривали — лихой вояка, мастак брать «языков». Следом трое, лиц не различить, по комплекции под стать старшему, последний, пожалуй, мелковат. Все во фрицевской форме, со шмайсерами, за поясами гранаты с длинными ручками, ножи в чехлах, за спиной мешки.
Разместились без суеты в желобах — торпед катер не брал.
— Готовы, что ли? — спросил лейтенант. — Уселись?
— Порядок. Трогай, — засмеялся кто-то на корме и добавил — На ухабах не вывали, ямщик.
— Отхожу! — прозвучал голос командира.
— Удачи, — донеслось с пирса. — Ни пуха ни пера!
— К черту, — отозвались из желобов.
Натужно заурчали моторы. «Г-5» неторопливо развернулся, прошел вдоль берега, где не было заграждений, и устремился в море. Забурлила вода, мелко задрожал корпус, катер, набирая скорость, понесся в ночь. По обе стороны вспыхнули мерцающим светом зеленовато-фосфорные буруны. Ветер вперемежку с солеными мелкими брызгами хлестанул по лицам.
— Эх! Прокачу! — раздалось с кормы. — Резвей, залетные!
— Держись крепче, да не трепись! — потребовали с мостика.
Впереди чернильная мгла. Лейтенант, подсвечивая фонариком, посматривает на часы и компас, сам с собой разговаривает.
— А теперь немножечко подвернем на курс триста. Т-а-акс.
Катер наклоняется на правый борт. Разведчиков окатывает волной.
— Осторожней!
— Не размокнете, не сахарные, — летит с мостика.
Командир волнуется, опять шепчет:
— Снова подвернем, пойдем прямехонько на норд. Та-акс.
«Г-5» вновь кренится. Всплеск обдает корму.
Через несколько минут катерок сбавляет скорость, идет почти бесшумно. Вокруг слегка посветлело. Лейтенант водит биноклем прямо перед собой. Берега еще не видно, но по расчетам он совсем близко. Командир оборачивается:
— На корме! Приготовьтесь! Сейчас подойдем. Как скажу — прыгайте, тут неглубоко.
Мотор вскоре затих. Катер, плавно покачиваясь, еле скользит, под днищем журчит вода. Неожиданно за кормой вспенивается — кораблик гасит инерцию. Берег уже открылся узкой полоской гальки и сплошным, теряющимся вверху темно-зеленым ковром. Прибоя нет, море словно дремлет.
— Все! Прыгайте! Дальше нельзя — мелко.
Разведчики переваливаются за борт, озорно взвизгивают. Вода доходит им до груди, а тому, кто пониже ростом, — до горла. Держа автоматы над головой, десантники бредут к берегу.