Однако в качестве процедуры взаимообмена жертвоприношение выглядит парадоксально. Хотя оно представлено как отдача некоторых ресурсов в обмен на покровительство, грубые факты свидетельствуют, что принесенное в жертву животное обычно съедается самими участниками. Парадокс чувствуют и сами квайо, поскольку некоторые из них говорили Кизингу, что обещать предкам свинью – это в некотором роде «обман», ведь те не могут по-настоящему поучаствовать в трапезе. Во многих местах эту концептуальную загвоздку пытаются как-нибудь по-хитрому завуалировать. Говорят, что боги любят запах мяса, что они поглощают дым, что им достается душа животного и т. д. Сторонним людям эти объяснения часто кажутся лишь уловками, скрывающими то неудобное обстоятельство, что адресаты церемонии в итоге ничего не получают. Однако, на мой взгляд, тут кроется нечто большее.
Как я уже говорил, жертва часто предлагается в обмен на повышение урожая или успешную охоту. Но у человека имеется интуитивное представление, что исход сельскохозяйственной или охотничьей деятельности зависит в основном от его собственных усилий. И действительно, несмотря на обеспеченные обрядом гарантии, землепашцы и охотники не отказываются от практических мер, повышающих вероятность успеха. Даже принеся в жертву богам козу, человек все равно старательно пашет землю. То, как именно боги даруют благополучие, не проговаривается ни вслух, ни даже в мыслях. Если урожай или добыча действительно получаются обильными, можно считать, что жертвоприношение помогло, но это лишь домысел, ничем не подкрепленный. Следовательно, ситуация выглядит так: люди отдают предкам ресурсы, но часть, которую получают предки, неочевидна, невидима, нематериальна. Взамен люди получают покровительство – тоже неочевидное и невидимое. А значит, интуитивное соответствие между предположительно отдаваемым (в конце концов, вдруг какие-то сущности, хоть это и противоестественно, действительно питаются дымом или едят душу) и предположительно получаемым (в конце концов, вдруг, хоть это и трудно установить, боги действительно помогают) все же имеет место.
Еще одна причина, по которой церемонии интуитивно резонны, состоит в том, что во многих случаях внимание людей сосредоточено не столько на потенциальном взаимообмене с невидимыми партнерами, сколько на реальном обмене или распределении ресурсов среди реальных участников. Во многих случаях жертвоприношение приурочено к распределению внутри общины. Квайо не просто «посвящают» свинью предкам и съедают. Они делят ее на всю общину. Жертвенные обряды очень часто, в отличие от обычного социального обмена, проникнуты этим духом бескорыстной раздачи. Например, мусульманское ежегодное закалывание барана выполняется сообща, и мясом делятся с другими семьями. Те, кому не по карману исполнить обряд самим, могут рассчитывать на подарки от соседей и даже совершенно незнакомых людей. (Этот принцип действует и в обратную сторону: во многих местах не принято устраивать раздачу ценных ресурсов, не «посвятив» хотя бы какую-то часть предкам, богам или духам. Когда я работал в Камеруне, при распитии бутылки спиртного в компании несколько капель всегда проливали на землю – предкам. Обыденный бескорыстный дележ с реальными людьми превращается в обмен с воображаемыми партнерами.) В других жертвенных обрядах особую значимость приобретает разделка туши животного. Фанг распределяют части жертвенной козы по старшинству – причитающаяся каждому доля зависит от характера генеалогической связи с главой семьи, приносящим животное в жертву предкам.
Все это я рассказываю, чтобы подчеркнуть центральный – по веским причинам – пункт в антропологических описаниях обряда. Официальные основания для исполнения церемонии могут быть какими угодно, равно как и представление о предполагаемых результатах. Однако понять, что придает обряду интуитивную достоверность, мы сможем, лишь взглянув на него с точки зрения социальных отношений. Они включают не только существующие отношения между людьми, которые собираются для исполнения определенной церемонии, но и то, как эти отношения меняются в результате обряда.
Многие обряды оказывают важное влияние на социальное взаимодействие, но не всегда эти перемены предстают изначальной причиной исполнения обряда. Возьмем в качестве примера обряд инициации, проиллюстрированный в начале главы подробностями соответствующей церемонии у гбайя в Центральной Африке. Долгую и зачастую болезненную процедуру посвящения, которую подросткам приходится проходить, чтобы их начали считать полноценными членами общества, мы наблюдаем во многих местах. Такие обряды, как правило, куда сложнее прочих и в распространенном виде применяются только к мужскому полу. Мальчиков могут «тренировать» годами, прежде чем они вернутся в общину полноценными мужчинами.
