Объяснение не лежит на поверхности
Мы исследовали далеко не все связи между развившимися в ходе эволюции психологическими особенностями и использованием обрядовых концептуальных представлений. Поэтому разумной стратегией было бы идентифицировать общие механизмы некоторых обрядов и объяснить, почему они особенно устойчивы для такого сознания, как наше. В число этих механизмов входят сигналы заражения, институты взаимодействия и лазейки для богов. Они присутствуют не во всех обрядах, однако наблюдаются в достаточном количестве и могут объяснить, почему эти, на первый взгляд бессмысленные, действия настолько характерны для человеческого общества.
Почему люди, собравшись вместе, притворяются, будто предлагают богине козла, которого на самом деле режут и едят сами? Почему они передают по кругу принадлежащие тигру-оборотню безделушки? Почему новый шаман должен кусать барана за язык – испытание само по себе достаточно трудное, – потом карабкаться с завязанными глазами на столб да еще с бараньим сердцем во рту? Зачем, если уж на то пошло, собираться в специальном здании, слушать историю истязания, проведенного много веков назад, а потом делать вид, будто вкушаешь плоть бога? Я начал с экзотических примеров, чтобы наглядней продемонстрировать, насколько сложны такие вопросы. Католическая месса (которую я описал последней) не таинственней, чем остальные обряды. Однако, когда дело касается знакомых религиозных церемоний, у нас обычно наготове официальная версия, которую выдают сами верующие или власти: воскресные службы нужны, чтобы увековечить важное событие, получить благословение свыше, восславить ту или иную сверхъестественную сущность и обновить особый договор с ней.
Но это не объяснение. Все это действительно связано с обсуждаемой ситуацией, однако никак не описывает психические процессы, которые делают церковную службу или любой другой обряд значимым событием, воспринимающимся как требующее повторения снова и снова по одному и тому же сценарию. Объяснение культурному успеху обрядов нужно искать в процессах, непрозрачных для самих исполняющих, раскрывающих свою суть только через психологические эксперименты, антропологические сравнения и эволюционные предпочтения.
Люди приносят в жертву козлов предписанным способом, передают реликвии по кругу против часовой стрелки и заставляют новоявленного шамана карабкаться на столб по тем же причинам, по которым воспринимают как обязательные другие обряды и ритуалы самого разного толка. Это капканы для мыслей, которые производят ощутимое воздействие, активируя особые системы на нашей когнитивной «кухне». В силу устройства человеческого сознания – наличия особых систем логического вывода, отвечающих за незримую опасность, слабого понятия об устройстве социума, но значимых социальных установок, а также представлений о противоестественных сущностях – такие особые церемонии становятся вполне естественными.
8Откуда берутся религиозные доктрины, отчуждение и насилие
Вот простой сценарий: у представителей некой группы имеется схожий образ сверхъестественных сущностей, местная доктрина, обозначающая, на что способны боги и духи. Общность религиозной идеологии и совместное совершение важных обрядов усиливают у этих людей ощущение принадлежности к группе с четко очерченными границами. Поклонение общим богам сплачивает их между собой и обостряет возникающее исподволь отношение к верующим в других богов и духов как к потенциальным врагам. Глубоко проникнувшиеся религией люди, для которых жизненно важно утвердить свою доктрину как единственно правильную, не остановятся перед убийством тех, кто не признает этот очевидный факт или кто предан ей недостаточно истово. Самые чудовищные преступления становятся торжеством «истинной веры». Так боги и духи обеспечивают сплоченность, которая порождает ксенофобию, ведущую к фанатической ненависти.
В этом сценарии неверно все. Каждый этап описывает знакомое нам явление: религия – это прерогатива социальных групп, доктрины бывают разными, притязания на истину эксклюзивны и несовместимы, фундаментализм становится серьезной угрозой во многих местах земного шара. Но дьявол кроется в мелочах – не столько в фактах, сколько в связях между ними. Вопрос, действительно ли религия катится только по этой скользкой дорожке, ни в коей мере не научный, и поскольку сценарий этот представляет не только академический интерес, давайте разберем его подробнее.
Одной доктрины мало
Более прямой вопрос, наверное, трудно себе представить. Какого вы вероисповедания? Многие с готовностью назовут свое – скажут, что принадлежат к приверженцам религии с той или иной доктриной. Люди относят себя к джайнам, протестантам, буддистам и обычно могут объяснить различие между верами постулатами из доктрины: например, что усопшие возвратятся и покажут нам истинный путь к спасению; что единому богу ведомо каждое наше действие; что никакое живое существо, даже самое мелкое, уничтожать нельзя; что боги могут защитить от болезней и бед и т. д. Пока все просто.
