Человеческий разум может рассматривать и представлять не только то, что происходит в непосредственном окружении. Наоборот, поразительно, сколько времени он посвящает тому, чего не наблюдает здесь и сейчас. Самый наглядный пример – художественный вымысел. Читая приведенную выше историю о воре, собаке и полицейской, вы наверняка в точности представляли себе их психическое состояние, хотя для вас они всего лишь буквы на бумаге. Разумеется, этим наши способности в данной сфере не ограничиваются. Одно из самых простых действий для человеческого разума – делать умозаключения из ложных посылок: например, «если бы я позавтракал, мне бы сейчас не хотелось есть». Вектор может быть направлен и в будущее. Беспокойство о том, что случится, если крыша провалится и рухнет вам на голову, не требует действительных вводных данных (например, видеть, как рушится крыша) и не приводит к действию (попытке выскочить из помещения). Поэтому психологи называют эти мысли отвлеченными от стандартных вводов и выводов.
Отвлеченная когнитивная деятельность играет принципиальную роль в познании как таковом, поскольку мы сильно зависим от информации, поставляемой другими, и от сотрудничества с окружающими. Чтобы оценить поступающую от других информацию, необходимо сконструировать мысленную модель на основе описанного. Кроме того, без сложного планирования невозможно было бы совершать охотничьи вылазки, изготавливать орудия, заниматься собирательством или участвовать в социальном обмене. А для планирования необходимо оценить несколько разных сценариев, каждый из которых опирается на гипотетические посылки («А если мы пойдем в долину собирать ягоды?», «А если там никого нет?», «А если другие участники группы решат пойти куда-то еще?», «А если сосед украдет мои орудия?» и т. д.). Размышления о прошлом тоже требуют отвлечения. Психолог Эндель Тульвинг описывает такую разновидность памяти, как эпизодическая, – что-то вроде мысленного «путешествия во времени», позволяющего нам пережить заново ощущение от определенных событий. К ней мы обращаемся в том числе, когда нужно оценить поведение других людей, переосмыслить свойства их характера, представить новую картину наших собственных поступков и их последствий и при решении прочих аналогичных задач.[59]
Отвлеченная когнитивная деятельность возникает на довольно раннем этапе развития, когда ребенок начинает «играть понарошку», представляя вместо одного объекта другой (вместо куска мыла – машинку, вместо куклы – человека и т. п.). Для этого требуется тонкий механизм, подсказывающий, какие аспекты подлинного окружения нужно вынести за скобки, а какие могут сыграть нужную роль в вымышленном сценарии. Впечатляющие примеры этой способности демонстрировал психолог Алан Лесли. Дети понарошку разливают чай из пустого чайника по нескольким чашкам. (При этом они стараются держать носик над чашкой аккуратно, иначе воображаемый чай прольется, как по-настоящему. Этот аспект сценария обслуживается интуитивной физикой, позволяющей представить, как вела бы себя настоящая жидкость.) Потом экспериментатор случайно опрокидывает одну из чашек, сокрушается по поводу того, что воображаемый чай разлился по всему столу, и просит ребенка налить новый. Трехлетние дети в этой ситуации – то есть когда перед ними стоят две (в действительности пустые) чашки, одна из которых пуста понарошку – безошибочно наливают «чай» только в нее, а не во вторую, которая по-прежнему понарошку полна. Столь же виртуозно проигрывается любая воображаемая ситуация. Когнитивная система ребенка обрабатывает не связанные с действительностью представления о ситуации и делает интуитивно-онтологические умозаключения, логичные для воображаемого, а не для реального контекста.[60]
Кроме того, отвлечение необходимо для создания внешних образов – еще одна универсальная для человеческого вида способность. Игрушки, статуи, наскальная живопись, рисунки пальцем на песке – все они не идентичны тому, что изображают. Чтобы понять их, нашим системам логического вывода приходится одни умозаключения блокировать – на рисунке лесная тропинка шириной всего в палец, тогда как на самом деле она гораздо шире, – а другие сохранять: если нарисованная тропинка поворачивает налево, значит, налево поворачивает и настоящая. Так что в толковании внешних образов тоже имеются нюансы. Во многих случаях мы интуитивно учитываем, что значение изображения гораздо больше зависит от намерений его создателя, чем от облика. Как показал психолог Пол Блум, эта тонкость доступна даже самым маленьким детям. Они способны воспринять два абсолютно идентичных рисунка как два разных объекта (например, леденец и воздушный шар), если именно этот смысл в них вкладывал «живописец».[61]
Мыслить за пределами «здесь и сейчас», несомненно, полезно, но для этого мысли должны удерживаться в жестких рамках. На умозаключениях, не имеющих логики (например, «если мы пойдем в долину, моя собака останется без зубов» или «если мой брат загрустит, этот телефон развалится на куски»), целесообразное поведение не выстроишь. Учтите, что странность этим умозаключениям придает вовсе не следствие. Вполне можно придумать что-нибудь вроде «если кормить собаку одними леденцами, она останется без зубов» или «если прокрутить телефон в сушильной машине, он развалится на куски». А значит, логичной или нелогичной предстает именно связь между посылкой и следствием.
