ом явилась казнь Людовика XVI и Марии-Антуанетты в 1793 году[160]. Это только ужесточило ситуацию, и во всей Франции воцарился Террор.
Террор закончился арестом и казнью Робеспьера в 1794-м, но для Франции было уже поздно. Энергия государства была рассеяна, нация была истощена, и возникшим вакуумом власти воспользовался Наполеон Бонапарт.
Затем история Контрпросвещения перемещается в германские государства. Некоторые немецкие интеллектуалы вначале симпатизировали Французской революции. Они знали о Просвещении в Англии и Франции. Некоторых привлекали идеи Просвещения, и в середине 1700-х годов Фридрих Великий пригласил в Берлин вдохновленных Просвещением ученых и мыслителей. Некоторое время Берлин был рассадником английского и французского влияния.
Однако в целом Просвещение не получило широкого распространения среди интеллектуальной элиты германских стран. Политически и экономически Германия состояла из отдельных феодальных государств. Крепостное право не отменялось до XIX века. Большая часть населения была необразованной и занималась сельским хозяйством. Большинство людей были глубоко религиозными, преимущественно лютеранских взглядов. Бездумное послушание Богу и своему феодалу было укоренившейся вековой традицией. Особенно это касалось Пруссии, народ которой Готхольд Лессинг назвал «самым рабским в Европе».
Поэтому известия о Терроре Французской революции ужаснули немцев: они (французы) убили своего короля и королеву. Они охотились на священников, отрезали им головы и маршировали по улицам Парижа с поднятыми на штыки отрезанными головами.
Тем не менее урок, который немецкие интеллектуалы извлекли, заключался не в том, что виновата философия Руссо. Большинству из них было ясно, что истинным виновником была философия Просвещения. Они понимали, что Просвещение было антифеодальным, а Революция была практической демонстрацией того, что это означает – массовое убийство своих суверенных лордов и дам. Они понимали, что Просвещение было антирелигиозным, и Революция продемонстрировала значение и этого – массовое убийство священников и сожженные церкви.
Но с точки зрения немцев, ситуация стала еще хуже из-за того, что из вакуума власти во Франции возник Наполеон.
Наполеон получил свой шанс благодаря ослаблению феодальной Европы. Сотни небольших династических земель Европы не могли соперничать с новой военной тактикой Наполеона и его дерзостью. Наполеон грубо прошелся по старой феодальной Европе, вторгся в германские государства, победил пруссаков в 1806 году и приступил к глобальным реформам.
С точки зрения немцев, Наполеон был не просто иностранным завоевателем, он был продуктом Просвещения. Везде, где он побеждал и правил, он внедрял принципы равенства всех перед законом, открывал государственные учреждения для среднего класса и гарантировал право частной собственности. В отношении религии он разрушил еврейские гетто, дал евреям свободу вероисповедания, право владеть землей и заниматься любыми ремеслами. Он открыл светские государственные школы и модернизировал европейскую транспортную сеть.
Этими действиями Наполеон привел в бешенство многих власть предержащих. Он упразднил гильдии. Духовенство было возмущено упразднением церковных судов, церковной десятины, ослаблением монастырей и теократических государств и изъятием церковного имущества. Он разозлил аристократию упразднением феодальной собственности и феодальных сборов, разделением больших земель и, в общем, ослаблением власти знати над крестьянством. Он вел себя как великодушный правитель, разделяющий многие современные идеалы, но пользующийся государственными мерами принуждения, чтобы навязать их.
Его диктаторский гнет продолжался. Он вводил цензуру всюду, где бывал, мобилизовал подчиненные народы к участию в иностранных сражениях и обложил их налогами для финансирования Франции.
Поэтому теперь большинство немецких интеллектуалов столкнулись с серьезной проблемой. Просвещение перестало быть всего лишь иностранной напастью по ту сторону Рейна, как это виделось им прежде, оно стало диктаторским режимом, повелевающим Германией в лице Наполеона Бонапарта. Каждый немец удивлялся: каким образом Наполеон победил? Что немцы сделали не так? Что необходимо предпринять?
Поэт Иоганн Христиан Фридрих Гельдерлин, сосед Гегеля по школе, провозгласил: «Кант – это Моисей нашей нации». Чтобы узнать историю о том, как Кант спас Германию из французского плена, мы обратим свой взор к Кенигсбергу.
Политика Контрпросвещения: правые и левые коллективисты
После Руссо коллективистская политическая доктрина разделилась на правый и левый фланги, оба из которых черпали вдохновение в идеях Руссо. История левого крыла станет предметом рассмотрения пятой главы, и моя задача в этой главе заключается в том, чтобы проследить развитие правой коллективистской мысли и показать, что в своей основе правая версия коллективизма преследовала те же самые в целом антилиберальные и антикапиталистические цели, что и левая версия.
