• Толерантность – благо, а господство – зло, но, если постмодернисты придут к власти, общественная справедливость будет обеспечена.
Мы можем заметить в таких утверждениях общую закономерность: субъективизм и релятивизм на вдохе, догматический абсолютизм на выдохе. Постмодернисты прекрасно знают о противоречиях, тем более что их оппоненты с удовольствием указывают на них при каждой возможности. И конечно, постмодернист может пренебрежительно ответить, цитируя Гегеля: «Это всего лишь аристотелевские логические противоречия», – но одно дело сказать так, а совсем другое – выдержать гегельянские противоречия психологически.
Таким образом, встает вопрос, какая чаша весов противоречий постмодернизма перевесит. То, что постмодернисты действительно привержены релятивизму, но иногда впадают в абсолютизм? Или то, что абсолютизм постмодернистских доктрин перевешивает, а релятивизм является риторическим прикрытием?
Рассмотрим еще три примера, на этот раз столкновения постмодернистской теории и исторического факта.
• Постмодернисты говорят, что Запад глубоко расистский, но они прекрасно знают, что именно Запад первым в истории положил конец рабству и именно там, где Запад навязывает свои идеи, расисты начинают защищать свои идеи более агрессивно.
• Они говорят, что Запад глубоко сексистский, но они хорошо знают, что именно западные женщины первыми получили право голоса, договорные права и возможности, которые до сих пор недоступны большинству женщин в мире.
• Они говорят, что западные капиталистические страны жестоки по отношению к своим более бедным гражданам, порабощая и наживаясь на них, но они очень хорошо знают, что бедные на Западе гораздо богаче, чем где бы то ни было, как с точки зрения материального благополучия, так и с точки зрения возможности улучшить свое положение.
Существует три возможности объяснить противоречия между релятивизмом и абсолютистской политикой.
1. Первая возможность говорит о том, что релятивизм первичен, а абсолютистская политика вторична. Как философы, постмодернисты защищают релятивизм, но как отдельные личности они верят в определенную версию абсолютистской политики.
2. Вторая возможность состоит в том, что абсолютистская политика является первичной, а релятивизм – это риторическая стратегия, которая используется для продвижения этой политики.
3. Третья возможность заключается в том, что релятивизм и абсолютизм сосуществуют в постмодернизме, но противоречия между ними не являются психологически существенными для тех, кто их ощущает.
Первый вариант можно исключить в силу его невозможности. Субъективизм и связанный с ним релятивизм не могут превалировать в постмодернизме из-за единообразия постмодернистской политики. Если бы субъективизм и релятивизм были первичными, постмодернисты занимали бы политические позиции по всему спектру, но так не происходит. Таким образом, постмодернизм – это в первую очередь политическое движение и политический имидж, которые лишь недавно пришли к релятивизму.
Макиавеллианский постмодернизм
Итак, давайте попробуем второй вариант: постмодернизм в первую очередь касается политики, и только во вторую – релятивистской эпистемологии. Часто цитируемая фраза Фредерика Джемисона: «Все в конечном счете является политическим»[314] – должна быть интерпретирована в крайне макиавеллианском ключе как заявление о готовности использовать любое оружие – риторическое, эпистемологическое, политическое – для достижения политических целей. Тогда, к величайшему удивлению, постмодернизм оказывается вовсе не релятивистским. Релятивизм становится частью риторической политической стратегии, некой макиавеллианской реальной политикой, используемой для нейтрализации оппозиции.
Согласно этой гипотезе, постмодернистам не нужно верить многому из того, что они говорят. Словесные игры, гнев и ярость, часто характеризующие постмодернистский стиль, могут использоваться не для выражения того, что они считают правдой, а скорее в качестве оружия против врага, которого они все еще надеются уничтожить.
Здесь уместно вспомнить Деррида: «Смысл и интерес деконструкции – по крайней мере, я так всегда считал, – целиком связан со стремлением, так сказать, радикализировать определенное направление марксизма, руководствуясь неким духом марксизма»[315].
Риторический дискурс Макиавелли
Предположим, что вы спорите о политике с однокурсником или профессором. Вам не хочется в это верить, но похоже, что вы проигрываете дискуссию. Все ваши логические гамбиты заблокированы, и вас продолжают загонять в угол. Чувствуя себя пойманным в ловушку, вы, к своему собственному удивлению, говорите: «Ну, это всего лишь вопрос точки зрения, это просто семантика».