Самое главное, что нужно помнить об отвлеченных мыслях: системы логического вывода работают с ними точно так же, как с невымышленной ситуацией, поэтому из вымышленных посылок удается делать логичные умозаключения. Соответственно, утверждение «если бы ноги у кенгуру были короче, она прыгала бы выше» кажется ошибочным, а «если бы ноги у кенгуру были короче, она ела бы брокколи» – бессмысленным. Первое умозаключение рассматривается как верное или неверное, поскольку подкрепляется системами логического вывода. Интуитивная физика допускает, что более мощный толчок усиливает динамику, а значит, чем длиннее ноги, тем выше прыжок. Аналогично, если я скажу, что вчера видел в лесу тигра, вы, скорее всего, заключите, что я вчера был в лесу, поскольку интуитивная психология диктует именно такое условие.
В гипотетическом сценарии определенный аспект подлинной ситуации вынесен за скобки, но системы логического вывода действуют в привычном ключе. Что-то знакомое, вам не кажется? Да, мы уже говорили об этом, когда речь шла о сверхъестественных представлениях, в которых нарушаются ожидания («если бы некие люди были невидимыми…»), но не нарушается ход умозаключений («…мы бы их не видели, а они бы наблюдали за происходящим»). Сверхъестественные понятия – это лишь одно из следствий способности человека к отвлеченным представлениям. Но, как мы скоро убедимся, их значимость зависит от умозаключений, которые мы делаем на их основе.
Побочные продукты и то, что привлекает внимание
Возможно, именно запрограммированность мозга на специализированные умозаключения и способность к отвлеченному их производству объясняет, почему люди по всему миру занимаются делами, не имеющими никакой адаптивной ценности. В качестве примера возьмем слуховую кору человеческого мозга, на которую возложено несколько сложных задач. Одна из них – отфильтровывать звуки речи от других звуков. Информация о звуках поступает в ассоциативные корковые зоны, где определяется категория звука и природа его источника. Информация о местонахождении источника обрабатывается другими специализированными контурами и передается особым системам. При этом слуховая система должна вычленять звуки речи. У любого нормального человека имеется способность членить звуковой поток, производимый органами речи другого человека, на отдельные звуки, а затем отправлять этот отфильтрованный слепок в корковые области, специализирующиеся на идентификации слов. Чтобы разбить поток на сегменты, система должна улавливать частоты, определяющие каждую гласную, и сложные шумы согласных, а также их длительность и взаимовлияние. Для этого в слуховой коре имеются разные подсистемы, часть из которых специализируется на чистых тонах, а другие – на более сложных стимулах. Все это часть сложной, развитой структуры, настроенной на тонкий звуковой анализ, – задача, несомненно, адаптивного характера для вида, у которого почти любая коммуникация связана с речью. При этом у нее имеется интересное проявление: предрасположенность человека распознавать, производить, запоминать мелодии и наслаждаться музыкой. Это универсальное для всех людей свойство. В любом человеческом обществе существует та или иная музыкальная традиция, и, хотя традиции эти очень разные, некие объединяющие принципы у них имеются. Например, звуки музыки всегда ближе к чистым звукам, чем к шуму. Эквивалентность октав определенным интервалам вроде пятых и четвертых – следствие соответствующей организации мозговой коры. С некоторой натяжкой можно сказать, что из музыкальных звуков мы извлекаем супергласные звуки (абсолютные частоты, а не те смешанные, которые определяют обычные гласные) и чистые согласные (производимые ударными, а у большинства остальных инструментов «атакой»). В результате музыка становится усиленной формой звукового воздействия, из которого мозговая кора получает очищенные, а значит, концентрированные дозы обычных активаторов. Соответственно, музыка – это не выражение наших настроений, а культурный продукт, успех которого объясняется тем, что она особенно интенсивно активирует определенные наши способности.[62]
Это явление характерно не только для музыки. Куда ни взгляни, человек заполняет окружающее его пространство рукотворными объектами, которые перевозбуждают его зрительную кору: например, внося вместо приглушенных природных коричнево-зеленых оттенков чистые насыщенные цвета. Так повелось издавна. Рисунки охрой, сделанные собирателями времен палеолита, возможно, имели исключительно декоративную функцию. Не менее чувствительна наша зрительная система к симметрии. Особенно важна, в частности, зеркальная симметрия: если вы видите одновременно две стороны животного или человека, значит, он стоит к вам лицом – актуальный фактор при общении не только с людьми, но и с хищниками и добычей. И снова вы не найдете ни одного человеческого общества, где объекты, оказывающие визуальное воздействие, не подчинялись бы принципу симметрии – от простейших приемов грима или прически до узоров ткани и убранства помещений. И наконец, в нашей зрительной коре имеются особые подсистемы, которые быстро идентифицируют объекты как виды, а не как отдельные предметы, а также другие системы, интересующиеся больше местонахождением и движениями этих объектов. Искусственная стимуляция одной или обеих этих систем – иными словами, изобразительное искусство – тоже имеет давнюю историю, как свидетельствуют, в частности, впечатляющие наскальные рисунки эпохи палеолита в пещерах Шове и Ласко.