Прочистив горло, я говорю:
— Думаю, у тебя шестнадцатый размер.
— Не угадала. — Я открываю глаза и смотрю на него. Его улыбка становится самодовольной. — Больше. Затем он мгновение изучает мое лицо, его улыбка исчезает, а взгляд становится напряженным. — Что не так?
Черт бы побрал его и эти зоркие волчьи глаза.
— Просто... ничего.
Он берет мое лицо в ладони и хмурится.
— Скажи, — требует он.
— Не могу.
— Почему?
Я сглатываю, пялясь в его подбородок, чтобы скрыть свои глаза.
— Не хочу портить момент.
— Уже поздно. Я уже думаю о самом худшем.
— Мне не следовало ничего говорить.
— Расскажи. Что. Тебя. Мучает, — резко говорит он.
Блин. Вот кто тянул меня за язык?
— Ладно, — удрученно сдаюсь. — Эм... Сколько осталось дней?
Все его тело напрягается. Кажется, что он даже не дышит. Хриплым голосом Лиам отвечает:
— А что? Хочешь уйти пораньше?
Я крепко зажмуриваюсь и качаю головой, собираясь с духом, чтобы сказать ему правду.
— Я вообще не хочу уезжать.
Он совершенно неподвижен в течение долгого, ужасного мгновения. Вокруг тихо и безмолвно, слышно лишь его неглубокое и быстрое дыхание.
— Прости, — извиняюсь я. — Я не хотела тебя сердить.
Он тяжело вздыхает, прижимая меня ближе к себе.
— Сердить? Господи, Тру.
Похоже, что он не сердится, но не понятно, какие именно его одолевают чувства. Но что бы это за эмоция ни была, его дыхание утяжеляется, сердце отбивает дробь, а руки сжимают меня подобно тискам.
После нескольких минут молчания он, кажется, берет себя в руки. Ну, по крайней мере, его голос звучит нормально, когда он говорит:
— Три дня.
Мое сердце разбивается. Бабочки в животе тонут в кислоте, которая подступает к горлу. Кажется, меня сейчас вырвет.
Три дня. Боже, я здесь уже несколько недель. Времени совсем не осталось.
Когда я, сжавшись, лежу и слишком долго молчу, Лиам рычит:
— Черт возьми, Тру, поговори со мной, пока я не потерял гребанный рассудок.
— Я хочу продолжать встречаться, — набрав в легкие воздуха, выпаливаю я.
Он тихо скулит, словно от боли, и отпускает меня, перекатывается на спину и смотрит в потолок.
Меня накрывает обжигающе горячей волной паники. Я приподнимаюсь на локте и смотрю на него широко распахнутыми глазами.
— Знаю, ты думаешь, что из-за твоей работы мне небезопасно с тобой находиться, но мы могли бы встречаться тайно. Я вернусь в свою квартиру и на работу, но время от времени мы... скажем, только по выходным или как-то так...
— Нет.
Он сказал это совершенно спокойно и решительно, вонзая нож в мое сердце.
Пылая от стыда, я падаю на спину и закрываю лицо руками, ругая себя за столь идиотский поступок. Жалкая, прилипчивая, влюбленная дура.
Только посмотрите на эту попрошайку. Мама пришла бы в ужас. Я сама в ужасе.
Ненавижу себя за эту слабость.
Я резко выпрямляюсь и свешиваю ноги с кровати, намереваясь сбежать в ванную, чтобы прийти в себя, но прежде чем я успеваю подняться, Лиам меня хватает.
Он притягивает меня обратно к своей груди так, что я оказываюсь сидящей между его раздвинутых ног, скованная его руками.
— Если бы существовал какой-то способ, я бы им воспользовался, — говорит он болезненным голосом. — У меня нет выхода, понимаешь? То, что мы сейчас делаем... ты даже не представляешь, чем мне это обойдется... какую кашу пришлось заварить...
— Чем это тебе обойдется? — перебиваю его. Жар ползет вверх по моей шее. Пульс учащен. — А как насчет того, во что это обойдется мне?
— У тебя вся жизнь впереди, — на повышенных тонах отвечает он. — Ты заканчиваешь юридический факультет, скоро сдашь экзамены и станешь адвокатом. Ты будешь жить своей мечтой...
На этот раз его обрывает мой резкий дикий смех.
— Хватит уже этих вдохновляющих речей! Эта мечта больше напоминает кошмар. Я не стремилась к этому, меня на это толкнул ужас, который произошел в моей семье. Самое худшее, что когда-либо со мной случалось. Мой брат был моим лучшим другом и лучшим человеком, которого я когда-либо знала, но его, мать твою, убили...
Я резко замолкаю, задыхаясь от рыданий.
Лиам молча обнимает меня.
Мое чувство стыда усиливается, потому что я не единственный человек в этой комнате, переживший потерю. В этой ужасной категории Лиам одерживает верх. Я потеряла брата, а он родителей и шестерых братьев и сестер.
Меня трясет. Я закрываю глаза и шепчу:
— Я слишком эмоциональна. Знаю, что у самого... что твоя семья... — Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться. — Давай просто забудем наш разговор.
— Твоего брата убили? — незнакомым голосом спрашивает он. Низким и лишенным каких-либо эмоций, разве что слабым отголоском тьмы. Опасности.
— Да, — обескураженно отвечаю я.
Лиам ждет, дрожа от напряжения. Он хочет подробностей, но я не хочу в них вдаваться, поэтому просто обрисовываю итог.