То, что связывает правых и левых коллективистов, – это базовый набор ценностей: антииндивидуализм, необходимость властного управления, понимание религии как государственного дела (независимо от того, поощряется ли религия или подавляется), представление об образовании как о процессе социализации, недоверие науке и технологиям и большое внимание к темам классовых конфликтов, насилия и войны. Правые и левые часто разделялись во мнениях о том, какие темы более приоритетны и как они должны быть реализованы на практике. Но несмотря на все их различия, и правые и левые коллективисты неизменно признавали общего врага – либеральный капитализм с его индивидуализмом, ограниченной властью, разделением церкви и государства, достаточно непоколебимой уверенностью в том, что образование имеет большее значение, чем просто политическая социализация, и настойчивым либеральным оптимизмом относительно перспектив мирной торговли и кооперации между представителями всех наций и групп.
Например, Руссо часто видится представителем левых взглядов, и он повлиял на целые поколения левых мыслителей. Но он также вдохновлял сторонников правых воззрений – Канта, Фихте и Гегеля. В свою очередь, Фихте часто служил моделью для правых мыслителей, но он также был источником вдохновения для левых социалистов, таких как Фридрих Эберт, президент Веймарской республики после Первой мировой войны. Наследие Гегеля, как хорошо известно, принимало как правую, так и левую форму.
Хотя детали беспорядочны, общая картина ясна: правые и левые коллективисты разделяют свои главные цели и свою главную оппозицию. Например, никто из этих мыслителей не обмолвился ни одним добрым словом о политике Джона Локка. В XX веке этот тренд продолжался. Теоретики спорили о том, придерживается ли Жорж Сорель правых или левых взглядов; и это неудивительно, если иметь в виду то, что он вдохновлял и восхищался как Лениным, так и Муссолини. И в качестве еще одного примера можно вспомнить и о том, что Хайдеггер и философы Франкфуртской школы в политическом отношении имели гораздо больше общего, чем каждый из них имел, например, с Джоном Стюартом Миллем. Это, в свою очередь, объясняет, почему мыслители от Герберта Маркузе до Александра Кожева и Мориса Мерло-Понти все считали, что Маркс и Хайдеггер совместимы, но никто и не мечтал связать их с Локком или Миллем.
Мой довод состоит в том, что либерализм не проник глубоко в корни политической мысли Германии. Так же как обстояло дело с метафизикой и эпистемологией, наиболее значительные достижения в социальной и политической философии XIX и начала XX века появились в Германии, а в немецкой социально-политической философии преобладали идеи Канта, Фихте, Гегеля, Маркса, Ницше и Хайдеггера[161]. Поэтому в начале XX века главный вопрос для большинства континентальных мыслителей заключался не в том, является ли либеральный капитализм перспективным сценарием, но скорее в том, в какой момент он рухнет и которая из версий коллективизма, правая или левая, более претендует на то, чтобы стать социализмом будущего. Поражение правых коллективистов во Второй мировой войне означало, что левые впредь будут одни нести мантию социализма. Соответственно, когда левые сами загнали себя в катастрофу во второй половине XX века, возникла необходимость осознать фундаментальную общность взглядов правых и левых коллективистов для того, чтобы уяснить, почему в моменты отчаяния левые часто прибегали к «фашистским» тактикам.
Кант о коллективизме и войне
Из всех значительных фигур немецкой философии модерна Кант, пожалуй, один из тех, на кого социальная мысль Просвещения повлияла более всего.
Между Руссо и Кантом существует очевидная интеллектуальная связь. Биографы Канта часто повторяют сочиненный Генрихом Гейне анекдот о том, что Кант всегда прогуливался вечером в определенное время, которое было таким регулярным и четко заданным, что соседи могли сверять свои часы по его появлениям, за исключением одного случая, когда он опоздал на свою прогулку, потому что был так захвачен чтением романа «Эмиль» Руссо, что потерял счет времени. Кант воспитывался в традициях пиетизма, движения внутри лютеранства, которое исповедовало простой образ жизни и отказ от внешних декораций. Поэтому в доме Канта на стенах нигде не было картин, с одним исключением: над его столом в кабинете висел портрет Руссо[162]. Кант сам писал: «Читая Руссо, я учусь уважать человечество»[163].
Мыслители Неопросвещения атаковали Канта за две вещи: его скептическую и субъктивистскую эпистемологию и его этику бескорыстного долга, или категорического императива[164]. Предложенное Кантом описание разума отлучает разум от когнитивного контакта с реальностью и, таким образом, уничтожает возможность получения знаний, а его описание этики отлучает мораль от счастья, тем самым отрицая смысл жизни. Как мы обсуждали во второй главе, веские аргументы Канта были мощным ударом по Просвещению.