Изменчивость и отбор
В какой мере человеческое поведение выбирается или отбирается механизмами, отличными от интенционального выбора? Чтобы ответить на этот вопрос, для начала отметим, что любой механизм отбора нуждается в сырье, вводных данных, с которыми он будет работать. Как и сам процесс отбора, источник вариаций может быть либо интенциональным, либо неинтенциональным.
Неинтенциональная изменчивость, неинтенциональный отбор
Очевидно, что естественный отбор повлиял на физическую структуру человека, дав ему возможности как для действия, так и для их ограничения. Те, кто пытается объяснить человеческое поведение с точки зрения естественного отбора, выдвигают более серьезные требования. Они хотят объяснить сами поведенческие модели, а не только строение, делающее их возможными.
Наиболее вероятный механизм заключается в том, что эволюция производила эмоции вместе с характерными тенденциями к действию. Поскольку самец никогда не может быть совершенно уверен в том, что является отцом потомства, а у самки не возникает сомнений в ее материнстве, мы можем ожидать, что естественный отбор породит более сильную склонность к сексуальной ревности в мужчинах, чем в женщинах. Это подтверждает статистика убийств. Так, из 1060 убийств супругов, совершенных в Канаде с 1974 по 1983 год, 812 были совершены мужчинами и 248 – женщинами. Среди них 195 убийств из ревности было совершено мужчинами и только 19 – женщинами. Теория естественного отбора также предсказывает, что родители будут испытывать к своим биологическим детям бо́льшую эмоциональную привязанность, чем к приемным. Эту догадку тоже подтверждают факты. Так, в 1976 году американский ребенок, живущий в семье с одним неродным родителем, подвергался риску насилия примерно в 100 раз чаще, чем ребенок, у которого оба родителя родные. Естественный отбор может также поощрять отсутствие эмоций. Опасности инбридинга (родственного скрещивания) сдерживаются у людей и других видов приматов отсутствием взаимного сексуального влечения у двух росших вместе молодых особей, независимо от того, являются они родственниками или нет[233].
Естественный отбор, работающий с группами, а не с особями, мог благоприятствовать формированию эмоций гнева и негодования по отношению к тем, кто нарушает нормы взаимопомощи, побуждая к наказанию зачастую даже в ущерб интересам «палача» (глава XVI). Более сложным является вопрос: действительно ли отбор поощряет чувство презрения по отношению к нарушителям скорее социальных, нежели моральных норм? Если да, то почему он это делает? Поскольку многие социальные нормы являются произвольными и даже дисфункциональными (глава XX), трудно понять, как этот процесс может поддерживаться групповым отбором. Учитывая тенденцию подвергать остракизму тех, кто попирает социальные нормы, их соблюдение в большей степени способствовало бы репродуктивной приспособляемости, если бы издержки от наказания превосходили выгоды от несоблюдения норм. Загадка в том, почему вообще возникает такая тенденция. Например, почему люди осуждают адюльтер? Социальные нормы, направленные против адюльтера, затрагивают реакции третьих лиц, отличные от ревности, которую испытывает вторая сторона. Хотя А может извлечь выгоду из того, что С осуждает авансы В в отношении жены А, эта выгода не оказывает на С побуждающего селективного давления. Если групповой отбор может поощрять гены, побуждающие к наказанию халявщиков третьими лицами, то выгоды, получаемые группой от преследования адюльтера третьими лицами, не столь очевидны. Хотя тенденция к более строгому порицанию женского адюльтера, нежели мужского, наводит на мысль об эволюционном объяснении, трудно себе представить, какой за этим может стоять механизм[234].
Другие утверждения (например, мысль о том, что самообман развился у людей вследствие эволюционных преимуществ) носят более спекулятивный характер. Рассуждение строится следующим образом. Обман других часто приносит пользу. Однако обманывать сознательно или лицемерно трудно. Следовательно, самообман развился для того, чтобы люди могли успешнее обманывать других. Слабость этого аргумента в том, что самообман может стать источником ложных заблуждений, которые могут иметь катастрофические последствия, если ими пользоваться как руководством к действию. Никто еще убедительно не доказал, что результирующий эффект этих противоположных друг другу следствий является положительной величиной, как в случае, если бы самообман действительно усиливал эволюционную приспособляемость.