— Помнишь фразу, которую ты сказал мне в ресторане, о том, что свобода для волков означает смерть овцам? — Я глубоко вдыхаю, внезапно от всего устав. — Майкл был одной из тех несчастных овец.
— И ты решила посвятить свою жизнь тому, чтобы отомстить за него, — медленно произносит Лиам.
Его голос становится все более и более странным. Яростным и пылким, словно он нашел что-то драгоценное. Словно наткнулся на пиратский сундук, переполненный сокровищами и золотом.
Я отворачиваюсь, но чувствую на своем лице его обжигающий взгляд.
— Что, по-твоему, я имела в виду, когда сказала, что если уже поздно мстить, правосудие должно двигаться в другом направлении?
— Ты сказала своей матери, что не допустишь, чтобы то, что случилось с братом, случилось с кем-то из твоих клиентов. Я решил, что у него были проблемы с наркотиками или психическое расстройство, что он умер из-за самоубийства или передозировки. Что он был адвокатом, поэтому ты решила пойти по его стопам.
— Он не был адвокатом. Он даже не закончил колледж. Он был эдаким рубаха-парнем без денег и проблем с наркотиками, но встал на пути очень влиятельного человека.
Лиам снова замолкает и замирает, что-то напряженно обдумывая. Я уже решаю, что разговор окончен, но он бормочет:
— Это похоже на судьбу.
Я в замешательстве хмурю брови.
— Я не понимаю, о чем ты.
Он подталкивает меня с края кровати, заставляя встать, потом поднимается сам. Поворачивает меня лицом к себе без возможности увильнуть от его взгляда.
Впервые я вижу настолько черные глаза. Убийственно черный. Черный, как бездонная пропасть в самом темном углу ада.
— Мы сейчас оденемся и что-нибудь съедим. Тогда ты мне точно расскажешь, что случилось с твоим братом без всяких упущений. — Он выдерживает паузу и, сверкнув глазами, добавляет: — Включая имя этого могущественного человека.
∙ ГЛАВА 26 ∙Лиaм
Я не отвечаю на вопрос Тру, зачем мне нужно знать его имя. Спокойно провожаю ее к гардеробу переодеться, меняю одежду сам и с нетерпением иду дожидаться ее на кухне.
Она входит босиком в одной из моих белых рубашек.
Это стало ее униформой. Даже готовясь к экзаменам, она в одной из них, с закатанными до локтей рукавами и подолом, чуть прикрывающим бедра. Чаще всего она не надевает под низ белье, потому что знает, что я все равно его сорву.
Тру усаживается на кухонный островок, и я ставлю перед ней миску с хлопьями.
Любуюсь, как она ест, пока Тру не вздыхает и не откладывает ложку в сторону.
— Ради бога, Лиам, перестань так на меня пялиться. Того и гляди просверлишь дыру в моей голове.
— Терпение не входит в число моих добродетелей.
— Поверь мне, я знаю, — сухо бормочет она.
Мы испепеляем друг друга взглядом. Требуется немалое самообладание, чтобы не сорваться с места и не заключить ее в объятия. Недавно я перестал пытаться посчитать, как много всего нас объединяет — потому что слишком многое. Но это…
Меньше всего происходящее похоже на обмен опытом и больше на знак свыше.
— Я весь во внимании, — говорю я.
Ее глаза темнеют. Она прикусывает нижнюю губу, потом опускает глаза на миску с хлопьями.
— Если через три дня мы больше никогда не увидимся, то какая разница?
Я весь в нетерпении, но сохраняю нейтральное выражение лица и спокойный голос.
— Хочу узнать о тебе побольше.
Она смотрит на меня исподлобья, сверкая зелеными глазами, а потом язвительно замечает:
— Должно быть, это неприятное чувство.
— Я это заслужил, — отвечаю, удерживая ее сердитый взгляд. — Пожалуйста, расскажи мне это все равно.
Мое «пожалуйста» явно ее поражает, и я проклинаю себя за то, что пру на нее, словно бульдозер. Делаю мысленную пометку в будущем лучше следить за своими манерами, а затем терпеливо жду, решит ли она выполнить мою просьбу.
Что чертовски сложно.
Наконец, Тру проводит рукой по своим длинным темным волосам и глубоко вдыхает. Выпрямляется, расправляет плечи и встречает мой пристальный взгляд.
— Я из бедной семьи, о чем тебе уже говорила. Выросла на восьмидесяти акрах земли в фермерском доме, который построил еще мой дедушка. К моему рождению дом порядком обветшал, потому как у папы нет феноменальных навыков разнорабочего. Если он попытается повесить картину, то ударит молотком по большому пальцу. Если полезет на лестницу, чтобы поменять лампочку, то обязательно упадет. Папа смертельно неуклюж, поэтому дом разваливался у нас на глазах. Но зато папа прекрасно выращивает урожай и животных, благодаря чему еды всегда хватало на семью из десяти человек. У каждого ребенка были свои обязанности по дому, но мой брат Майкл пошел по стопам отца в неуклюжести. Он был скорее угрозой, чем помощником. После третьего заезда в сарай на тракторе, мама окончательно запретила ему помогать на ферме.
Она взмахивает рукой.
— Короче говоря, оставшись без дел по хозяйству, только окончив среднюю школу, без вариантов поступить в колледж и без работы, у него появилось слишком много свободного времени. Он начал отираться в дешевых барах, где связался не с той компанией и начал продавать наркотики. Ничего серьезного, просто травка и таблетки, но в Техасе марихуана не легализирована. Так что, попасться за курением косяка — плохо, но за сбытом — еще хуже... но не настолько плохо, как попасться на торговле травы вместе с сыном местного судьи.