Мотивация и поведение
Сравнение эгоистической и альтруистической мотиваций может выглядеть обманчиво простым. Для начала давайте проясним, что под альтруистической мотивацией мы понимаем желание способствовать благополучию (welfare) других даже в ущерб своему собственному, а под альтруистическим действием – такое, для которого альтруистическая мотивация является достаточным основанием. Если я вижу, как вы подаете нищему на улице, я называю это актом альтруизма, поскольку такой поступок может быть проявлением альтруистической мотивации вне зависимости от того, так ли это.
В качестве более сложного примера рассмотрим результат экспериментов по «альтруистическому наказанию», к которым мы еще будем возвращаться. В этих исследованиях участнику А предоставляется возможность наказать участника Б за отказ от сотрудничества, заплатив за это некоторую сумму. Между участниками нет непосредственного контакта, они никогда больше не встретятся. Несмотря на это многие участники пользуются опцией наказания, принуждая Б быть сговорчивым при будущем взаимодействии с третьей стороной, В. Наказание может быть вызвано альтруистической мотивацией, если А предвосхищает и мотивирован выгодой, которую наказание Б принесет В. В действительности он мотивирован скорее жаждой мести.
Существуют примеры такого поведения вне лабораторных условий. Во Франции XVIII века крестьяне обычно удовлетворяли просьбы бродяг и нищих, давая им пищу и кров. Если кто-то отказывался, его деревья могли быть вырублены, скот покалечен, а дом сожжен. Такие акты разрушения не приносили выгоды нищим и подвергали их риску быть пойманными с поличным. Хотя нет оснований полагать, что мотивацией нищих действительно было желание заставить крестьян принимать других нищих в будущем, такой мотивации было бы достаточно, чтобы объяснить эти поступки. Крестьянские бунты в доиндустриальной Англии с их непосредственными целями были обычно малоуспешными, а их лидеры жестко наказывались. Но в долгосрочной перспективе в силу неудобств, которые они причиняли, эти бунты имели успех, заставив имущие классы вести себя более сдержанно, чего в противном случае те не стали бы делать.
Определение альтруистических мотиваций в категориях жертвования собственным благополучием, а не в категориях материальных благ, позволяет исключить случаи, подобные следующему. Если я плачу 100 тысяч долларов за пребывание ребенка в колледже, причина, возможно, в том, что благосостояние моего сына так тесно переплетено с моим собственным, что жертва идет на пользу нам обоим[80]. Такая мотивация хотя и обращена на другого, не является альтруистической[81]. Проявлением истинного альтруизма был бы факт определения ребенка в государственную школу, тогда как я могу позволить себе частную и считаю, что в ней ребенку было бы лучше. В этом случае я пожертвовал бы благополучием не только своего единственного ребенка, но и собственным. Точно так же донорство для банка крови (а не для своего близкого родственника) с большей вероятностью вызвано альтруистическими мотивами. Впрочем, на практике иногда невозможно понять, является мотивация альтруистической или только направленной на других (other-regarding).
Дальнейшие осложнения возникают в связи с тем, что одни и те же люди любят отдавать, потому что от этого они лучше себя чувствуют («эффект теплого свечения» – «the warm glow ef ect»). Если это «теплое свечение» раскрывает причину, по которой они помогают другим, мы вряд ли захотим назвать их альтруистами. Они отдают, потому что в конечном счете от этого им становится лучше. Это не значит, что альтруист не испытывает этого «теплого свечения», но только оно не включено в (бессознательные) мотивы, по которым он помогает другим. И снова нужно отметить, что это различие почти невозможно провести на практике. Я подробнее вернусь к этому в главе XV.
