– А ты, сиротка, не лезь, когда не спрашивают, – сказал Сенатов, тоже ведь, между прочим, фактически сирота.
И выстрелил. Правда, попал не в глаз, а в губу. Хотя целил в глаза и промахнулся только потому, наверное, что его толкнул его же приятель, который хорошо относился ко мне. Тот же приятель потом и увел Сенатова. Губа сильно болела, и слава Богу, что он не попал в глаз.
Разные были у меня чувства, естественно. Но хорошо помню, что при всем при этом я все равно Сенатова тогда… жалел! Дело в том, что перед тем был однажды у Сенатова дома и видел, как страшно они живут.
Странным может кому-нибудь показаться, но Сенатов после извинился передо мной. Может быть, его уговорили ребята, которые были тогда с ним? Не знаю…
Но еще, и еще вспоминалось теперь… Сон. Сон о будущем. Этакое страстно желаемое… Напечатали, напечатали, наконец, – во сне! – рассказы мои в каком-то журнале! И вот на большом торжественном собрании большой какой-то начальник (Большое Лицо…) приветственно жмет мне руку, говорит одобряющие какие-то, хвалебные слова, а я млею от радости и от счастья просыпаюсь даже… Но чувствую в себе тотчас не только радость, а и стыд… Большое лицо!
Ну как, ну как в путанице всей этой было разобраться? Что было делать мне с очерком, с Лорой, с ребятами, с Алексеевым, как поступать? Как быть, если я понял проблему по-своему, а Алексеев понимал ее, видимо, по-другому и не очень важно было ему, что думаю я, считал он меня исполнителем подневольным, хотя поручил очерк не кому-нибудь, а мне, и очерк ПРОБЛЕМНЫЙ! Неужели ему, Алексееву, было все равно, что думает молодой журналист, а важно было то, что приказывает начальство? Но тогда зачем же он мне «Семью Тибо» рекомендовал? Ведь там – по-моему, а не по его… Вот она, путаница!
Ну, да, он, Алексеев, хотел как лучше, и он считал, что знает как лучше – это его работа в журнале, он заведует отделом и хочет не только выслужиться, а и чтобы очерк мой напечатали – обо мне тоже думает! Но… Ведь очерк буду я писать, у меня, может, свой взгляд на проблему. Как же можно заранее отвергать его? Неужели не ясно, что и здесь ведь как раз о достоинстве моем человеческом речь!
Вот что самое отвратительное, думал я. Подчинение! Обязательное, подчинение начальству. Фактически БЕЗОГОВОРОЧНОЕ. «Ты начальник – я дурак». И разве не всегда в России было ТО ЖЕ САМОЕ? А теперь?
Да, верно, у нас теперь воцарился принцип: начальство не ошибается никогда. Да раньше он воцарился, раньше! При Царях-батюшках, Помазанниках Божьих разве не так было? А при Генсеках теперь? Он один всеведущий и умный, а все остальные – холопы…
Испокон веков было это в России. Это и губило людей всегда – как ни странно, может быть, но я ощущал это с малых лет. Позже прочитал в Евангелии, что первая и главная Заповедь Христа – «Не сотвори себе кумира, кроме Бога». Но разве хоть кто-нибудь из нас в России этому следует?
Тут-то и вспоминается почему-то Силаков, последний из заключенных, которых видел тогда в тюрьме.
Он, Силаков, НЕ ПОНИМАЛ что делает, вот в чем дело! Он на самомделе в отчаянье был, на него свалилось, он был в панике… Метался он в боли и страхе… Да, виноват он, да, надо его судить. Но если уж суд, то – объясните! Разберитесь судьи, помогите понять, в чем виноват, а иначе… Вот и с «марксистом» Семеновым, который украл голубей. Никто из ребят не считал приговор ему справедливым. Никто! О каком же воспитании, о какой профилактике преступлений могла идти речь, если судьи жестоки и сами не в состоянии объяснить, а пытаются только мстить? Добивать несчастного? Растоптать совсем? Расстрелять или изолировать как неполноценного?
