– Стойте, женщины, стойте! – раздался крик Тани, она выбежала из лесу навстречу перепуганным людям. – Мы – партизаны!
Крик Татьяны не смог остановить инерцию бега. Люди встали, лишь войдя в лес, где столкнулись с сержантом и Степаном.
– Товарищи, мы никого не тронем, – закричал Степан, – ради бога, верьте нам!
Белухин, убедившись, что среди немцев нет живых, заторопился к колхозникам, а Таня к воспитательницам.
– Товарищи, успокойтесь, я командир партизанского отряда, мне надо с вами поговорить.
– Как же нам теперь появляться в деревне? Немцы нас прибьют, а у нас дети! – плача закричала полная женщина лет тридцати.
– Ой, побьют нас, бабаньки, побьют! – вторила ей вторая молодуха.
– Они не церемонятся, в соседнем селе расстреляли десять человек, заподозрив жителей в связях с партизанами, – поддержала товарок третья гораздо старше, и гвалт вперемежку с плачем усилился.
Третьей женщине было за сорок. Она выделялась среди остальных и одеждой сшитой из синего сатина, строго подогнанной к её сухопарой фигуре, и спокойным поведением, присущим руководителям, и умело выщипанными и подкрашенными дугообразными бровями, и внимательными большими глазами, взгляд которых, казалось, проникает глубоко в душу собеседника. Лейтенант умел точно определять возраст. О таких, как эта, говорят: бабе сорок пять – баба ягодка опять. К ней и обратился Константин:
– Вас как зовут?
– Варвара. Я – колхозный ветврач.
– У вас семья и вы беспокоитесь за неё?
– Да, у меня, как и всех, есть семья. Внуки со мной. Дочь – тоже медик, с мужем призваны в июле. Я же не прошла по возрасту. Но не только о своей семье беспокоюсь – за всех. Говорят – гитлеровцы стреляют выборочно, каждого десятого.
– Враг бомбит наши города и села, наша армия героически сражается, сдерживая натиск захватчиков. Придёт час, и они будут разбиты. Вы же ссылайтесь на то, что на охрану напали партизаны. Я разрешаю увезти заготовленные початки, если это как-то оправдает вас. Но я хочу спросить: кто этот человек? Он застрелил полицая и бросил винтовку на землю.
– Это наш полевод. Немцы заставили его организовать уборку кукурузы, ему уж не сносить головы, если явится в деревню. Мне – тоже, я к тому же член правления колхоза, – сказала Варвара. – Вы не сможете нас защитить.
– Посмотрим…
– Не надо быть наивным, молодой человек. У вас достаточно отваги и ненависти к врагу, но возможности ограничены, – с нотками обреченности в голосе сказала ветеринар.
Белухин задумался. Если бы он послушался совета Степана и ушёл, сейчас бы этой головоломки просто не существовало. Уйти – расписаться в своём бессилии, попросту поражении. Сегодня отступил, завтра. И диверсант Белухин кончился! Вот с этого момента, если бы отказался от атаки. Да, на кону жизнь сельчан. Трёх детских жизней и заведующего уже нет. Сколько жертв придётся принести нашему народу на алтарь победы? Этого Белухин не мог и близко предположить. Но видел – много! На мгновение лейтенант зажмурился и вмиг увидел трупы своих родных, беженцев – детей и взрослых. Все они вокруг него с открытыми изуродованными телами, с окровавленными лицами и незакрытыми глазами требовали отмщения. Хватит ли у него мужества противостоять кровавому разбою и отправить ни в чём не повинных женщин и стариков на край пропасти, в которую многих могут столкнуть пули?
– Я в будущем готова уйти в партизаны, – вывел из задумчивости лейтенанта голос ветеринара, – внукам по четырнадцать лет, но остальные женщины и старики! У многих малолетние дети, внуки. Куда им бежать? На носу холода, голод.
Женщины стояли толпой за спиной ветеринара, и после вспышки отчаяния молчаливо слушали, понимая безысходность своего положения. Но Константин был уверен в своей правоте, он продолжит вооруженную борьбу с захватчиками до последней капли крови, до последнего вздоха.
У некоторых женщин кончилось терпение, они тяжело уселись на землю, достали из карманов хлеб и принялись есть.
– Варвара, хватит лясы точить. Домой пора, ребятишки голодные, – послышались недовольные голоса.
Подошли Татьяна и воспитательницы с мальчиками.
– Товарищ командир, как же теперь быть с детьми?
– Детей надо взять колхозникам в свои семьи. Беда на всех одна, товарищи. Как вы на это смотрите?
– Детей приютим, если нас не прикончат, – сказала Варвара, – почём немцам знать – чьи это дети?
– Правильно, везите кукурузу в село. Мы побывали на кордоне. Его сожгли немцы. В живых осталась только одна девочка. Слышите, она проснулась от стрельбы и плачет.
Таня и одна из воспитательниц бросились к ней. Вторая осталась с мальчиками.
– Изверги! – вскричала она. – Как же, бедняжка, уцелела?
– Во время пожара дети каким-то образом спустились в подполье, – ответил Белухин.
– Заведующий тренировал нас укрываться от злого глаза в подполье, – с трудом сдерживая слезы, ответила воспитательница.
Над собравшимися вновь повисла гробовая тишина, как в минуту траура.