С какими бы проблемами ни сталкивалась идентификация альтруистических мотиваций, примеры такого поведения встречаются в изобилии. Фонд Карнеги регулярно награждает медалями тех, кто подвергался большому риску ради спасения жизни других. Многие люди сдают кровь совершенно безвозмездно[82]. В Норвегии органы для пересадки в большинстве случаев предоставляют родственники реципиента. Удаление почки влечет медицинские риски, но никакого материального вознаграждения за это нет[83]. Многие индивиды, особенно женщины, ухаживают за престарелыми родителями помимо того, что ходят на работу и заботятся о своих семьях. Во многих странах более половины взрослого населения регулярно жертвует деньги на благотворительность. После цунами 2004 года в развитых странах наблюдался пик количества и размера пожертвований. Во время войны многие люди скрывали свои физические недостатки, чтобы им позволили воевать. Многие солдаты добровольно отправлялись на выполнение опасных (и даже самоубийственных) заданий. Когда люди голосуют на общенациональных выборах и тем самым вносят свой вклад в демократию, они несут некоторые расходы и не получают практически никаких личных выгод. Этот перечень можно было бы продолжать.
Причина того, почему мы не можем вывести альтруистические мотивации из альтруистического поведения, заключается в том, что другие мотивации могут имитировать альтруизм. В категориях, предложенных в главе IV, мы можем рассматривать альтруизм как своего рода разум, симулируемый интересом или страстью. (Слова подражать или имитировать могут, но не должны вызывать ассоциаций с сознательными усилиями, направленными на то, чтобы скрыть от других истинные мотивы.) Многие люди, не слишком озабоченные тем, чтобы быть бескорыстными, стремятся к тому, чтобы их считали таковыми. Таким образом, Юм был не прав, когда утверждал: «Любовь к славе в вознаграждение за добродетельные дела является верным доказательством любви к добродетели» (курсив мой. – Ю. Э.). Монтень же утверждал: «И чем больше шума поднимают вокруг того или иного хорошего дела, тем меньшего оно стоит в моих глазах, так как во мне рождается подозрение, что оно совершено скорее ради того, чтобы вокруг него поднялся шум, чем из-за того, что оно хорошее: выставленное напоказ, оно уже наполовину оплачено». В пределе единственными добродетельными поступками являются те, что никогда не становятся достоянием гласности. Бабушка прустовского рассказчика с ее ангельской добротой настолько впитала этот принцип, что приписывала всем своим хорошим поступкам эгоистические мотивы. В той степени, в какой добродетель склонна держаться в тени, за ней может стоять нечто большее, чем то, что привлекает взгляд. По другим причинам за ней наверняка может быть и нечто меньшее.
Стремление к одобрению и стыдливость
Монтень признавал, что добродетель встречается редко, когда проводил различие между настоящей и фальшивой мотивационной «монетой» – действием во имя блага и действием ради того, что скажут другие. Поскольку первая мотивация встречается редко, политики предпочитают пользоваться второй.
…Это заблуждение человеческого ума имеет заслуги перед обществом… Это оно побуждает людей быть верными своему долгу… Так пусть же это заблуждение укореняется все глубже и глубже; и пусть его насаждают в нас, насколько это возможно. Поскольку люди в силу несовершенства своей природы не могут довольствоваться доброкачественной монетой, пусть между ними обращается и фальшивая. Это средство применялось решительно всеми законодателями, и нет ни одного государственного устройства, свободного от примеси какой-нибудь напыщенной чепухи или лжи, необходимых для того, чтобы налагать узду на народ и держать его в подчинении[84].
Наполеон откликнулся на эту идею, когда сказал, защищая создание в 1802 году ордена Почетного легиона: «Вот такие побрякушки ведут людей вперед» (ветераны из его республиканской армии горячо протестовали против этого нововведения). Стремление к одобрению (approbativeness), желание, чтобы другие думали о вас хорошо, – это фальшивка, которая может заменить настоящую «монету» альтруизма и морали. В то же время стыдливость (shamefulness) – желание, чтобы другие не думали о вас плохо, – может служить в качестве фальшивки. Социальные нормы могут удерживать людей от поступков, которые они совершили бы в противном случае. Однако чтобы другие думали о вас хорошо, недостаточно простого соблюдения норм. Одобрением пользуется то, что является излишним (supererogatory), то есть идет дальше нормативного. То, что в одних обществах обязательно, может быть излишним в других. В Норвегии и в США существует (мягкая) социальная норма, согласно которой родственник должен отдать почку для трансплантации, если это требуется (и если есть совместимость)[85], тогда как во Франции такое проявление альтруизма будет считаться чрезмерным. В некоторых социальных кругах благотворительные пожертвования считаются обязательными.