Еще более спекулятивным является утверждение, что однополярная депрессия могла развиться как инструмент давления на переговорах (нечто вроде забастовки). Например, предполагаемая функция постродовой депрессии – заставить других принимать участие в воспитании ребенка, подобно тому как рабочие объявляют забастовку, чтобы заставить работодателей поделиться прибылью. Вызванные такой депрессией самоубийства, по этой логике, являются ценой, которую приходится платить, чтобы угроза самоубийства выглядела правдоподобной. То есть это попытки самоубийства, которые не сумели провалиться. Бессонница истолковывается как выделение когнитивных ресурсов на преодоление кризиса, реакцией на который является депрессия, тогда как патологическая сонливость определяется как способ сокращения производительности и повышения таким способом эффективности депрессии как инструмента в переговорах. Хотя этот аргумент согласуется с некоторыми фактами, известными о депрессии, он игнорирует целый ряд других, например, что депрессия и самоубийство повторяются в семье на протяжении нескольких поколений, что те, кто находится в разводе (без партнера по переговорам), в большей степени подвержены депрессии, чем те, кто женат или кто всегда был холост; что жизнь, полная стрессов, не является необходимым или достаточным условием для депрессии.
Рассмотрение депрессии в качестве переговорного инструмента – это еще одна иллюстрация повсеместных поисков смысла, или предназначения, внешне лишенного его поведения. До определенного момента поиски смысла служат хорошей исследовательской стратегией, но в дальнейшем она приобретает все более надуманный или, как явствует из приведенных примеров, даже абсурдный характер. Существует столько способов сохранения вредоносных черт внутри популяции, что не следует принимать на веру тезис, что часто встречающееся поведение обязательно увеличивает репродуктивную приспособляемость агента[235]. Естественный отбор, безусловно, благоприятствовал развитию способности испытывать физическую боль. Нет априорной причины, по которой аналогичной поддержки не получила бы боль психическая. Но для того чтобы установить, какую функцию выполняет депрессия, недостаточно предложить объяснение в духе «просто так», которое учитывало бы лишь некоторые из известных черт болезни. Самое главное – гипотеза должна объяснять факты, выходящие за рамки того предмета, который она была призвана истолковать изначально (глава I). Желательно, чтобы она проясняла также новые факты, которые стали известны после того, как были предсказаны этой гипотезой.
Интенциональная изменчивость, интенциональный отбор
Хотя этот двойной интенциональный механизм был и останется (на что мы лишь можем надеяться) несущественным для объяснения моделей человеческого поведения, стоит изучить его структуру.
В «Происхождении видов» Дарвин писал, что природа дает последовательные вариации, а человек адаптирует их в определенных, выгодных ему направлениях. Но это не просто ситуация «человек предполагает, природа располагает», поскольку, как он отмечал, вводные данные могут видоизменяться человеческим поведением.
Высокая степень изменчивости, очевидно, благоприятна, так как доставляет обильный материал для деятельности отбора, и при крайней тщательности отбора было бы вполне достаточно простых индивидуальных различий для кумуляции модификации большего размера в почти любом желательном направлении. Поскольку вариации, явно полезные или приятные для человека, возникают только изредка, вероятность их появления будет возрастать при большем числе содержимых особей. Отсюда, численность имеет величайшее значение для успеха. Исходя из этого принципа, Маршалл (Marshall) заметил когда-то об овцах в некоторых частях Йоркшира, что «они никогда не будут улучшаться, потому что обычно принадлежат бедному населению и содержатся маленькими партиями». С другой стороны, владельцы питомников, разводящие в большом количестве одно и то же растение, обычно гораздо успешнее любителей выводят новые и ценные разновидности.
