– Трижды повторил, однако душа не на месте. Слыхали небось про коллективизацию и раскулачивание.
– Уж не впервой от тебя доносится.
– А вот и сон в руку! – вскочил Иван с чурки, на которой сидел, – цельный отряд по нашу душу.
Сыновья метнули свои взоры на ворота, возле которых остановилось пять конных красноармейцев и знакомый Семён Никудышнов в чине лейтенанта НКВД. Передний конный наклонился к петле, держащей две воротины, поднял. Ворота разъехались, и офицер первым прогарцевал через двор, к побледневшему Ивану Степановичу.
– Не чаял меня увидеть, мельник? – оскалил в ехидной улыбке зубы Семён. – Я ж говорил, что смышлёный, вот – в люди вышел. И на руках предписание имею: раскулачить тебя и сыновей твоих, коль отказался вступать в колхоз.
– Не имеешь такого права! – панически выкрикнул Ухватов.
– Имею. Вот мандат. Мне советская власть дала волю, власть и право давить кулачьё.
– Мне и моим сыновьям советская власть дала волю на мирный труд. Вот я и живу справно своим трудом. И сыны мои тем же. Дома себе поставили на одной усадьбе, женились. Всей семьей трудимся денно и нощно. Хлеб, мясо, молоко государству продаем, и в долгу перед ним не ходим. Считай, семейный колхоз, – более спокойно и твердо говорил Иван Степанович, и ему казалось убедительно. Тем более, зная свою правоту: оставаться коллективной трудовой ячейкой, то есть семейной артелью, он месяц назад получил согласие в районном исполкоме.
– Нет такого понятия. Есть одно – кулачьё, коль батраков нещадно эксплуатируешь. Земли, скота, птицы у вас не считано. Да за помол шкуру дерёшь с мужиков голодранцев.
– Неправда твоя, берём щедяще, меньше, чем на новой колхозной мельнице.
– Не тебе, Ухватов, оценку давать о делах первых колхозников. Собирай всю семью, я зачитаю решение комбеда о раскулачивании и конфискации движимого и недвижимого имущества, кулака Ухватова Ивана Степановича и его сыновей в пользу государства.
– Лишаешь жизни за труд наш, каким кормим шахтеров соседней шахты! Да я тебя своими руками удушу! – Иван Степанович сжал кулаки, кровь ударила в голову, она зашумела, словно по ней хватили дубиной. Треснула Земля, под ногами закачалась почва: бандиты средь бела дня отбирают его жизнь! А жизнь его вечный беспробудный труд, эта богатая усадьба, сыновья и внуки. И в одночасье всего этого не будет! Ненависть к человеку с погонами и бумажкой в руках бросила хлебороба на военного, но сыновья схватили отца, оттащили обезумевшего от ярости в сторону.
– Тятя, смирись! Плетью обуха не перешибёшь!
– Арестовать бунтаря! – приказал офицер.
Красноармейцы, спешившись, щелкая затворами винтовок, двинулись к мельнику. Под вой женщин, плачь детей, окружили Ивана и его сыновей. Случившийся попутной дорогой на усадьбе Ухватова его кум с заимок и видевший всю эту неприглядную картину, поспешно ретировался.
– Какое же надо иметь сердце, чтобы вот так раздавить человека! Наступить, как на червяка, и растереть в мокроту.
Кум упал в свою повозку и, слыша безудержный вой баб и ребятишек, вылетел из усадьбы и направил кобылу на свою заимку, страшась появления раскулачников и на его вотчине.
Глава 15
К железной дороге вышли гораздо левее того места, где пустили под откос эшелон. Солнце уж перевалило полдень, бросая в прогалины охапки света, хорошо прогревая осенний воздух. Остановились, присмотрелись. На дороге произошли изменения. С правой стороны путей на видимом расстоянии сделаны тупики. На одном из них стояла дрезина с пулемётчиками. Они сидели за мешками с песком и что-то ждали. В центре находилась огромная овчарка с иглистым ошейником. Вскоре послышался шум идущего состава из Локтя. Паровоз и пассажирские вагоны с красными крестами были наши, на них видны следы ремонта. В окнах – люди. Иные с забинтованными головами.
– Везут побитых и покалеченных восвояси, – не удержался от комментария Осинин. – Думали, вам тут сладкая халява припасена. Вышла – кровавая.
Длинный состав тянулся с громом и стуком несколько минут, оставляя сизый шлейф дыма. За ним пошла на запад дрезина. Поравнявшись с тайными наблюдателями, собака заволновалась, но креазотный запах шпал сбивал ей нюх.
– Патрулируют, – сказал лейтенант, – учтём. Думаю, и на северной ветке такая же петрушка.
– Крепко мы их напугали! – снова не удержался от своёй оценки Осинин.
– Все дороги такими тупиками не обделаешь, – резонно заметил Степан, – Россия-матушка на тыщи километров разлеглась.
– Охраняют узловую станцию со складами. Но эта мера захватчиков не спасёт. Заложить тол под рельс – минутное дело. Важно, чтобы кювет был глубокий с оврагом.
– Выйдем к такому, знаю место отменное, – заверил Степан.
– Дрезина скрылась, вперёд!
Группа в секунды перемахнула полотно, ушла в ближайшие кустарники и дальше в смешанный нетронутый пожарами и вырубками лес.
– Речка Грязнушка остаётся пока справа от нас, – сказал Степан через полчаса хода. – Но вскорости мы упремся в неё. Она небольшая, мелкая, а тянется с того ключа, о котором я вам раньше говорил. По нему отходить думаю.
