– Они здесь! – крикнул он, не узнавая своего голоса. Торопливо взял уткнувшуюся в пол девочку, поднял. Она была мертва. Рука потянулась за второй малышкой, но и эта обдала пальцы холодом.
Константин с лихорадочной быстротой поднял третье закостеневшее тельце. Четвертая, самая нижняя, обдала его жаром.
– Живая, одна живая! – надтреснутым голосом от жути случившегося выпалил Константин. – Степан, Таня, принимайте живую. Дыхание, дыхание дай ей, Таня! Я подниму остальных.
Он встал во весь свой высокий рост, поднял над головой девочку, её подхватила Таня, бросилась вон из горельника на траву, сорвала с себя куртку, постелила на землю и принялась хлопотать над малышкой, приводя в сознание.
Над Таней склонился Костя.
– Как она, дышит?
– Дышит, хорошая реакция на нашатырный спирт. Пульс очень слабый. Бедняжка замерзла. Растирай ей ножки, согреть девочку надо, укутать. Несчастные дети! Изверги погубили невинные души! – Таня достала из сумки аспирин, принялась делить их пополам ножом. Костя широкими ладонями принялся растирать крохотные холодные ножки. – Боюсь, как бы у девочки ко всему не поднялась температура.
– Я сейчас разведу костер, заварю осиновой коры, девочку напоим отваром, – сказал Степан, – первейшее средство от простуды!
– Правильно, Степан Викторович, разжигайте костер, бедняжку отогреем. И наблюдать, товарищ Степан. От горя мы потеряли осторожность! Потом похороним погибших и отомстим, – сказал командир, продолжая растирать малышке посиневшие ножки.
Степан бросился к сараю, где лежали дрова, быстро подпалил одной спичкой бересту, кинжалом нащипал лучин с полена, и через минуту костёр занялся в полную силу. Кстати, у поленницы лежал топорик Степана, он им тут же воспользовался. Затем сходил к колодцу, набрал в котелок воды, срубил ветку черемухи, пристроил её вместо тагана, подвесил котелок над огнём. Малышку пододвинули ближе к костру, сначала дымно чадящему, подстелив немецкий китель, снятый с походного вьюка, висевшего на командирской лошади. Почувствовав тепло, несчастный ребенок открыл глаза. В них плескался страх.
У Тани на глаза навернулись слёзы.
– Не бойся нас, миленькая, мы тебя отогреем, накормим и напоим, – говорила она, поглаживая головку ребенка.
Тихий и ласковый голос тетеньки, мягкая ладонь и струящееся от костра тепло успокоили девочку, страх постепенно улетучился, и она что-то силилась сказать, но так и не смогла ничего произнести.
– Пусть Таня занимается девочкой, а мы придадим тела погибших земле, время летит, – распорядился командир. И оба принялись рыть неглубокую могилу в углу двора саперными лопатками.
– Что будем делать? – спросила Таня командира, когда мрачные и молчаливые они вернулись к костру. – Девочка приняла аспирин, с трудом напоила отваром коры с сахаром, горькая, но выпила больше ложки.
– Надо торопиться. Я уверен, фашисты погонят в село воспитателей и мальчиков. У нас нет иного выхода, как уничтожить захватчиков и передать девочку в добрые руки. Уходим!
– Малютке нужен покой, хорошие питание и уход, – сказала Таня, – как же они справятся, находясь в таком положении?
– У вас изменилось мнение, товарищ Степан? – вместо ответа Татьяне спросил Константин.
– Нет, товарищ командир, – довольно твердо ответил Степан. – Смерть детей гнетёт, и очень сильно.
– Беженцы на кордоне сидели тихо, фашистам не мешали. Однако последовали необъяснимая жестокость и расправа. Чем сильнее мы будим бить это зверьё, тем быстрее придёт Победа, меньше будет уничтожено детей, женщин, стариков.
– Я этого не отрицаю, я только о последствиях для колхозников.
– Куда же девать девочку? Я диверсант, вы теперь тоже. Моя задача бить врага как можно чаще, но я обрастаю гражданскими людьми, и наша оперативность снижается. Мы зря едим кашу, полученную с самолета. Полковник-инструктор ничего не говорил, как диверсантам поступать с гражданскими людьми, потому что вот так партизанить боевые группы не должны, а совершать рейды, громить, жечь захватчиков, возвращаться в полк, в дивизию. И снова в рейд! Так, а не иначе я сейчас поступаю вопреки предписанию. Жизнь и борьба внесли свои коррективы – прислушиваться к своей совести, действовать по велению души.
– Верно, товарищ командир! Вы спасли семью деда Евграфа, кума Ивана с подростками и остальными. Спасли бы и беженцев, если бы не каратели. Ваша группа хоть и обросла гражданскими, но она же и усилилась! Не тронув этих врагов, мы спасём колхозников, достанем немцев на шоссе.
– Детей, детей куда?
– Надо проследить, как поступят немцы с воспитателями и мальчиками, тогда принять окончательное решение, – не сдавался Степан.
Таня порывалась вклиниться в разговор, поддержать чью-то сторону, но не решалась, а только слушала, правда, она больше склонялась к мнению Степана, но вопрос: «Куда девать детей?» – сдерживал санинструктора от своей реплики.
– Я вам уже говорил: фашисты погонят всех в село. Зачем бы они выдергивали из кордона беспомощных мальчишек. Видно, какая-то цель?
– Логика у командира безупречная, – сказала, наконец, Таня, – давайте посмотрим, как будут развиваться события.