Эти мотивации можно проиллюстрировать примерами из политики XVIII века. На первом Национальном собрании Франции (1789–1791) депутаты несколько раз поступались своими интересами, начиная от отказа от феодальных привилегий до признания себя непригодными для избрания в законодательный орган. Хотя их мотивы были сложными, важным компонентом было желание продемонстрировать бескорыстие. По словам биографа одного из них, они «упивались бескорыстием». Примерно в то же самое время в Соединенных Штатах Джордж Вашингтон постоянно заявлял о том, что боится, что другие люди подумают, что им движет личный интерес. (В то же время он понимал, что слишком большая озабоченность собственной добродетельностью может выглядеть недобродетельно.) В качестве другой пары примеров рассмотрим две концепции чести. Согласно одной честь должна приобретаться через доблестные поступки. Согласно другой честь принимается за базовую линию, но может быть потеряна из-за постыдных поступков.
Могут ли стремление к одобрению или стыдливость имитировать альтруизм, зависит от существенного критерия, которым пользуются при оценке поведения. Некоторые общества могут придавать большую ценность, а значит, стимулировать проявление добродетелей, которые не стремятся выдать себя за проявления альтруизма. Жажда славы может повлечь все виды социально разрушительного поведения. Наполеоновские «побрякушки» были рассчитаны на то, чтобы побудить солдат жертвовать жизнью во славу Франции, а не для того, чтобы способствовать благосостоянию французов. Некоторые люди выбирают путь самоотречения, потому что общество превозносит религиозных виртуозов, но монахи и отшельники больше думают о служении Богу, а не о своих собратьях. Насколько я знаю, сообщества, в которых высоко ценится образование и знания, не придают альтруизму большей ценности, чем другие сообщества. Культ красоты в современных западных обществах стимулирует эгоистическое поведение, которое представляется не совместимым с заботой о других людях. В обществах, в которых распространена так называемая аморальная семейственность (в качестве примера можно привести юг Италии), есть социальные нормы, запрещающие помогать иностранцам, попавшим в беду, или соблюдать закон. Таким образом, трудно сказать, что имитирует альтруизм – жажда одобрения или стремление избежать вины.
Трансмутации
В предыдущей главе мы упоминали о том, что первоначальная мотивация агента может трансмутировать из интереса в разум. За этим процессом стоит механизм самолюбия (self-love), стремление к уважению и самоуважению. Если стремление к одобрению и стыдливость, возникающие из потребности в уважении, влияют только на внешнее поведение, стремление к самоуважению может воздействовать на внутренние мотивации. Многие не желают выглядеть эгоистичными в глазах окружающих. Даже действуя в целях удовлетворения собственных интересов, они стремятся придать своим поступкам оттенок бескорыстия. За несколько десятилетий до Войны Севера и Юга (1861–1865) рабство перестало быть вопросом чистой корысти и стало делом, за которое боролись на принципиальной основе. Это очень распространенный тип политической идеологии. Маркс заметил: «Не следует только впадать в то ограниченное представление, будто мелкая буржуазия принципиально стремится осуществить свои эгоистические классовые интересы. Она верит, напротив, что специальные условия ее освобождения суть в то же время те общие условия, при которых только и может быть спасено современное общество и устранена классовая борьба».
