я нет и в помине, а если оно произошло на самом деле, то отвечать ему придётся жизнями своих товарищей, а то и своей. Он помнил свои ощущения при первом спущенном под откос эшелоне. Волновался, конечно, но далеко не так, скорее всего от неиспытанного чувства ответственности за жизнь товарищей от карающего меча немцев. Мог свободно уйти в любой момент в глубину леса. Да, собственно, не до конца осознавал опасность облавы. Их было тогда всего четверо. Да и немцы, думалось ему, отнесутся к потере эшелона на волне успеха наступления, как к досадной осечке, случайностью в прифронтовой полосе. Теперь иное мнение: систематические диверсии хорошо подготовленной группы партизан. И ответ на диверсию будет мощный, а у него за спиной гражданские люди. Однако бушующее пламя в чехарде вагонов разрасталось, мысли о будущем сгорели в их рукотворном огне, контроль над временем был потерян, оцепенение продолжалось, но вскоре радость захлестывала, а Фёдор закричал:
– А, гады, получайте наш гостинец!
Его возглас вырвал души диверсантов из опасного созерцания катастрофы и вернул командиру прежнюю неукротимую волю.
– Всё, уходим! Это эшелон с боеприпасами. На платформах, под брезентом, тяжёлые бомбы. Там настоящее пекло, и они вот-вот начнут дружно рваться. Степан, веди!
И они ушли, догоняемые некоторое время отсветами огня, прорывающимися в прогалины леса. Не покрыли трехсот метров, поминутно натыкаясь на ветки деревьев, как раздался раскатистый оглушительный взрыв. Взрывной волной закачало деревья. Группа в изумлении остановилась. Разинув рты, они как по команде повернулись в сторону железки. Последовал новый, не менее мощный взрыв, за ним второй, третий. Где-то неподалеку о землю что-то ухнуло, глухо защелкало о стволы.
– Свят-свят, – промолвил Степан и снова перекрестился.
– Рвутся снаряды и мины, возможно, авиабомбы в полтонны, – сказал лейтенант севшим от волнения голосом. Они постояли немного, прислушиваясь к музыке взрывов, удивляясь тому, как это им выпало счастье пустить под откос драгоценный эшелон под столь сильной охраной.
– Уходим, – вновь скомандовал лейтенант, – завтра будет облава по всем направлениям. Нам надо как можно быстрее прибыть на базу. Далеко ли до просеки?
– В потемках неблизко, километра два.
– Выйдем на просеку, идти след в след. Нам мать-луна помощница, слегка подсвечивает. Выполнять!
Гнев командира дивизии был испепеляющий. Он винил всех своих подчинённых, только не себя. Уничтожен эшелон с боеприпасами, предназначенный не только для его дивизии и который он ждал. Более того, уничтожены авиабомбы для «Юнкерсов». Лётчики тяжёлыми ударами с воздуха должны взломать оборону окопавшегося противника. Кто навёл русских на него, или это случайность? Неужели за три недели с небольшим у него в тылу развернулись крупные силы партизан и контролируют движение на железной дороге? Эти вопросы он задавал пока себе и ответа не находил. Так пусть ответят на него дармоеды из спецслужбы и раздавят партизан, как мокрицу.
Не успели в его кабинете собраться люди, отвечающие за безопасность войск, как генерала пригласил к телефону побледневший адъютант:
– Штаб армии, господин генерал…
– Генерал Фрайс у телефона, – упавшим голосом сказал командир дивизии, вытягиваясь в струнку.
– Что у вас происходит, господин Фрайс? – раздался голос начальника штаба армии.
– Выясняем детали, господин фон Линке…
– Вы боитесь сказать мне правду, потому что она вас раздавит? Вам удалось скрыть от нас уничтожение эшелона с горючим. Но теперь мы знаем всё! Нам позвонили лётчики, они ясно слышали мощные взрывы снарядов и авиабомб на железной дороге, предназначенных для нанесения сокрушительного предстоящего удара. Если это так и вы не уничтожите партизан, боюсь, мы с вами распрощаемся.
– Я брошу на партизан достаточные силы, найду и уничтожу.
– Немедленно бросьте! Немедленно! Я жду это сообщение из ваших уст. Боюсь, как бы эхо взрыва не докатилось до ушей Гудериана или фон Бока.
– Вы слышали, оберштурмбаннфюрер приказ начальника штаба армии? Хватит отсиживаться на охране пленных, поднимайте все свои силы, полицейских. Я даю взвод охраны штаба – прочешите с собаками леса, прилегающие к северной ветке. Пройдите всюду, но уничтожьте диверсантов. Я отправлю на место бойни личного адъютанта, чтобы он своими глазами увидел трупы партизан.
Отголосок крушения литерного эшелона докатился не только до ушей генерал-фельдмаршала фон Бока, но и до генштаба сухопутных войск. Генерал-полковник Гальдер в своём дневнике записал:
«Снабжение. В полосе группы армий “Центр” осуществляется по плану. Положение с горючим в группах армий в настоящее время несколько улучшилось. Партизаны снова и снова нарушают движение по железным дорогам».
Начальник штаба вспомнил судьбоносное совещание по уточнению плана операции «Тайфун». Фюрер как всегда эмоционально говорил о том, что каждый солдат должен дойти до своей конечной точки в группе армий «Центр» здоровым не только телом, но и духом; ни одна капля горючего не должна пролиться на землю; каждый патрон, сделанный на родине, должен пойти в дело, не говоря уж о снарядах.
