И чтобы еще точнее ответить на приведенную здесь аргументацию, я утверждаю, что расистские дискриминационные высказывания не делают человека жертвой. Они болезненны, только если человек соглашается со смыслом таких высказываний, а соглашаться с таким смыслом – не то, чему мы должны учить. Мы не должны преподавать нашим студентам такой урок: «Он назвал тебя расистским словом. Это делает из тебя жертву». Этот урок говорит, что, во-первых, вы считаете свой цвет кожи значимым для вашей идентичности, и, во-вторых, что мнения других людей о вашем цвете кожи должны быть значимы ддя вас. Вы можете чувствовать себя жертвой человека, который говорит что-то о вашем цвете коже, только если вы соглашаетесь с этими двумя предположениями.
Вместо этого мы должны учить тому, что цвет кожи не важен ддя чьей-либо внутренней идентичности и что глупые мнения других людей о значении цвета кожи отражают только их собственную глупость, они ничего не говорят о вас. Если кто-то называет меня проклятым белым, моей реакцией должен быть вывод, что этот человек идиот, так как думает, что белый цвет моей кожи имеет какое-либо отношение к тому, проклят я или нет. Поэтому я думаю, что аргументы об официальном запрете дискриминационных высказываний как исключении из принципа свободы слова просто неверны.
Университет как частный случай
Теперь позвольте мне вернуться к частному случаю университета. Во многих отношениях аргументы постмодерна адаптированы к университету, где приоритетом является образование. Действительно, образование невозможно, если в классе не соблюдаются минимальные правила вежливости.
Но позвольте мне сделать пару различий, прежде чем я затрону вопрос о вежливости. Я придерживаюсь того мнения, которое было сформулировано ранее: я согласен с тем, что должны быть различия между частными колледжами и государственными университетами. Я считаю, что частные колледжи должны иметь право вводить любые кодексы, которые они пожелают. Что касается государственного университета, то, хотя я полностью согласен с Первой поправкой, я думаю, что университеты в целом не должны иметь право вводить речевые коды. Это означает, что в противостоянии Первой поправки и академической свободы я перехожу на сторону академической свободы. Если отдельные преподаватели хотят ввести речевые коды в своих классах, им следует разрешить это сделать.
Я думаю, что они поступили бы неправильно по двум причинам, но они должны иметь на это право. Почему я думаю, что они поступили бы неправильно? Потому что они окажут себе медвежью услугу. Многие студенты будут голосовать против кодов, топая ногами, покидая аудитории и распространяя информацию о диктаторстве профессора. Ни один уважающий себя студент не останется в классе, в котором ему пытаются навязать определенную политическую идеологию. Поэтому я думаю, что за плохой политикой неизбежно последует соответствующее рыночное наказание.
Кроме того, любой речевой код подрывает процесс обучения. Вежливость важна, но вежливость должна помогать тому, чему учит преподаватель. Преподаватель должен показывать своим ученикам, как должны решаться спорные вопросы, и сам подавать пример таких решений. Он должен предельно ясно объяснить основные правила, согласно которым прогресс в решении деликатных вопросов в сообществе учащихся в классе возможен только в том случае, если его отдельные члены не прибегают к личным выпадам, оскорблениям, угрозам и так далее. Если у преподавателя в классе есть скандалист – а болезненные для людей формы расизма и сексизма в основном касаются отдельных личностей, – тогда, как преподаватель, он имеет возможность исключить этого студента из своего курса, мотивируя это решение вмешательством в процесс образования, а не политической идеологией.
Свобода слова необходима для полноценного образования – и этот тезис подтверждается историей снова и снова. Что произошло в Афинах после казни Сократа? Что случилось с Италией эпохи Возрождения после того, как заставили замолчать Галилея? Можно вспомнить сотни других случаев. Стремление к знаниям требует свободы слова. В этом я согласен с К. Ванн Вудвордом:
«Цель университета не в том, чтобы его участники чувствовали себя защищенными, удовлетворенными или довольными сами собой, а в том, чтобы предоставить форум для всего нового, провокационного, тревожного, неортодоксального и даже шокирующего – всего, что может быть глубоко оскорбительным для многих как внутри, так и за пределами его стен… Я не думаю, что университет следует или должен следовать определенной политике или быть филантропическим, патерналистским или терапевтическим учреждением. Это не клуб или товарищество по содействию гармонии и вежливости, какими бы важными ни были эти ценности. Это место, где можно думать о немыслимом, где можно обсудить необсуждаемое и где неоспоримое можно оспорить. По словам судьи Холмса, это означает «не свободу мысли для тех, кто согласен с нами, а ту свободу высказывать мысли, которые нам ненавистны»[349].