Хотя трудно сказать, является такой оттенок бескорыстия искренним или лицемерным; было бы ошибкой всегда предполагать второе. В действительности у людей в их усилиях оправдать поведение перед самими собой есть две степени свободы. С одной стороны, существует множество внешне правдоподобных каузальных теорий, отстаивающих тезис о том, что то, что выгодно для тебя самого, выгодно и остальным. Теории «просачивающегося богатства» («trickle-down theories») предполагают, что бедные тоже получают выгоду от снижения налогов на богатых. С другой стороны, существует множество внешне правдоподобных нормативных концепций справедливости, честности или общего блага, что человеку просто не повезло или ему не хватает компетенции, если он не может найти концепцию (согласно какой-нибудь внешне правдоподобной каузальной теории), которая совпадала бы с его личным интересом. В главе IV я отмечал, что для оправдания небольших взносов на благотворительность люди могут выбирать в качестве основы благотворительности честность или полезность[86]. В таких случаях люди инстинктивно тяготеют к соединению каузальной теории и нормативной концепции, которое может оправдать поведение, определяемое эгоистическим интересом. Хотя нам неизвестно, как, мы знаем, что это действительно происходит.
Имитация альтруизма необязательно проистекает из лицемерия или трансмутации. Эгоистические расчеты могут порождать альтруистическое поведение при помощи совершенно открытых механизмов, таких как выбор под завесой неведения (behind the veil of ignorance) или взаимность. В этой главе я приводил пример первого механизма, цитируя аргумент Джорджа Мейсона, что долгосрочные интересы семей должны стимулировать озабоченность благоденствием всех классов общества[87]. Подобные аргументы применимы и к жизни индивида. В обществах с низким уровнем безработицы, переживающих период быстрых структурных изменений, большинство может голосовать за партию, предлагающую большие льготы для безработных, потому что считает увольнение вероятным. То, что внешне кажется солидарностью, может на самом деле оказаться формой подстраховки.
Взаимный обмен
Взаимность (reciprocity) может быть простым отношением, состоящим из двух элементов, как в случае, когда каждая сторона отношений должна выбрать – сотрудничать или не сотрудничать. Одни фермер приступит к уборке урожая в августе, другой – в сентябре; они в состоянии помочь друг другу. Если фермер, чей урожай созревает раньше, попросит у другого помощи, а сам откажется отплатить тем же в сентябре, он вряд ли впредь сможет рассчитывать на поддержку. Стабильные отношения взаимопомощи с большей вероятностью возникнут в случае, когда, не будучи основанными на товариществе, они благоприятствуют его возникновению. Во время Первой мировой войны между некоторыми немецкими и британскими полками существовала молчаливая договоренность о временных перемириях по принципу «Живи и жить давай другим», обстреливая противника с меньшей интенсивностью, чем можно было бы[88]. В этом случае дружественное отношение к противной стороне также складывается со временем, но как результат сотрудничества, а не как его причина.
Декарт описывал более сложную форму многосторонней или косвенной взаимности.
Основания, заставляющие меня считать, что люди, делающие все исключительно в своих личных интересах, должны не меньше остальных трудиться в пользу другого человека и стараться, насколько это в их силах, всем доставлять удовольствие, если только они хотят сохранить благоразумие, состоят в том, что мы видим обычно, как лица, считающиеся всегда готовыми доставить другим удовольствие, получают взамен множество добрых услуг даже от тех, которых они ни к чему не обязывали, причем они не получали бы этих услуг, если бы люди думали, что они настроены по-иному и что тяготы, несомые ими ради того, чтобы доставлять другим удовольствие, вовсе не столь велики, сколь преимущества, извлекаемые ими из дружбы с теми, кто их знает. Ведь от нас ожидают лишь тех услуг, которые мы способны оказать с удобством для себя, и от других мы ожидаем небольшего; однако часто случается, что немного сто́ящая кому-то услуга приносит нам немалую пользу и может даже иметь для нас жизненно важное значение. Правда, иногда бывает, что, оказывая благодеяние, мы утрачиваем свою скорбь и, наоборот, что-то выигрываем от причиненного зла; но это никак не меняет правила благоразумия, относящегося к самым частым случаям.
При прямой взаимности А помогает Б тогда, и только тогда, когда Б помог А. При косвенной – А помогает Б, если Б помог В. Как мы увидим в последующих главах, это разделение применимо и к негативной взаимности: А может ударить Б, если Б ударил А, но также если Б ударил В. Существование косвенной взаимности показывает, что люди могут вести себя как альтруисты для того, чтобы завоевать репутацию людей с альтруистическими мотивами. Тогда другим придется решать, отражает их поведение истинный альтруизм или всего лишь стратегическое желание иметь соответствующую репутацию (глава XX). В этом случае репутация будет оцениваться инструменталистски, а не эссенциалистски. Если стремление снискать одобрение заставляет агента искать уважения ради него самого, то репутации добиваются ради материальных выгод, которые она может принести.