«Пока мы оберегаем психику фюрера от взрыва в связи с крушением поездов. Но так долго продолжаться не может. Однажды на его стол ляжет докладная от Йодля, как это он сделал перед главкомом, о дерзких партизанах и, боюсь, у многих полетят головы», – подумал Гальдер, раскрывая свой дневник, чтобы кратко отразить итоги и выводы совещания.
Глава 16
Вторая половина ночи выдалась темнее. Слепой рог луны быстро опустился к кромке горизонта и был бесполезен. Сквозь ветви деревьев мерцали плешинами яркие звёзды. Но они не сыпали под ноги патриотам свет, и тем приходилось идти на ощупь, постоянно натыкаясь на разлапистые ветки деревьев. Правда, под ногами лежала мшистая постель почти без кустарников. Лишь в неглубоких балках стоял колючий шиповник да местами в сырых низинах болотный багульник, запах которого напомнил Косте его заросли в родной таёжке, где меж кустарником – россыпи брусники. Здесь ягоды не было. А так набрал бы на привале горсть – да в рот!
Командир шёл замыкающим, то и дело, натыкаясь на спину Шелестова, торопил бойцов, уставших от совершенного к железке броска и теперь торопливо идущих в кромешной тьме к просеке. Лёня приналегал, подтягивался к Осинину.
– Вот и куга попалась густая и ноги замочил. Она держится по отмелям небольшого озерца. Просека рядом, – наконец сообщил место нахождения Степан, – верно идём, не сбились в потёмках.
Через несколько минут вышли к просеке. Она угадывалась более светлым пространством, была широка, с полкилометра.
– Привал сорок минут, – скомандовал лейтенант.
Бойцы попадали на землю, где стояли. Белухин подошёл к Степану, засмолившему самокрутку из домашней махорки, присел рядом.
– Сейчас отдышимся, подкрепим силы, – лейтенант достал карту, развернул в потёмках, – подожгите бересту, посветите мне. Определим, где мы и сколько до станции.
Степан взял протянутую командиром скрутку бересты, запалил от спички. Она, скручиваясь от огня, зачадила с дегтярным запахом, ярким пламенем освещая карту.
– Железка вот где, рванули состав здесь. Где же теперь находимся?
– Я в картах не силён, фрицы, смотрю, просеку указали и озерцо, которое рядом. Вот здесь мы, – ткнул пальцем в карту Степан.
– Так, до станции добрых двадцать километров по прямой. Но немцы посадят карателей на дрезины или маневровый паровоз с вагоном и высадят у места крушения. Вторую группу могут перебросить, где просека упирается в железку. Дальше – пешком да с собаками.
– Ночью, поди, не сунутся?
– Сунутся, товарищ Степан, уверен, в дивизии объявлена тревога, спешно сколачивается подвижной отряд и его, думаю, уже сейчас размещают на транспорт. Так что пора взяться за плотный перекус, иначе потом будет не до него. Подремлем чуть-чуть, и – вперёд. Я смотрю, мои рядовые уже дрыхнут. Бойцы – принимать пищу, потом отдыхать.
В ход пошли ножи. Вскрыли по банке тушёнки, принялись торопливо цеплять кинжалами куски мяса и отправлять в рот, заедая сухарями и запивая из фляжек.
– Сколько отсюда до ручья? – спросил Белухин, загоняя в ножны кинжал, а пустую банку сунул в рюкзак.
– Километра два, не больше, – уверенно ответил Степан.
– Есть там какие-нибудь ориентиры?
– Всякие. Дальше тянется смешанный лес. Дубы, берёза, осина, местами сосна. Шпиль трухлявой осины почти у самого ручья, что уходит от неё прямо на запад, потом поворачивает на юг. Тут горельник стоит. Года три уж.
– Сколько до поворота ручья?
– По глазомеру поболе двух.
– Ладно. Вы уходите по ручью, я выберу удобное место для наблюдения, прикину силы карателей, уберу собак. Перед поворотом на юг, соорудите у ручья приметную пирамидку из камней. Я приду, увижу ваше направление, раскидаю и – за вами. Следов не оставлять, веток не ломать.
– Желательно бы догнать нас на ручье, – с сомнением сказал Степан, – в лесу человека не просто найти.
– Будем уповать на немецкую мобильность. Враг хорошо подготовлен, на рассвете будет здесь. Сейчас четыре утра. Так что я долго не задержусь.
– Вы тоже хорошо натренированы, товарищ лейтенант, – не удержался от реплики Фёдор.
– Думаю, не хуже фрицев, но вы то, рядовые, лямку свою тянете слабо, а товарищ Степан уже не молод для таких переходов.
– Неспешно я покрою за световой день полста верст, а тут бежать надо. Дыхалка не справляется.
– У вас дыхалка – годы, а у рядовых – мандраж в коленях. Ничего, для них – дело наживное.
– После лазарета с глазом в Гражданскую я дорогу в больницу не знаю. Все время в движении. Ноги меня спасают от всякой хвори.
Степан был из тех крепких мужиков, у которых ближайший друг и собеседник родной лес с его многообразием жизни, и век у них долгий, содержательный, яркий впечатлениями.
Через полчаса отряд двинулся. Шли гуськом междурядьем сосновой посадки. Шелестов, идущий третьим, по-прежнему отставал от Осинина. Подбадривающие негромкие возгласы командира подстегивали рядового, но через несколько минут картина повторялась. Вышли на широкую и длинную прогалину в посадке, где саженцы не прижились и вместо них стояли осот с распушившимися белыми головками, пожухлые дудки и соцветия короставника, отцветающий донник, белый клевер, по-осеннему жёсткий мятлик и пырей. Впереди с левой стороны просеки в синеющем рассвете возвышались дубы. Прекрасное место для наблюдения за врагом.