Шли долго, перешли речку, перепрыгивая с отмели на отмель, почти не замочили ноги. Бойцы, видно было, устали, проголодались, но шли терпеливо, ожидая привал. Командир всё замечал, как вспотели его бойцы, как боролись с усталостью, тяжело дышали. Пора объявлять привал. Степан засмолил самокрутку табака, тяжело опустился за землю. Видно, и ему нелегко даётся быстрый марш. Парни вообще упали на спины, однако через минуту заулыбались.
– А вы, товарищ лейтенант, хоть бы хны! Неужели не устали? – не удержался словоохотливый Фёдор. – До боя шагалось как-то легче, а теперь – язык на плечо!
– Не буду давать себе оценки. Тяжелей дается дорога – перенервничали в схватке. Особенно с предателем. Свыкнитесь, впереди много боёв. И тренировок. Доставайте пищу.
Перекусили, посидели немного, пошли дальше. Слышали гул вражеских самолётов. Вечерело. Лейтенант начал проявлять беспокойство.
– Сколько идти, по вашему глазомеру, товарищ Степан? Нам надо засветло оглядеться, а завтра быть в лагере. Боюсь, каратели могут нагрянуть.
– Близко моё место, полчаса ходу, а то и меньше.
И точно, сквозь чащу леса донесся шум идущего поезда. Местность пошла бугристая, с глубокими балками.
– Можно сказать, пришли, товарищ лейтенант, – сказал Степан, – до железки рукой подать. Вот через эти неудобья полотно отсыпано. В любом месте можно выходить. Я бы этот глубокий овраг облюбовал. На дне бетонные кольца для пропуска паводка, сверху насыпь и полотно. Тут несколько поездов улягутся чехардой!
– Да-да, но и охрана может быть плотная. Привал, бойцы. Десять минут. Осмотримся, разведку проведём, вот поэтому косогору к железке выйдем.
Справа к полотну лес подступал близко, но был вырублен полосой шириною метров на тридцать. Не убран. Получилась труднопроходимая засека. Слева вдоль насыпи – кустарник, а дальше просматривалось пахотное поле. Через него шагали телеграфные столбы.
У Белухина загорелись глаза. Телеграфная линия, а у него в рюкзаке лежит простейший радиоприемник, взятый в доме у деда Евграфа, при помощи которого можно прослушать идущую радиотрансляцию, а также телефонные переговоры немецких штабов.
– Эта телеграфная линия наша или немцы протянули? – спросил Константин Степана.
– Наша. Вижу, немцы её подновили, столбы свежие.
– Можно послушать, о чём говорят генералы. Жаль времени в обрез. Но и упустить шанс нельзя. Когда теперь к ней выйдем?
– Вам решать.
– На это уйдёт час, а то и два. Сейчас осмотримся, решу.
Лейтенант не ошибся. В перекрестье снайперского прицела он поймал дрезину с пулемётчиками, которая шла с севера и плавно повернула на короткий тупик. Остановилась в ожидании эшелона, чтобы пропустить его и продолжить дальнейшее патрулирование влево и вправо.
Белухин передал Степану, а потом бойцам винтовку и те поочередно осмотрели местность. До тупика с дрезиной через овраг по прямой метров пятьдесят. Тупик тянулся от оврага в сторону станции. Если немецкий говор глох в деревьях, за которыми притаились диверсанты, то над полотном дороги он летел, как в трубу, и можно разобрать, о чём идёт речь.
«Воспользуюсь случаем», – подумал командир и спросил:
– Уяснили, где опасность?
– Да, товарищ лейтенант, – дрезина с прожектором и пулемётчиками – она так и шарится по нашему месту, – за всех ответил Фёдор.
– Лучшего места не найти, – ответил командир, – провода от кромки леса хватит. Пробьём тропу в засеке, и вот на крайней точке балки поставим заряд, чтобы эшелон ушёл в пропасть. Она добрая что слева, что справа.
Дрезина стояла недолго, вышла из тупика и покатила дальше. Лейтенант встрепенулся.
– Степан, оставайтесь с Осининым на месте, я с Шелестовым броском к линии связи.
В сгущающихся сумерках лейтенант и рядовой быстро преодолели вырубку, перемахнули через дорогу и скрылись. Степан и Фёдор замерли в напряженном ожидании. Упавшая тьма ярко высветила холодный огонь неба. Стал выползать на южном небосклоне тусклый рог луны. Степан и Фёдор видели, как дрезина несколько раз прокатывалась мимо них, волновались за лейтенанта. Наконец командир и Лёня вынырнули из темноты, упали рядом.
– Повезло! Удалось подслушать разговор штабников о последствиях жалобы фельдмаршала фон Бока начальнику штаба сухопутных войск Гальдеру на командующего 2-й танковой группы Гудериана. Суть в том, что подчинённый не слушается начальника. Это неспроста: фрицев бьют, вот они стали грызть друг друга, как крысы в бочке.
Недавний разговор с командующим Гальдер записал в свой ежедневный дневник. И с огорчением поделился с главкомом сухопутных войск генерал-фельдмаршалом Вальтером фон Браухичем о предубежденном мнении генерала Паулюса, инспектирующего 2-ю танковую группу.
– Я считаю, что Паулюс целиком попал под влияние слишком односторонних выводов Гудериана в тактике, – недовольным тоном докладывал Гальдер. – Танкиста убедить в ошибках трудно, его стремление рваться вперёд симпатично фюреру. Как бы ни переломать ноги на русских буераках.