Люди могут отвечать друг другу взаимностью в ситуациях одноразового взаимодействия, которые не предоставляют возможности для последующего вознаграждения. Если А совершает альтруистический поступок по отношению к Б, последний может ответить первому тем же, даже если оба знают, что дальнейших взаимодействий между ними не будет. Фермер, собирающий урожай в августе, может помочь тому, кто собирает урожай в сентябре, даже зная, что он собирается уехать к началу следующего сезона. Конечно же, можно найти своекорыстные мотивы такого взаимообмена. Возможно, фермер, собирающий урожай раньше, боится, что второй фермер каким-то образом его накажет, если он не ответит взаимностью, или же его могут подвергнуть остракизму третьи лица, от которых он зависит. В условиях эксперимента, однако, такие эффекты можно исключить. В экспериментальных играх, которые будут обсуждаться позднее (главы XV и XX), подопытные взаимодействуют анонимно через компьютерные терминалы, тем самым исключаются эффекты непосредственного взаимодействия, такие как стыд или неловкость. Кроме того, эти игры часто задуманы так, чтобы один человек взаимодействовал с конкретным партнером только один раз.
Даже в таких жестких условиях наблюдается феномен взаимности. В игре «Доверительное управление» один игрок, «инвестор», имеет возможность перевести от 0 до 10 единиц своего вклада из 10 денежных единиц другому игроку, «доверительному собственнику». Затем любая переведенная сумма утраивается; таким образом, если инвестор посылает 10, доверительный собственник получает 30. Последний может решить, какую сумму от 0 до 30 (то есть втрое больше того, что перевел инвестор) перевести назад. В одном эксперименте инвесторы переводили в среднем две трети своего вклада и получали обратно в среднем чуть бо́льшие переводы. Чем больше был форвардный перевод, тем больше был обратный. Такие результаты согласуются с целым рядом предположений о мотивациях, кроме гипотезы о том, что оба агента мотивированы материальным интересом и осознают это применительно друг к другу. Следуя этой гипотезе, инвестор, ожидая нулевую отдачу, сделает нулевой форвардный перевод. Такого результата не наблюдается, следовательно, работают социальные предпочтения, или мотивации, направленные на других. Возможно, отсутствует альтруизм или честность, поскольку в некоторых экспериментах доверительные собственники отдавали обратно столько же, сколько получали, но даже эта сумма превосходила ту, что могла быть продиктована своекорыстием.
Моральные, социальные и квазиморальные нормы
В следующих главах я вернусь к следствиям этого и других подобных экспериментов. Здесь я только хочу разграничить три вида мотиваций, направленных на других. Моральные нормы включают правило помогать другим людям в беде, правило равенства долей и норму бытового кантианства («делать то, что было наилучшим, если бы все это делали»). Социальные нормы (глава XXI) включают правила этикета, правила мести и нормы денежного обращения. То, что я называю квазиморальными нормами, включает правило взаимности («помогай тем, кто помог тебе, и причиняй вред тем, кто причинил вред тебе») и правило условного сотрудничества («сотрудничай, если другие тоже сотрудничают, но не наоборот»). Социальные и квазиморальные нормы являются условными в том смысле, что их применение обусловлено присутствием или поведением других людей. Социальные нормы, как я утверждаю, работают, когда другие могут наблюдать за действиями агента, а квазиморальные нормы – когда сам агент наблюдает за действиями других людей[89]. Моральные нормы являются безусловными. Конечно, то, что они предписывают, может зависеть от поведения других людей. Если моя философия благотворительности основана на пользе, то мера сделанного мною добра (и следовательно, отданного) зависит от вклада других. Однако сама норма никак не отсылает к другим дарителям, но только к получателям.