Сегодня мы можем добавить, что искусственный отбор усиливается посредством введения мутаций. Кроме того, поддержание «генетических библиотек» помогает предотвратить сокращение генетических разновидностей, являющееся неизбежным результатом отбора ради отдельных черт.
Что касается самого естественного отбора, Дарвин различал два уровня интенциональности.
В настоящее время выдающиеся животноводы пытаются путем методического отбора, преследующего определенную цель, произвести новую расу или подпороду, превосходящую все прочие в стране. Но для нашей цели важнее та форма отбора, которую можно назвать бессознательным отбором и которая является следствием того, что всякий пытается обладать и поддерживать породу от самых лучших особей. Так, человек, который намеревается держать пойнтеров, естественно, старается достать лучших собак, каких может, и затем получает потомство от них, хотя он не руководился желанием или надеждой на то, что порода будет все время улучшаться[236].
Неинтенциональная изменчивость, интенциональный отбор
Есть множество случаев, когда новый организм или новая форма возникают случайно и принимаются либо отбраковываются на основании интенционального выбора. Если естественный отбор тяготеет к производству одинакового количества мужских и женских особей, инфантицид[237] по половому признаку или недавно появившиеся аборты, ориентированные на пол будущего ребенка, могут создавать серьезный половой дисбаланс среди населения. Только в Индии и Китае по этой причине «недосчитались» 80 миллионов женщин. Евгеника широко использовалась для запрета обзаведения потомством для психически больных и отсталых лиц. В нацистской Германии на этом основании были стерилизованы до 400 тысяч человек. По мере совершенствования технологий определения пола ребенка в утробе матери селективный аборт может стать важным определяющим фактором в формировании человеческих популяций. Если в дальнейшем станет возможно определять пол ребенка при зачатии, отбор будет вытеснен интенциональным выбором.
Случайная изменчивость в сочетании с интенциональным отбором может также повлиять на развитие артефактов. Посетивший в 1862 году Англию норвежский священник и социолог Эйлерт Зундт (Eilert Sundt), узнав о дарвиновской теории естественного отбора (ставшей достоянием публики в 1859 году), вознамерился применить ее вариацию к судостроению:
Создатель лодки может быть очень умелым, и все же ему никогда не удастся сделать два совершенно одинаковых судна, даже если он будет стремиться к этому. Возникающие в этом случае вариации можно назвать случайными. Но даже самая мелкая из них становится заметна во время плавания, и тогда моряки неслучайно замечают, что лодка улучшилась или стала более удобной для их целей и они должны предложить выбрать ее в качестве модели для воспроизведения… Можно посчитать, что каждая из этих лодок безупречна в своем роде, поскольку достигла совершенства путем одностороннего развития в отдельном направлении. Каждый вид улучшения достиг той степени, когда дальнейшее его развитие привело бы к возникновению недостатков, заслоняющих преимущества… И я понимаю этот процесс следующим образом: когда впервые появилась идея новых и улучшенных форм, длинная серия осторожных экспериментов, каждый из которых был направлен на небольшое изменение, могла привести к счастливому результату, когда со стапеля сходит такая лодка, какую все желали.
В этом тексте Зундт превзошел Дарвина в ключевом аспекте[238]. Если Дарвин признавался, что ему неведом источник изменчивости, Зундту пришло в голову, что этот источник лежит в ошибках саморепликации, напоминающих типографские ошибки и (насколько нам известно) мутации в ДНК. Несовершенство изготовителя лодок, его неспособность создавать точные копии – условие совершенства конечного результата. Зундт осторожно замечает, что результатом процесса является локальный максимум, никакое дальнейшее улучшение которого путем постепенных изменений невозможно. В последнем предложении он замечает, что процесс может превратиться в искусственный отбор, если люди займутся сознательными экспериментами, не ожидая возникновения случайных вариаций. Как и Дарвин, он утверждал, что интеллект или рациональность могут возникнуть на двух уровнях: во-первых, когда люди замечают, что одна модель более пригодна для плавания, чем другая, а потом, когда они понимают, что улучшения можно ускорить, если на смену случайным вариациям придут систематические эксперименты[239].
