Бандит. Я задумываюсь о татуировках на костяшках пальцев волка, и меня снова пробирает дрожь.
Ой, все это глупости. Предрассудки, что татуировки набивают только головорезы. В наши дни вероятнее, что парень с большим количеством татуировок — шеф-повар в модном ресторане, который делает райские ребрышки с трюфелями под сырой шапкой.
Кроме того, что-то не наблюдаю ни одной татуировки у Диего, который только что заявил, что он сам бывший бандит.
— Ты даже словом с ним не обмолвился, Диего. Несправедливо так судить.
— Болтовня тут ни при чем. Акула может учуять запах другой акулы независимо от того, как далеко они находятся друг от друга в океане.
— Значит, теперь ты акула, — улыбаюсь я.
— Огромная белая акула, детка, — он ухмыляется. — Ты еще не влюблена в меня?
— С минуты на минуту.
— Окей, дай мне знать. — Он снова поворачивается к решетке и кричит через плечо. — Кстати, может, вынесешь мусор из уборной? Там куча девчачьих штучек Карлы. Не хочу к этому прикасаться.
Под «девчачьими штучками» он наверняка подразумевает тампоны. Если бы Бадди купил мусорную корзину с крышкой в туалет сотрудников, Диего не травмировал бы свою психику подобными вещами. Но, увы.
— Без проблем.
— Спасибо.
Я направляюсь в крошечную комнату отдыха в задней части здания, которую мы в шутку прозвали «VIP-залом». Четыре отвратительных пластиковых садовых стула окружают складной столик. Древняя микроволновая печь стоит на шаткой подставке для телевизора. В одном углу расположен холодильник размером с общежитие колледжа, на стене висит треснувшее зеркало с потрепанными шкафчиками, а рядом с ними — постоянно протекающий кулер для воды.
Стены выкрашены в самый уродливый оттенок желтого, какой только можно себе представить. Это все равно, что находиться в квартире курильщика, который дымит минимум тремя пачками в день и не покидает свое жилье последние сорок лет.
Воспользовавшись туалетом, мою руки и достаю мусорный пакет из корзины. Завязываю концы в узел, заменяю пакет новым и направляюсь к большим алюминиевым мусорным бакам. Они стоят вдоль стены в коридоре, который ведет в переулок позади «У Бадди», где расположены уже большие общественные мусорные баки.
В коридоре сегодня царит полный беспорядок.
Вонючие мешки с мусором и остатками еды валяются вокруг алюминиевых мусорных баков, переполненных до отказа. Содержать эту зону в чистоте — работа посудомойщика, но он уволился несколько дней назад и до сих пор замену ему не нашли.
— Отлично, — бормочу я.
Диего разбирается с посудой, пока Бадди пытается найти нового сотрудника, но, судя по всему, выбрасывать мусор Диего считает работой ниже своего достоинства.
У меня с этим проблем нет. Пока я росла, то отвечала за уборку стойл для лошадей и свинарников на ферме. Я не новичок по вонючим и грязным обязанностям.
Вернувшись в комнату для персонала, накидываю свое тяжелое пальто и ботинки, чтобы вернуться в коридор. Распахнув дверь в переулок, хватаю два мусорных пакета с пола и выхожу наружу.
Проливной дождь сменился мелким покрапыванием. Мусорный контейнер находится всего в нескольких футах от двери, поэтому мне нужно пройти всего ничего. К сожалению, контейнер закрыт крышкой. Это тяжелая металлическая откидная створка, которую нужно поднять и держать открытой достаточно долго, чтобы просунуть туда мусорный мешок.
Я бросаю пакеты на землю рядом с мусорным контейнером и откидываю крышку. Мой толчок достаточно силен, чтобы она взлетела и с грохотом уперлась в стену.
Швыряю внутрь мусор, а затем тащусь обратно за остальным. Повторяю процедуру, решив хотя бы немного разгрести беспорядок, пока не слишком замерзну и не промокну.
Во время моего четвертого путешествия кто-то хватает меня сзади.
Меня так резко оттаскивают от мусорного контейнера, что я теряю равновесие. Я отшатываюсь назад и врезаюсь в твердую грудную клетку. Стоит мне попытаться закричать, чья-то рука сжимает мое горло. Кончик чего-то ледяного и острого вонзается в мягкую впадину под моей челюстью.
— Пискнешь, и я отрежу твой гребаный язык.
Голос низкий, мужской и смертельно серьезный.
Я застываю в ужасе. Инстинктивно хватаюсь за руку, которая зажимает мое горло. Эта рука в куртке из тонкого нейлона, сквозь который я чувствую сухожилия и мышцы, твердые, как камень.
В ушах так сильно стучит пульс, что это заглушает шум дождя и отдаленные звуки уличного движения. Задыхаясь от страха, я начинаю дрожать.
Не паникуй, не паникуй... О боже, он убьет меня... Я умру.
Еще двое мужчин появляются из тени в дальней стороне мусорного контейнера. Их головы покрывают капюшоны толстовок, поэтому я не могу разглядеть их лица в темноте, но оба мужчины широкоплечи и неуклюжи. И у обоих в руках пистолеты.
Когда я всхлипываю от страха, тот, что стоит позади меня, сильно встряхивает меня. Так сильно, что я прикусываю язык.