Два случая индивидуальных реакций на нехватку воды может проиллюстрировать различие между социальными и квазиморальными нормами. Когда мэром Боготы был изобретательный Антанас Мокус, при сокращении потребления воды люди следовали квазиморальной норме. Хотя индивидуальный мониторинг был невозможен, суммарное потребление воды в городе показывали по телевизору, чтобы люди могли знать, выполняют другие эту норму или нет. Как оказалось, так поступали многие люди, чтобы происходило условное взаимодействие. Люди говорили себе: «Так как другие урезают свое потребление, будет честно, если я поступлю так же». Когда же нехватка воды наблюдалась в Калифорнии, при ограничении ее потребления в действие вступили, как представляется, социальные нормы. За наружным потреблением воды (например, для полива лужайки) могли следить соседи или даже муниципальные службы. Внутреннее потребление могли отслеживать гости, которые выражали неудовольствие, если унитаз был чистый[90]. В действительности в Боготе тоже имело место отслеживание индивидуального поведения, поскольку дети зачастую «давали прикурить» родителям, если те не экономили воду[91].
Квазиморальные нормы могут обладать большой побудительной силой к альтруистическому поведению. Имитируют они альтруизм или являются истинными альтруистическими мотивациями? Причина того, что я называют их квазиморальными, а не моральными, заключается кроме прочего в том, что я склоняюсь ко второму ответу. Норма о взаимности позволяет не помогать попавшим в беду людям, если ранее они не помогли нам. Типичная моральная норма – помогать людям, попавшим в беду безо всяких условий, даже если предшествующая история помощи отсутствует. Правило условного сотрудничества позволяет потреблять обычное количество воды, если никто больше не сократил потребление, тогда как утилитарный подход и бытовое кантианство предписывают его одностороннее сокращение. Можно сказать, что моральные нормы носят упреждающий (проактивный) характер, тогда как квазиморальные нормы выполняют функцию реагирования (реактивную). Еще один способ выразить ту же мысль: представляется, что чувство несправедливости обладает большей мотивационной силой, чем чувство справедливости. Как мы увидим в дальнейшем (глава XX), предложения, которые респонденты в экспериментах обычно отклоняют как нечестные, в результате чего ни они, ни те, кто делал предложение, ничего не получают, как правило, одного и того же объема, что и предложения, которые делаются, если предлагающий не испытывает страха быть отвергнутым.
Представляется, что мы можем выявить работу истинно альтруистических мотивов, если соблюдаются два условия. Во-первых, действие, приносящее благо другим, должно быть проактивным, а не реактивным. Во-вторых, оно анонимно, то есть личность благодетеля неизвестна ни бенефициару, ни третьим лицам[92]. Мы можем представить себе человека, анонимно посылающего деньги в благотворительный фонд «Оксфам» или бросающего деньги в ящик для сбора пожертвований в пустой церкви. Второй пример не настолько чистый, как хотелось бы, так как человека может мотивировать вера в то, за ним наблюдает Господь, который потом его вознаградит. Вера может быть нелогичной (пример побочного заблуждения) и в то же время очень распространенной. Первый пример может показаться более однозначным. Однако даже акты самого чистого альтруизма, такие как анонимные пожертвования незнакомым людям, могут таить в себе сомнительные мотивы. Согласно Канту, на самом деле совершенно невозможно из опыта привести с полной достоверностью хотя бы один случай, где максима вообще-то сообразного с долгом поступка покоилась на исключительно моральных основаниях и на представлении о своем долге. Правда, иногда может случиться, что при самом жестоком испытании самих себя мы не находим ничего, что помимо морального основания долга могло бы оказаться достаточно сильным, чтобы побудить к тому или иному хорошему поступку и столь большой самоотверженности; однако отсюда никак нельзя с уверенностью заключить, что действительно никакое тайное побуждение себялюба – только под обманным видом той идеи – не было настоящей, определяющей причиной воли; мы же вместо нее охотно льстим себя ложно присвоенными, более благородными побудительными мотивами, а на самом деле даже самым тщательным исследованием никогда не можем полностью раскрыть тайные мотивы, тогда как речь идет о моральной ценности, то суть дела не в поступках, которые мы видим, а во внутренних принципах их, которые мы не видим.