Интенциональная изменчивость, неинтенциональный отбор
Функционирование рынков и естественный отбор имеют некоторые общие черты. Возможны две версии этой аналогии – более близкая к естественному отбору и более отдаленная. Их объединяет общая предпосылка: учитывая разнообразные ограничения человеческой рациональности, фирмы или менеджеры неэффективны, поскольку не способны просчитать производственные и маркетинговые решения для максимизации прибыли. Несмотря на это рыночный механизм выбраковывает неэффективных участников, так что в любой момент времени на рынке присутствуют успешные компании. Все происходит так, как будто менеджеры эффективны.
В соответствии с первой и самой простой версией все компании стремятся к постоянному наращиванию прибыли посредством копирования и инноваций. Хотя первое само по себе не генерирует новых данных, то есть материал для работы механизма отбора, эту функцию, как уже отмечалось, может выполнять несовершенное воспроизведение. Инновация, по определению, также является источником новых данных. Когда в силу абсолютной случайности неточное копирование, или инновация, дают компании возможность производить товар по более низкой цене, она может прибегнуть к демпингу в отношении своих конкурентов и вытеснить их из бизнеса, если только они тоже не применят более эффективные стратегии. Благодаря обоим механизмам, банкротству и подражанию, эти эффективные технологии получат распространение среди всей совокупности компаний. Если мы предположим, что и копирование, и инновации продвигаются мелкими шажками и что конкуренция происходит в преимущественно стабильной среде, это приведет к достижению локального максимума равновесия прибылей.
Вторая версия отрицает стремление фирм к максимизации прибыли. Вместо этого они используют стандартные практики или правила, которые соблюдаются до тех пор, пока обеспечивается удовлетворительный уровень дохода. Они не столько максимизируют, сколько удовлетворизируют, если воспользоваться таким неологизмом. Значение этого выражения может зависеть от многих факторов, но для простоты мы можем предположить, что компания, прибыль которой постоянно оказывается ниже удовлетворительного уровня, или обанкротится, или станет жертвой недружественного поглощения. Самая простая стратегия – делать все как раньше, пока прибыли на удовлетворительном уровне. Более сложные практики могут включать установление цен со стабильной наценкой на издержки или инвестирование определенного процента прибыли в новое производство. Идея удовлетворительности отражена в принципах «нельзя резать курицу, несущую золотые яйца», или «работает – не улучшай». В одном отношении удовлетворизация могла бы даже быть оптимальной. Как уже было сказано выше: «Величайшая монопольная выгода – тихая жизнь».
Теперь предположим, что прибыль падает ниже удовлетворительного уровня. Компания, из года в год делавшая одно и то же, может стать жертвой некоего организационного аналога коррозии или склероза. Внешние потрясения (рост цен на нефть или изменение важного обменного курса) могут привести к росту издержек или сокращению дохода. Может измениться потребительский спрос; конкуренты могут усовершенствовать методы или представить новые продукты; рабочие могут устроить дорогостоящую забастовку. Какова бы ни была причина (зачастую даже неизвестная компании), неудовлетворительный уровень прибыли подтолкнет к поискам новых стратегий путем сочетания инновации и копирования. Обе процедуры скорее всего будут локальными, то есть ограниченными альтернативами, близкими к уже существующим практикам. Любого рода крупные изменения могут оказаться слишком дорогостоящими для переживающей трудные времена компании (глава IX), а резкие скачкообразные инновации требуют слишком больших концептуальных затрат.