– Товарищ командир, я не могу возвращаться, – нарушил тишину полевод, – возьмите меня в отряд: стрелять умею, воевал в Гражданскую.
– Ладно, решим несколько позднее. Сейчас надо разобраться, как действовать колхозникам дальше.
Таня и воспитательница вернулись к командиру, держа на руках малютку.
Старшая воспитательница бросилась к девочке, расцеловала, притянула к сердцу. Девочка все же испуганно смотрела на незнакомых людей.
– Где наш папа? – с трудом спросила она.
– Света, он уехал за продуктами, – быстро сказала Таня, – сейчас я тебя накормлю вместе с мальчиками. – И она опорожнила свой рюкзак, и пока командир разговаривал с колхозниками, вместе со Степаном разогрела несколько банок рисовой каши на трофейной спиртовке, собрала у бойцов деревянные ложки, две керамических чашки, свой котелок и выложила в них еду, разостлав брезентовую накидку на земле.
– Подходите, мальчики, берите ложки, ешьте кашу, пока горячая. Я тем временем чай в Лёнином котелке вскипячу, заварю травкой, заправлю сахарком, – ворковала она с открытым сердцем, – у вас, бедняжек, ни стаканов нет, ни кружек. Уж привыкли ложками из общего котла хлебать.
Вместе с ней хлопотали воспитательницы, голодными глазами пожирая пищу. Таня уловила эти взгляды и, едва сдерживая себя от рыданий, сказала:
– Ну а вы почему не берете ложки? Кушайте, у нас вон сколько трофейной пищи: каша, сыр, галеты. Не объедите нас, не бойтесь.
Те робко, но с благодарностью принялись за еду.
Скромная трапеза быстро закончилась. В глазах у детей засветились светлячки радости, но они по-прежнему были молчаливы и не двигались.
– Таня, у тебя большое сердце! – сказала старшая воспитательница – Анна Андреевна. – Как нам жить без мужской опоры? Я знаю немецкий и слышала, как унтер, что приезжал на кордон, приказал взять мальчиков и говорил своему солдату: «Мальчишек отправим в тыл, воспитают в духе турецких янычар. Через десять лет это будут хорошие воины фюрера!» У таких людей нет сердца, они безжалостные нацисты, хотя видно – начитанны.
Таня беспомощно всплеснула руками, в глазах стоял ужас.
– Вы не открывайте, что знаете немецкий, затаскают в качестве переводчицы.
– Боже упаси, я только с тобой поделилась. Знает, конечно, моя подруга, но она – молчок! – Та в знак согласия кивнула головой. – У неё, как и у меня, сыновья и мужья успели уйти на фронт. Нам тоже вроде бы вовремя дали машины, были далеко от передовой, канонады не слышали, но налетели проклятые самолёты. Если бы на день раньше съехали, то остались бы целые.
– Товарищи, собранная кукуруза вся погружена на телеги, – громко оповестил колхозников Белухин. – Можно трогать в село, но разберите сначала детей. В деревне это делать не стоит.
– Хорошо, – согласилась Варвара, – бабы, подошли к детям, приглянулся ребёнок – приласкайте.
– У вас была школа? – робко спросила Варвару старшая воспитательница.
– Есть, но сейчас закрыта.
– Может быть, нам туда всем вместе, а продуктами и постелью колхозники помогут.
– Это мысль, – подхватил командир, – вас как зовут?
– Анна Андреевна.
– Школа не разграблена, Анна, в ней два класса, две печки. Можно обогреваться и готовить пищу, – сообщила Варвара. – Пожалуй, это лучший вариант. Дети привыкли к своим мамам.
– В школьном сарае есть дрова, – сказал полевод, – я проверял.
– Это уже кое-что. У вас староста есть?
– Пока нет, но свирепый обер приказал мне организовать уборку. Вчера придрался: почему мало привезли кукурузы? Махал перед носом пистолетом. Грозился расправой. Мне возвращаться никак нельзя.
– Риск на войне всюду. Мы тоже рискуем жизнями. Взять вас в отряд пока не могу. Не знаю вас.
– Как же я объясню, что остался жив, а солдаты с унтером и полицаи убиты?
– Товарищ командир, наш полевод Никита Иванович – человек надежный. Был красным командиром, но списан из рядов Красной армии по ранению. Из сельчан его никто не выдал. Знал только этот спившийся раскулачник-уголовник, которого он застрелил. Тот жилы из Никиты тянул, угрожал донести, если не будет плясать под его дудку. Он и кордон немцам указал.
– Ладно, но вам надо, товарищ Никита, где-то отсидеться. Скажем, на кордоне лесника. На обратном пути мы вас возьмём. А вам, товарищ Варвара, предлагаю такую версию. Партизаны напали на охрану и ушли в неизвестном направлении. Вам ничего не оставалось, как погрузить заготовленное и вернуться в село. Завтра вы снова готовы убирать урожай. Уверен, немцы примут ваше покаяние. Надо хитрить и выживать, не теряя чести. Смелость города берёт, но и хитрость ломит силу. Вражеские трупы мы присыплем землей в овраге, мотоциклы уничтожим, оружие заберём.
– Нам ничего не остаётся, как последовать вашему совету.
– Наберитесь мужества и действуйте. До деревни сколько километров?
– Полдюжины. Сюда на телегах – отсюда пешком.
– С богом, Варвара, рассадите детей по подводам, они не дойдут, – по-отечески напутствовал Степан.