Однако этот вопрос не так уж «естествен», поскольку многие в мире его попросту не поймут. Вот иллюстрация. У представителей филиппинского народа буид приверженность религии выражается в основном в общении и взаимодействии с дружественными духами с целью заручиться их помощью в борьбе с другими духами, опасными. Для этого требуется посредничество. Несколько раз в неделю люди собираются вместе и начинают петь, привлекая своего лаи – личного духа. В какой-то момент они чувствуют, что лаи уже на подходе, скачет к ним по горным вершинам. Каждый из поющих взбирается на спину своего сверхъестественного друга, и вместе они взмывают над горами и деревней, окруженной роем злых духов. Лаи отлично умеют прогонять этих непрошеных гостей. Освоить нужные песни под силу большинству представителей буид, оседлать духа тоже несложно, просто нужно потренироваться. Однако в этом деле, как и в других, есть свои виртуозы, что очень важно в случае болезни или смерти, когда люди чувствуют, что злых духов особенно много и требуется усиленный сеанс. В таких случаях из соседних селений зовут прославленных певцов, чтобы те помогли выдворить злоумышленников.
В отличие от того, что мы наблюдаем в христианстве, исламе или буддизме, у буид нет последовательной доктрины сверхъестественных сущностей. Само собой разумеется, что лаи обладают сверхъестественными качествами – невидимостью и способностью летать над горами, – однако никакой усвоенной теории о том, каковы эти сущности, что они делают, где обитают, нет. У буид есть понятие проводника, но нет концепции «религии», охватывающей все понятия, нормы и действия, связанные со сверхъестественными силами. Нет официальной школы или прослойки религиозных деятелей. Петь и привлекать дружественных духов может любой. И наконец, буид не считают практику вызывания духов приобщением к кругу единоверцев. Есть у других людей в мире личные духи или нет, как эти люди их воспринимают, буид не особенно интересуются.[130]
Приверженность религии не обязательно предполагает наличие определенной доктрины. Особенности, которые нам кажутся естественными и само собой разумеющимися, сложились в ходе особых исторических событий. В некоторых исторических условиях богословы собираются в институционализированные объединения (церкви, касты и т. п.) и распространяют конкретизированное представление о своей функции. И тогда всем становится ясно, что, во-первых, существует некая «религия» как отдельная область понятий и действий; во-вторых, «религии» бывают разные, то есть исповедовать их можно по-разному, но одно исповедание более достойно; и в-третьих, быть приверженцем определенной религии – значит присоединиться к социальной группе, что приводит к возникновению сообщества верующих и разделяет «нас» и «их».
Нескольких доктрин слишком много
Жертвоприношения местным духам или предкам, участие в общих обрядах должно по идее укреплять осознание принадлежности к группе, что в свою очередь способствует сплочению и сотрудничеству. Но так ли это на самом деле? И снова не следует путать официальные нормы с действительностью. Связь между верой в одних и тех же богов и общностью может быть скорее декларацией того, как должно быть, а не описанием происходящего.
Разницу между нормой и действительностью хорошо иллюстрируют религиозные концепции и практики на Яве. Здесь совмещается несколько религиозных традиций. Во-первых, многие, особенно в сельской местности, исповедуют разнообразные культы предков, которые люди со стороны называют абанган. Во-вторых, в регионе уже не первое столетие присутствует сильное мусульманское влияние – настолько сильное, что большинство населения считает себя мусульманами. Мусульманские школы и институты шире представлены в городах и непосредственное воздействие оказывают больше на торговцев и горожан, чем на крестьян, однако ислам остается религией большинства. Кроме того, многие яванцы причисляют себя к индуистам, посещают соответствующие церемонии и молятся в индуистских храмах. И наконец, некоторые мистические «яванские» культы являют собой осовремененную версию традиционных деревенских представлений, хотя, возможно, несут на себе отпечаток суфизма. В условиях этой сложной смеси верований одни индонезийцы воспринимают мистические яванские культы как подлинную, но эксцентричную разновидность ислама, другие видят огромную разницу между местными, яванскими элементами и чужеродным (мусульманским или индуистским) влиянием.
Люди, по крайней мере официально, принадлежат к одной из групп, определяемых этими доктринами. Говорю «официально», потому что, как отмечает антрополог Эндрю Битти, деление на мусульман, последователей культов и индусов у большинства людей в какой-то степени внутреннее. То есть мировоззрения и нормативные идеалы, отождествляемые с этими разными традициями, – это инструменты, которые человек комбинирует гораздо свободнее, чем подсказывает картина вероисповедания. Мусульмане посещают индуистские обряды и считают индуистские храмы священными. Самопровозглашенные индуисты включают в свои обряды отсылки к мусульманским святым и культу предков. В деревне, где проводил исследования Битти, около одной пятой взрослых жителей (как мусульман, так и индуистов) принадлежали также к мистической яванской секте Сангкан Паран, которую не считали религией, поскольку она занималась не столько абстрактной теологией иного мира, сколько благополучием и достатком при жизни.