– Ладно, я ведь могу и приказать, поскольку в движении нам будет сложнее атаковать фашистов. Один мотоцикл пойдёт впереди, два сзади. Где окажутся полицаи, трудно предугадать. Как бы женщин не подстрелить.
– На этот случай, товарищ командир, есть очень удобное место. Дорога за полем идёт по кромке леса вдоль оврага, с ключом и поворотом на север. Вот там можно устроить засаду.
– Ладно, посмотрим.
Диверсанты замолчали, прислушиваясь к монотонному убаюкивающему шуму леса. Вид пепелища и его отвратительно удушливый запах будоражили нервы. Вскочили в седла. Девочку на коленях пристроил Белухин. Она заснула под мерное покачивание идущей широким, но мерным шагом лошади. Солнце давно перевалило полдень, выныривая меж бегущими хмурыми облаками, торопило диверсантов. Командир боялся, как бы не опоздать, застать людей в работе, а фашистов врасплох и всадить в них горячую очередь из «дегтяря».
Сержант Ботагов и рядовой Шелестов встретили командира с напряженными лицами.
– Как ведут себя враги? – первое, что спросил командир.
– Спокойно.
– У вас как?
– Плохо. Кордон сожгли фашисты. Трое девочек задохнулись от дыма в подполье, одна чудом выжила. – Командир указал на закутанную, похожую на куль, девочку. Подошла спешившаяся Таня, приняла бедняжку в свои руки.
Они оставили лошадей в лесу, а малышку на попечение Тани, и выдвинулись к полю. Немцы по-прежнему стояли на дороге в сотне метров от леса, сгрудились у одного мотоцикла. Солдаты пили чай, сваренный на спиртовой конфорке. В руках парующие крышки от термосов и галеты. Выделялся своей грузной комплекцией унтер-офицер, сидящий на мотоцикле.
Около тридцати женщин, одетых в длинные чёрные юбки, в куртках из крепкой, так называемой чёртовой ткани, с головными однотонными платками, чтобы казаться перед похотливыми взглядами солдат менее заметными, продолжали собирать початки и тут же грузить их на подводы. Большая часть их стояли полные. Среди колхозниц затерялись, едва двигаясь, мальчики с кордона и воспитательницы. За ними со стороны поля и леса наблюдали шестеро вооруженных полицаев. Вот один из них – пожилой, обросший бородкой, в гражданской одежде и с повязкой полицая на руке – приблизился к немцам и стал что-то втолковывать, жестикулируя руками, показывая на полные телеги и на солнце.
Унтер-офицер встал с мотоцикла и прошёл к подводам. Видимо, убедившись, что они наполнены, властно махнул рукой, показывая направление. Унтер что-то кричал, размахивая руками. К сожалению, лейтенант не мог разобрать – о чём речь? Далеко, слова не долетали. Повозочные, а это были старики, встали слева подвод и, понукая лошадей, стали выводить их на дорогу. За ними потянулись женщины и полицаи. От глаз унтера не ускользнуло то, что воспитательницы собрали мальчиков возле себя и пытались спрятаться в кукурузе. Разгневанный немец выстрелил из пистолета вверх и, указывая на толпу колхозников, велел следовать воспитательницам за ними. Те, перепугавшись выстрела, растопырив руки и что-то крича, направили мальчиков вслед за женщинами. Унтер некоторое время наблюдал за шествием и вернулся к мотоциклам.
– Что я говорил: унтер заставляет идти беженцев за обозом. Приказываю: сержанту Ботагову и Степану Сёмкину уничтожить полицаев. Я и рядовой Шелестов атакуем немцев, переносим огонь, если понадобится, на оставшихся полицаев. Задание ясно?
– Так точно, – ответил сержант, – из самозарядки свалю двух полицаев.
– Успею достать двоих, – сказал Степан.
– Если вы выбьете четверых, двое нам вреда не принесут. Рассредоточьтесь и определите цель. Вот того, крайнего пожилого полицая, что приходил докладывать, можно оставить в живых. Допросим. Огонь открывать одновременно после моей команды. Готовность пять минут. Выполнять!
Степан и сержант перебежками отошли на исходную, указанную лейтенантом, изготовились к стрельбе.
– Степан, берите ближних, я свалю тех, что по ту сторону телег. Ждём команды.
Диверсанты поймали на мушку первые фигуры, замерли. Расстояние промахом не пугало. Оба первоклассные стрелки. Степана гложет мысль: кто из полицаев донёс унтеру о кордоне? Знал бы кто, на повал бить бы не стал, ранил бы, чтобы спросить. Ладно, колхозницы скажут, кто иуда.
Командир, прячась за толстым стволом берёзы, как и Шелестов, распределил цели:
– Лёня, срежь двух солдат, что уселись на землю и пьют чай. Я беру унтера и остальных. Они хорошо стоят кучкой.
Лейтенант сделал выдержку наизготовку к стрельбе своей гвардии и что есть мочи крикнул: «Огонь!» И тут же тишину разорвала его прицельная и точная очередь из «дегтяря». Шелестов не замешкался, поразил сидящих фашистов, не успевших даже вскочить. Лейтенант видел, как рухнули на землю полицаи. Двое все-таки остались живые. Пожилой выстрелил в своего соседа, что стоял напротив по ту сторону телеги, бросил винтовку и поднял руки. Женщины с криком ринулись в лес. Пятеро стариков-повозочных, остались на месте. Воспитательницы и обессиленные мальчики попадали на землю там, где шли.