Антропологов эти сложные обряды интриговали давно – не только долгими сроками и сложностью, но и кажущимся несоответствием между исполнением и официальным обоснованием. Обычно считается, что инициация проводится для того, чтобы юноши получили тайные знания и навыки, определяющие настоящего мужчину. Однако процедура инициации – это далеко не учеба в колледже и даже не летний лагерь. Тайное знание в большинстве случаев либо расплывчато, либо парадоксально. Во многих обрядах кандидатам объясняют, что секрет обряда как раз в том, что никакого секрета нет, или что узнать, в чем он состоит, они смогут лишь на следующем этапе инициации. Обряды пропагандируют «эпистемологию секретности», как назвал ее антрополог Фредрик Барт, – представление о том, что знание заведомо опасно и двойственно. Ритуалы племени бактаманов в Новой Гвинее, которые изучал Барт, состоят из нескольких разных этапов с интервалами в несколько лет, в процессе которых юноши постепенно усваивают важные тайны и скрытые ключи к разным обрядам. Однако найденное на каждом этапе решение содержит дальнейшую тайну, которую должен раскрыть следующий этап. Те немногие, кто проходит цикл до конца, усваивают лишь то, что тайное знание состоит из череды завязанных друг на друга тайн и четкого завершения, видимо, не последует. И хотя в ряде случаев считается, что инициация превращает сопливых юнцов в умелых охотников или воинов, никаких практических навыков во время этих долгих периодов изоляции они не приобретают. Военные учения и стратегии далеко не самый важный аспект церемоний. На самом деле многие обряды инициации состоят из долгой череды мучительных испытаний и истязаний, которые, на первый взгляд, не особенно повышают боевые способности юношей. Надрезание пениса или вывих пальцев ног, может, и воздействуют на инициируемых, однако вряд ли тянут на подготовку к серьезным делам.[124]
Как показал антрополог Майкл Хаусман, центральную роль в мужской инициации играют парадоксальные события, создающие что-то вроде когнитивного тумана. В инициации, принятой у камерунского племени бети, которую изучал Хаусман, мальчикам, в частности, велят вымыться в грязной луже. Если они повинуются, их бьют за то, что они испачкались, если же они отказываются, их, разумеется, бьют за то, что не вымылись. Тем, кто пройдет все испытания, обещают награду – пир горой, на котором будет вволю антилопьего мяса и сала. На деле в качестве угощения предлагается смесь из гнилых обрезков, семенной жидкости и экскрементов. Мальчиков отправляют на охоту в лес, но там старшие выслеживают их и нападают, превращая из охотников в добычу. Парадоксальна и общая организация обряда. Мужчины объявляют, что уведут детей из деревни и втайне убьют, чтобы превратить во взрослых. В лагере же мальчикам говорят, что это все обман для легковерных женщин и чужаков, на самом деле никто никого убивать не будет. Однако не успеют кандидаты облегченно вздохнуть, как их без всякого предупреждения подвергают жестоким испытаниям, не имеющим никакого отношения к официальной «тайне».
Испытания оказываются вымыслом, пустышкой, но их, как утверждает Хаусман, очень часто сопровождает самый настоящий и болезненный шок. Кандидатам предлагается странная «игра» – им даются две несовместимые версии происходящего. Старшие выступают одновременно мучителями и партнерами в изощренном обмане, направленном против женщин. Перед тем как вступить в лагерь инициации, мальчики гбайя поют: «Отец, ты обманываешь меня?» Вопрос этот остается открытым даже после завершения обряда. Как отмечает большинство участников подобных ритуалов, понять происходящее невозможно, однако ясно, что нечто произошло и как-то их изменило.[125]
Зачем же через все это проходить? Несоответствие заявленных целей (превратить мальчиков в мужчин) применяемым средствам не может не бросаться в глаза. Однако официальная задача гораздо сложнее, чем кажется. Как утверждают многие участники, мужчиной – настоящим мужчиной, полноценным мужчиной – можно стать, лишь пройдя обряд. В буквальном понимании это выглядит нонсенсом. Все окружение кандидатов прекрасно знает, что мужчинами мальчики станут в любом случае, хоть с обрядом, хоть без. Так что утверждение это выражает норму, а не факт. Оно указывает на некое взаимодействие, которое должно происходить между взрослыми мужчинами, но не гарантировано самим фактом биологической зрелости. В племенной среде, где приняты такие обряды, это взаимодействие заключается в участии в коллективной охоте, в коалициях, в ведении военных действий, в защите племени и некоторых брачных стратегиях, напоминающих картельный сговор. Во всех этих ситуациях успех зависит от коллективного взаимодействия, когда заранее трудно оценить предрасположенность человека к сотрудничеству и присутствует соблазн дезертировать, ставящий под удар оставшихся. А наказать дезертира впоследствии будет трудно.
Испытания обретают гораздо больший смысл, если принять во внимание, что военные действия и сплоченность сил в племени активируют системы сознания, отвечающие за коалиционное поведение. Разница между коалицией и обычной группой, как мы помним из третьей главы, заключае