Кант говорит здесь о том, что даже в момент, когда мы не предстаем перед публикой внешней, мы никогда не можем быть уверены в том, что не играем перед публикой внутренней. Акт сокрытия своих добрых дел, который Монтень находил столь добродетельным, не может быть скрыт от самого себя. Как говорил Ларошфуко, «гордость всегда возмещает свои убытки и ничего не теряет, даже когда отказывается от тщеславия». Также он заметил: «Чиста и свободна от влияния других страстей только та любовь, которая таится в глубине нашего сердца и неведома нам самим». В лучшем случае, говорил Пруст, мы можем узнать о наших истинных мотивах от других: «нам ведомы только чужие страсти, и то, что мы знаем о собственных, мы смогли узнать только от них. На нас они действуют только косвенно, посредством воображения, которое заменяет наши первоначальные мотивы альтернативными, более приемлемыми».
Вменение мотиваций
Помимо собственных мотиваций агента объяснения его поведения должны апеллировать к его представлениям о мотивациях других людей. При формировании этих представлений он сталкивается с той же герменевтической дилеммой, что историк или социолог. Поскольку он не может принимать заявления о мотивациях за чистую монету, он может использовать триангуляции общего типа, которые я обсуждал в главе III. Кроме того, он может воспользоваться техникой, применяемой при непосредственном взаимодействии. Окружающие могут идентифицировать лжеца-дилетанта по языку его тела (или по его отсутствию), поскольку, сосредоточившись на том, что он должен сказать, он упускает из виду жесты, которыми обычно сопровождается спонтанная речь. Помимо этого, чтобы проверить заявленные мотивы, можно устроить для агента ловушку. Если историки не имеют возможности подстроить ловушку тем, кого они изучают, а социологам мешают это сделать этические соображения, то работодатель, супруг или родитель может быть не столь ограничен в средствах.
Вменение мотивов другим людям часто окрашено злобой. Если нужно выбрать между тем, была у альтруистического поступка соответствующая мотивация или он был основан на своекорыстии, мы часто выбираем последнее, даже если для этого нет серьезных оснований. Хотя подобное недоверие имеет смысл с точки зрения благоразумия (глава XXVI), во многих случаях подобное оправдание отсутствует. Сплетни, например, часто мотивированы тем, что французские моралисты вслед за блаженным Августином называли зловредностью или слабостью человеческой природы[93]. Согласно Ларошфуко, «если бы у нас не было недостатков, мы бы не испытывали такого удовольствия, видя недостатки в других». Еще он отмечал, что наше желание находить недостатки в других так сильно, что порой оно помогает их находить. «Наши враги в своем мнении о нас ближе к истине, чем мы сами». Но даже если наши враги ближе к истине, только с другого конца, они все равно заблуждаются, хотя и в меньшей степени. По шкале от 0 до 10, даже если у меня 6, я буду полагать, что у меня 9, враги же будут приписывать мне 4.
Для анализа такого отношения, часто называемого герменевтикой подозрения, я могу только процитировать Иеремию Бентама (в переводе с его неуклюжего французского).
Какую бы позицию ни занял король [Людовик XVI], чем бы он ни пожертвовал, ему никогда не удастся заставить замолчать этих клеветников: они – паразиты, которые неизменно питаются дурным настроением и тщеславием здорового политического организма. Первым и главным источником этой несправедливости является тщеславие. Человеку ко всему хочется найти искусный подход… и он предпочтет самые хитроумные домыслы позорному предположению, что у общественного деятеля могут быть похвальные мотивы. Если Вашингтон отошел от политики, то только затем, чтобы через анархию проложить дорогу к деспотизму. Если Некер, вместо того чтобы как все принять плату за свои услуги, платит из своих средств за то, чтобы ему позволили их оказывать, это лишь изощренный способ утолить свою алчность. Если Людовик XVI отрекается от законодательной власти в пользу народа, это может быть только результатом хитроумного плана, рассчитанного на то, чтобы в благоприятный момент вернуть себе все обратно и даже получить больше.