Процесс копирования ориентирован на следование поведению успешных соперников. Является инновация случайной или целенаправленной, зависит от восприятия причин кризиса, вызвавшего ее возникновение. Если падение прибыли стало результатом роста цен на нефть, фирма может начать поиски методов, которые позволили бы сэкономить на этом ресурсе[240]. Если же оно спровоцировано изменением курса доллара и евро, компания, скорее всего, обратится к случайным поискам. В любом случае в ее поведении будет присутствовать мощная интенциональная составляющая. Решение изменить текущие практики – интенционально, так же как решение об объеме необходимых инвестиций в инновации или копирование. Выбор объекта для подражания носит сознательный характер, и компания может намеренно склониться в пользу практик определенного направления.
Новые практики, возникающие из этих процессов, становятся полем слепой игры рыночных сил. Если они дают компании возможность достичь удовлетворительного уровня прибыли, она прекращает поиски до нового кризиса. Если нет, то компания может предпринять новую попытку или будет вынуждена объявить о банкротстве. Рано или поздно все неудовлетворительные компании выбывают. Сам по себе этот процесс не способствует возникновению фирм, ориентированных на максимизацию прибыли. Чтобы понять, как это получается, нужно вписать в эту картину конкуренцию. Если мы предположим, что одной из практик фирм является инвестирование определенного процента прибыли в новое производство, те из них, по чистой случайности открывшие более продуктивные в сравнении с конкурентами методы, будут осуществлять экспансию, так что со временем распространенность этих практик среди компаний значительно возрастет[241].
Модели отбора в социальных науках
Полезность таких моделей зависит от эмпирического вопроса: какова скорость устранения неэффективных фирм по сравнению со скоростью изменения среды? В предыдущей главе я поднимал этот вопрос по отношению к естественному отбору и утверждал, что слишком хорошо отрегулированная адаптация организмов к условиям их обитания говорит о том, что они менялись сравнительно медленно. В случае экономической среды мы можем дать прямую оценку. В современном мире компании сталкиваются с беспрецедентной скоростью изменений. Если бы они ограничивались только регулярными наблюдениями за обстановкой, они оказались бы хронически не приспособленными к ней. Вероятность успеха больше для фирм, способных предугадывать изменения, стреляя на опережение. Бо́льшую часть времени такая стратегия дает сбои, но по крайней мере не всегда. Более того, благодаря своему политическому влиянию крупные корпорации способны воздействовать на среду, в которой присутствуют. Важными или неважными были описанные мною механизмы на более ранней стадии «дикого» капитализма среди мелких фирм, мы не знаем. Сегодня они мало что объясняют в наблюдаемых явлениях.
На кону стоит общий вопрос. В ответ на обвинения в недостаточном реализме теоретики рационального выбора обычно возражают, что они всего лишь пытаются объяснить поведение на основании допущения, что люди как будто стремятся максимизировать своими действиями полезность (или прибыли, или любую другую цель). Часто они добавляют, что такое допущение может быть обосновано механизмом отбора. Предполагается, что в экономической сфере эту функцию выполняет конкуренция. Я утверждал, что это невозможно[242]. В самом общем виде это возражение можно сформулировать так: даже если можно было бы показать, что рыночная конкуренция действительно повышает эффективность путем устранения неэффективных компаний, между «повышением эффективности» и сверхсложной как будто максимизацией, приписываемой компаниям в экономических моделях, все еще остается гигантский шаг.
В политической сфере предполагается, что благодаря выборной конкуренции единственные наблюдаемые нами политики – те, кто были избраны или переизбраны, таким образом, можно заключить, что все политики ведут себя так, как будто они озабочены исключительно своими избирательными перспективами. Однако скачок от электоральной озабоченности к исключительной озабоченности не оправдан. Методологически беспристрастный взгляд на политику показывает, что существует три вида политических акторов: оппортунисты (обеспокоенные только тем, чтобы быть избранными), реформаторы (заботящиеся о том, чтобы проводить в жизнь определенную политику) и активисты (которые больше озабочены тем, чтобы сделать заявление)[243]. Взгляд на политику как на взаимодействие между этими тремя группами внутри одной и среди разных партий гораздо реалистичнее, чем представление о политике как о «палатках с мороженым» (глава XIX), согласно которой партии, максимизирующие голоса, будут тяготеть к центру. Ярким опровержением тезиса об исключительной озабоченности политических деятелей вопросом избрания на новый срок, может служить линия французских политиков от Жана Жореса через Леона Блюма и Пьера Мендес-Франс к Мишелю Рокару, которые были мотивированы желанием беспристрастно продвигать ценности социальной справедливости и экономической эффективности. Необходимо заметить, что в случае Рокара его неприязнь к электоральной политике отрицательно сказалась на его политической эффективности.