— Вот что сейчас произойдет, — шепчет он мне на ухо. — Мы войдем внутрь. Ты покажешь нам, где находится сейф, и продиктуешь шифр. Мы возьмем все, что там есть, а потом отчалим с миром. Делай, как я говорю, и никто не пострадает. Мы поняли друг друга?
У него сильный бостонский акцент. Его горячее дыхание превращается в пар на холодном ночном воздухе, касаясь моей щеки. По голосу, это молодой парень, который чувствует вседозволенность. Нутром чую, если я сделаю что-то, что ему не понравится, он без колебаний перережет мне горло.
Но вот незадача: у Бадди нет сейфа.
Его жена приходит каждый день в четыре часа, чтобы забрать наличные из кассы, и относит деньги в банк. Также есть терминал, который автоматом отправляет средства на счет. Этим ребятам стоило пойти в прачечную за легкими деньгами.
Но он уже подталкивает меня к открытой двери.
— Здесь нет никакого сейфа! — мой голос высокий и испуганный. Я вцепляюсь пальцами в его руку. — Только в кассе есть наличные, но совсем немного!
— Не смей мне врать, гребанная сука, — рычит он мне в ухо, снова встряхивая меня. — Я знаю, что у этого старого козла в кабинете есть сейф. Сам слышал, как он этим хвастался.
Мой разум несется со скоростью миллион миль в час. Я не могу ясно мыслить, не могу кричать, не могу бежать. Что-то теплое и влажное струйкой стекает по моему горлу.
Кровь.
У меня идет кровь.
Этот засранец порезал меня.
В моем мозгу что-то щелкает. Ужас превращается в ярость. Ярость сжигает страх и захватывает мой разум в заложники, испаряя мысли о сотрудничестве и превращая меня в рычащее животное, действующее одними инстинктами.
Я поворачиваю голову и со всей дури впиваюсь зубами в изгиб его согнутого локтя, пробиваясь сквозь тонкий слой нейлона в его мягкую незащищенную плоть.
Он дергается и воет, отступив на шаг назад. Прежде чем он успевает оправиться от удивления, я смещаю бедра в сторону и завожу руку назад, чтобы дать ему как следует по яйцам.
Мужчина завывает от боли, наклоняется вперед и роняет нож.
Я уворачиваюсь от него, выпрыгнув из его хватки. А потом убегаю.
Мое сердце колотится о грудную клетку, пока я сбегаю вниз по переулку, работая ногами и руками и глотая воздух, как будто тону.
Почти добравшись до главной улицы, меня настигают. На этот раз меня хватают за волосы с такой силой, что я на мгновение оказываюсь в воздухе, а затем моя спина и голова ударяются о мокрый цемент, выбивая дыхание.
Задыхаясь, я перекатываюсь на бок, пытаюсь снова встать на ноги, но сильный удар ногой в живот не дает мне подняться.
Потом еще один удар — мне в лицо.
Я снова заваливаюсь на бок. Кашляя и хрипя, борясь с рвотой, я сворачиваюсь в защитный клубок. Влажный бетон касается моей щеки. Все вокруг кажется размытым и шатающимся. В ушах пронзительно звенит.
Уходи. Уходи. Торопись, встань на ноги и вали отсюда!
Меня оттаскивают назад в переулок и швыряют к стене. Тот, кого я укусила (по ходу, самый главный) присаживается рядом и хватает меня за подбородок.
— Мы нашли бойца, ребята, — он ухмыляется, впиваясь пальцами в мое лицо.
Один из них хихикает и потирает ладонью свою промежность.
— Это будет забавным.
Все трое гогочут. Низкие, противные смешки, которые словно вирус растекаются по моим венам.
Похоже, прежде чем вернуться к Бадди и забрать то, за чем пришли, они решили порезвиться.
Моя губа пульсирует, глаз начинает опухать, а печень стонет от полученного удара, пока я смотрю в лицо парня, склонившегося надо мной.
Он тоже надел толстовку. Вблизи я вижу, что его голубые глаза блестят, нос кривой, как и его ухмылка. Под левым глазом вытатуированы слезинки1.
Я знаю, что означают эти слезы, и они никак не связаны с его склонностью плакать.
— Меня зовут Тру, — хриплю я. — Запомни это имя. Оно будет преследовать тебя.
Он хмыкает.
— О, собираешься натравить на меня свою гончую собаку, Алабама?
Я отвечаю ему сквозь стиснутые зубы:
— Нет, собираюсь надрать тебе задницу, когда встречу в аду. И я из Техаса, ты, врожденный идиот.
Из последних сил я ударяю кулаком в его адамово яблоко. Его голова резко откидывается назад. Он издает громкий, похожий на спазм рвоты звук, падает на задницу и хватается за горло, кашляя.
Его спутники ошеломлены примерно на две секунды, пока один из них сердито не кричит:
— Что за херня?
Он снова яростно пинает меня в живот, затем поднимает руку и направляет пистолет мне в лицо. Я инстинктивно вскидываю руку и закрываю глаза, все мое тело сжимается в ожидании громкого выстрела.
Но его нет.
Вместо этого я слышу испуганный визг, глухой удар кулаков по плоти, а затем карикатурную серию хрюканья и стонов. Среди какой-то возни и сердитой ругани, что-то ударяется о борт мусорного контейнера с громким металлическим лязгом, а затем слышится тошнотворный хруст костей, который эхом разнесся по переулку вместе с пронзительным криком агонии. Снова глухие удары, снова хрюканье, тяжелые стоны, а после — тишина.