Ирония в том, что последнее из этих показных обвинений, процитированных в тексте (написанном в 1789 году), возможно, оправдалось к осени 1790 года. Один из ближайших советников короля, Сен-При, писал, что к этому времени он перестал сопротивляться покушениям на законодательную власть, потому что «убедил себя в том, что Собрание дискредитирует самого себя своими ошибками». Теории заговора могут быть точны, потому что заговоры существуют. Однако склонность находить их связана не столько с опытом, сколько с болезненным нежеланием признавать, что общественные деятели могут действовать из добрых побуждений.
Библиографические примечания
Многое в этой главе позаимствовано из моей статьи «Альтруистические мотивации и альтруистическое поведение» (Altruistic motivations and altruistic behavior) в сборнике «Учебник по экономии дарения, взаимному обмену и альтруизму» (KolmS. C., Ythier J. M. (eds). Handbook on the Economics of Giving, Reciprocity and Altruism. Amsterdam: Elsevier, 2006). Другие главы этой книги, в частности вводный очерк Колма, дают богатые эмпирические данные и теоретический анализ. Пример с французскими нищими взят из книги Ж. Лефевра «Великий страх 1789 года» (Lefebvre G. La grande peur. Paris: Armand Colin, 1988. P. 40), а пример с английскими крестьянскими бунтами – из Э. П. Томпсон «Моральная экономия английской толпы в XVIII столетии» (Thompson E. P. T e moral economy of the English crowd in the 18th century // Past and Present. 1971. No. 80. P. 76 – 136). Анализ «теплого свечения» альтруизма представлен в статье Дж. Андреони «Нечистый альтруизм и пожертвования на общественное благо: теория дарения с эффектом теплого свечения» (Andreoni J. Impure altruism and donations to public goods: A heory of warm-glow giving // Economic Journal. 1990. No. 100. P. 464 – 77). Об отношения к донорству почек см. Х. Лоренцен и Ф. Патерсон «Донорство живых: являются ли французы и норвежцы альтруистами?» (Lorenzen H., Paterson F. Donations from the living: Are the French and Norwegians altruistic? // Elster J., Herpin N. (eds). T e Ethics of Medical Choice. London: Pinter, 1994). Идею и слово approbativeness (стремление к одобрению) я взял из А. О. Лавджой «Размышления о человеческой природе» (Lovejoy A. O. Ref ections on Human Nature. Baltimore: Johns Hopkins Press, 1961). Роль бескорыстия во Французской революции обсуждается в Б. М. Шапиро «Самопожертвование, своекорыстие или самозащита? Конституционное собрание и „самоотверженное распоряжение“ мая 1791» (Shapiro B. M. Self-sacrif ce, self-interest, or self-defense? T e constituent assembly and the «selfdenying ordinance» of May 1791 // French Historical Studies. 2002. No. 25. P. 625–656). Касательно американской параллели см.: Дж. Вуд «Корысть и бескорыстие при создании конституции» (Wood G. Interest and disinterestedness in the making of the constitution // Beeman R., Botein S., Carter E. II (eds). Beyond Confederation: Origins of the Constitution and American National Identity. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1987). Касательно механизмов трансмутации см. мою книгу «Алхимия разума» (Alchemies of the Mind. Cambridge University Press, 1999. Ch. 5). Пример взаимного обмена времен Второй мировой войны я взял из книги Р. Аксельрод «Эволюция сотрудничества» (Axelrod R. T e Evolution of Cooperation. New York: Basic Books, 1984). Касательно игры «Доверительное управление» см.: С. Камерер «Поведенческая теория игр» (Camerer C. Behavioral Game T eory. New York: Russell Sage, 2004. Ch. 2.7). Относительно выявления лжи см.: П. Экман «Психология лжи» (Экман П. Психология лжи. СПб.: Питер, 2007). Отрывок из Бентама взят из его труда «Права, представительство и реформа» (Rights, Representation, and Reform. Oxford University Press, 2002. P. 17–18).