Вне зон конкуренции как будто рациональность еще менее оправданна. Действие механизмов отбора, имитирующих рациональность, не распространяется на потребительские предпочтения, поведение избирателей, посещение церкви, выбор профессии и прочие виды поведения. Разумеется, они подпадают под действие ограничений, которые могут снизить значение выбора в целом и рационального выбора в частности (глава IX). Ограничения действуют еще до самого факта, делая некоторые варианты выбора неосуществимыми. Отбор действует после факта, устраняя тех, кто сделал определенный выбор. Хотя оба механизма вносят свой вклад в объяснение поведения, ни вместе, ни по отдельности они не могут объяснить его полностью. Выбор остается ключевой концепцией в социальных науках.
Библиографические примечания
Статистические данные по убийствам и насилию над детьми взяты из книги М. Дейли и М. Уилсона «Убийство» (Daly M., Wilson M. Homicide. New York: Aldine de Gruyer, 1988). Возражения против предложенного этими авторами объяснения содержатся в главе 7 книги Д. Баллера «Приспосабливающийся мозг» (Buller D. Adapting Minds. Cambridge, MA: MIT Press, 2005). По поводу двух сторон аргумента о самообмане см. Р. Триверс «Социальная эволюция» (Trivers R. Social Evolution. Menlo Park, CA: Benjamin-Cummings, 1985) (где отдается предпочтение эволю ционному объяснению) и В. С. Рамачандран и С. Блейксли «Фантомы в мозге» (Ramachandran V. S., Blakeslee S. Phantoms in the Brain. New York: Quill, 1998) (с противоположными взглядами). По поводу двух сторон адаптивной природы депрессии см. Э. Х. Хагген «Модель депрессии как инструмента переговоров» (Haggen E. H. The bargaining model of depression // Hammerstein P. (ed.). Genetic and Cultural Evolution of Cooperation. Cambridge, MA: MIT Press, 2003) (где выдвигается эволюционное объяснение) и П. Крамер «Против депрессии» (Kramer P. Against Depression. New York: Viking, 2005) (где оспаривается этот взгляд). Анализ рынков в категориях естественного отбора происходит из работы А. Алхияна «Неопределенность, эволюция и экономическая теория» (Alchian A. Uncertainty, evolution, and economic theory // Journal of Political Economy. 1950. No. 58. P. 211–221). Его наиболее изощренная версия (которая не поддерживает как будто максимизацию) представлена в работе Р. Нельсона и С. Уинтера «Эволюционная теория экономических изменений» (Нельсон Р., Уинтер С. Эволюционная теория экономических изменений. М.: Дело, 2002). Теория «удовлетворизации» позаимствована из «Поведенческой теории рационального выбора» Г. Саймона (Simon H. A behavioral theory of rational choice // Quarterly Journal of Economics. 1954. No. 69. P. 99 – 118). Экономика командных видов спорта рассматривается в книге Д. Берри, М. Шмидта и С. Брук «Выплата выигрышей» (Berri D., Schmidt M., Brook S. The Wages of Wins. Standard, CA: Stanford University Press, 2006). Различие между оппортунистами, реформаторами и активистами взято из книги Дж. Ремера «Политическая конкуренция» (Roemer J.Political Competition. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2001). Касательно аргумента «как будто», см. также библиографические примечания к главе I.