Это высказывание точно определяет приоритет ценностей университета. И обобщая его до объективистской точки зрения о функционировании разума, Томас Джефферсон при основании Университета Вирджинии совершенно правильно сказал: «Это учреждение будет основано на безграничной свободе человеческого разума. Ибо здесь мы не боимся следовать за истиной, куда бы она нас ни привела, и не боимся совершать ошибки, пока разум свободен бороться с ними»[350].
Данная глава написана на основе второй лекции, прочитанной в 2002 году на летнем семинаре в центре The Objectivist Center в Калифорнийском университете (Лос-Анжелес). Она была впервые опубликована в журнале Navigator (September/October 2002).
Глава 8. От модернизма к искусству постмодерна: как искусство стало некрасивым?
Вступление: смерть модернизма
Долгое время критика модернистского и постмодернистского искусства полагалась на аргументацию, главной мыслью которой является суждение «Не отвратительно ли это». Эта стратегия утверждает, что рассматриваемые произведения уродливы, тривиальны, безвкусны, сделаны так, как может сделать любой пятилетний ребенок, и так далее. И чаще всего на этом они останавливались. Доводы порой были верными, но они всегда казались такими назойливыми и неубедительными – и мир искусства оставался абсолютно безразличен к ним. Конечно, главные произведения искусства XX века безобразны. Конечно, многие из них оскорбительны. Конечно, пятилетний ребенок во многих случаях мог бы сделать что-то подобное. Эти доводы даже не оспариваются – они просто совершенно не по существу. Важный вопрос состоит в следующем: почему мир искусства выбрал канон безобразного и оскорбительного? почему участники арт-сцены вкладывали свою творческую энергию и одаренность в тривиальное и очевидно бессмысленное?
Легко указывать на психологически неуравновешенных или циничных игроков, которые научились манипулировать системой, чтобы получить свои пятнадцать минут славы или хороший чек на большую сумму от фонда, или на любителей вечеринок, которые играют в эту игру, чтобы быть приглашенными на модные тусовки. Но в любой области человеческой деятельности есть свои любители, свои сумасшедшие и циники, и они никогда не бывают теми, кто задает конъюнктуру. Вопрос стоит таким образом: почему заигрывание с цинизмом и уродством стало игрой, в которую вы должны вступить, чтобы преуспеть в мире искусства?
Моим первым соображением будет то, что модернистский и постмодернистский мир искусства принадлежал и принадлежит более широкому культурному контексту, сформировавшемуся в конце XIX – начале XX века. Несмотря на отдельные обращения к «искусству ради искусства» и попытки отстраниться от жизни, искусство всегда было очень важной формой выражения, исследующей те же вопросы человеческого бытия, которые исследуют другие формы культурной деятельности. Художники – это думающие и чувствующие люди, рассуждающие о тех же вещах, о которых задумывались самые блестящие и пылкие умы человечества. Даже когда некоторые художники утверждают, что их работы не имеют значения, сообщения или смысла, сами эти утверждения всегда будут значительными, содержательными и глубокомысленными. Однако то, что будет считаться весомым культурным высказыванием, зависит от более широкого интеллектуального и культурного контекста. Мир искусства не герметичен – бытующие в нем темы могут обладать внутренней логикой развития, но эти темы почти никогда не рождаются внутри замкнутого мира искусства.
Моим вторым соображением будет то, что искусство постмодерна не столь радикально порывает с модернизмом, как это принято говорить. Несмотря на отличия постмодернизма, искусство постмодерна никогда фундаментально не оспаривало те рамки, которые модернизм установил в конце XIX века. В отношениях модернизма и постмодернизма больше преемственности, чем разрыва. Постмодернизм стал все более ограниченным набором вариаций на уже ограниченный круг тем модернизма. Чтобы понять это, давайте рассмотрим основные направления его развития.
Темы модернизма
Теперь мы хорошо представляем главные темы модернизма. Общепринятый взгляд историков искусства говорит нам, что модернизм закончился примерно в 1970 году, его темы и стратегии исчерпали себя, и что к настоящему моменту постмодернизм присутствует в культуре уже четверть века.
Важный разрыв с искусством прошлого произошел в конце XIX столетия. До конца XIX века искусство было средством выражения ощущений, смыслов и чувств. Его целями была красота и оригинальность. Художник был искусным мастером своего дела. Такие мастера могли создавать оригинальные репрезентации своего видения, которые обладают общечеловеческим значением и вызывают всеобщее восхищение. Соединяя мастерство и видение, художники были одухотворенными людьми, способными создавать вещи, которые в свою очередь обладали огромной силой одухотворять чувства, разум и восприятие тех, кто с ними сталкивается.