Какова цель обращения к точке зрения и семантическому релятивизму в этом контексте? Цель состоит в том, чтобы сбить противника с толку и получить передышку. Если ваш оппонент согласен с тем, что это вопрос точки зрения и семантики, то ваш проигрыш не имеет значения: нельзя сказать, что кто-то прав или не прав. Но если ваш оппонент не согласен с тем, что все зависит от точки зрения, его внимание будет отвлечено от предмета обсуждения – от политики оно переключится на эпистемологию. Теперь он должен доказать, почему все это не просто семантика, что займет у него некоторое время. Тем временем вы успешно его отвлекли. И если кажется, что он хорошо разбирается в семантической аргументации, тогда вы можете добавить: «А как насчет иллюзий восприятия?»
Принимая эту риторическую стратегию, действительно ли вы должны верить, что все зависит от точки зрения или семантики? Нет, не должны. Вы можете абсолютно верить в свою правоту в отношении политики; и вы сознаете, что все, чего вы добиваетесь, это просто сбить собеседника с толку своей риторикой таким образом, чтобы казалось, что вы не проиграли спор.
Такая риторическая стратегия может быть использована также в контексте интеллектуальных движений. Фуко четко и ясно определил эту стратегию: «Дискурсы – это тактические элементы или блоки, действующие в сфере силовых отношений; могут существовать разные и даже противоречивые дискурсы внутри одной и той же стратегии»[316].
Деконструкция как образовательная стратегия
Вот пример. Кейт Эллис – радикальная гендерная феминистка. Эллис, как она пишет в «Социалистическом обозрении» (Socialist Review), считает, что сексизм – это зло, что решительные действия – это хорошо, что капитализм и сексизм идут рука об руку и что достижение равенства полов требует ниспровержения существующего общества. Но она обнаруживает, что у нее возникают проблемы, когда она пытается изложить эти темы своим ученикам. Она понимает, что они думают как либеральные капиталисты – они думают о равенстве возможностей с точки зрения простого устранения искусственных барьеров и оценки всех по одним и тем же стандартам, и они думают, что личными усилиями и амбициями они могут преодолеть большинство препятствий и добиться успеха в жизни[317]. Но это означает, что они увлеклись всей либерально-капиталистической структурой, которую Эллис считает совершенно неправильной. Итак, пишет Эллис, она прибегнет к деконструкции как к оружию против этих старомодных идей Просвещения[318].
Если она сможет сначала подорвать веру своих учеников в превосходство капиталистических ценностей и в идею о том, что люди сами создают или ломают себя, то их основные ценности будут дестабилизированы[319]. Она считает, что использование релятивизма поможет добиться этого. И как только их вера в ценности Просвещения будет опустошена релятивистскими аргументами, она сможет заполнить пустоту правильными левыми политическими принципами[320].
Здесь может помочь знакомая аналогия. Согласно этой гипотезе, постмодернисты не больше держатся за релятивизм, чем креационисты в своих битвах против эволюционной теории. Постмодернисты, одетые в свое мультикультурное облачение и заявляющие, что все культуры равны, подобны тем креационистам, которые говорят, что их единственное желание – равные шансы для эволюционизма и креационизма. Креационисты иногда утверждают, что креационизм и эволюционизм одинаково научны или одинаково религиозны и поэтому к ним следует относиться одинаково и уделять им одинаковое внимание. Действительно ли креационисты верят в это? Конечно нет. Креационисты категорически против эволюции – они убеждены, что она неправильна и вредна, – и если бы они были у власти, они бы подавили ее. Однако в качестве краткосрочной тактики, пока они находятся на проигравшей стороне интеллектуальных дебатов, они будут продвигать интеллектуальный эгалитаризм и доказывать, что никто не знает абсолютной истины. Та же стратегия действует и для макиавеллианских постмодернистов – они говорят, что хотят равного уважения ко всем культурам, но на самом деле они хотят подавить либеральную капиталистическую культуру.
Макиавеллианская интерпретация также объясняет то, как постмодернисты иногда используют науку. Теория относительности Эйнштейна, квантовая механика, математика хаоса и теорема Геделя о неполноте будут регулярно цитироваться для доказательства того, что все относительно, что ничего нельзя знать наверняка, что все является хаосом. В лучшем случае в постмодернистских произведениях можно найти сомнительные интерпретации данных, но чаще всего читатель вообще не получит четкого представления о том, о чем идет речь и как это доказывается.
Особенно ярко это проявляется в скандальном деле физика Алана Сокала и крайне левого журнала Social Text. Сокал опубликовал в