– Первый раз шесть лет назад было, по 117-й, попытка изнасилования, – говорил семнадцатилетний парень Силаков в полнейшем отчаянье. – Я понимаю, плохо поступил, но ведь маленький был совсем, большие ребята с собой притащили, заставили то же делать, что и они, ну и самому захотелось попробовать, я же не понимал ничего, дурак был, понимаю, вот и…
– А второй раз за что?
– Колесо от машины украл. Я виноват, правильно, я знаю, я потом понял, в колонии. Меня в тот раз правильно посадили, – я и правда не понимал раньше, это даже хорошо, что посадили, я понял. Я работал хорошо, чтобы исправиться, я самого себя грыз, я бы тогда и на волю, наверное, не пошел бы, если бы отпустили.
– На сколько же тебя во второй раз упекли?
– Три года восемь месяцев. Но я не сидел столько, меня выпустили раньше, они видели, что я понял. Я теперь работал уже хорошо, на курсы шоферов поступил, меня на работу сначала не брали, но тетя такая хорошая в отделе кадров попалась, поверила, а с ней спорили, а она за меня поручилась, мне-то ладно тюряга, мне перед ней стыдно! Я же ведь из дома боялся выходить, все время дома после работы сидел, боялся, как бы чего, а с колесом, я правда ничего не понимал, и в мыслях не было. Не знаю, как получилось…
– За что же тебя теперь судят?
– За баллон. Да машину, будто, угнал. Да не хотел я угонять. Не знаю, как получилось…
– Дома как у тебя? Отец-мать есть?
– Отец есть, матери нет, умерла, я старший, отцу помогал всегда, у нас ведь трое еще в семье…
Виноват? Виноват, наверное, но… Так жизнь сложилась, так навалилось все, куда ж тут…
Виновата ли та девушка из сна, которая металась в кругу парней, виноват ли тот несчастный котенок?
А Лора? Пусть даже то, что говорил о ней Антон – правда… Могла ли, в состоянии ли была она противостоять? Ведь девушка и – красивая! И никто не научил… А Жак Тибо у Дю Гара? Виноваты ли ребята в тюрьме – укравшие, избившие, или, как Ивлев, убившие? Виноваты, конечно. Но… Каждый из нас наверняка виноват в чем-то, вольно или невольно…
А сам Антон? «Кто без греха, пусть первым бросит камень…». Судить? Да, наверное. Но как? Ведь виноваты – по-разному.
Прочитанное, прочувствованное, пережитое слилось в горячий, мучительный сгусток, клокотало во мне. Я должен, должен, должен… Но – ЧТО? Но – КАК?
37
– Здравствуйте, здравствуйте, Бронислава Павловна. Да, все в порядке. Ничего… А Вы? Как Ваше здоровье? Да, да… Ну, ничего, теперь ведь весна, лето вот-вот, теперь легче… Нет, пока ничего не печатают. Обещают, но вы ведь знаете, как это. А сейчас вот поручили очерк о малолетних преступниках… Да, интересно, конечно, очень. По милициям, по тюрьмам езжу, вчера вот только в тюрьме был. Да, да, но как-то все очень обычно. Буднично, так скажем… Люся Яковлевна, здравствуйте! Ничего, все в порядке, спасибо. Самые хлопоты у вас, да? Ну, все будет хорошо, у вас всегда такие отличные праздники…
В половине двенадцатого кончится, полчаса-час еще чтобы поодиночке перефотографировать – половина первого… До четырех Ваничкиной позвонить… И – в Куйбышевскую прокуратуру тоже. За Силакова. Либо на завтра, либо… Вдруг еще сегодня вечером успею?
– Да-да, проходите пожалуйста, но только здесь нельзя стоять, здесь дети пойдут. Вон туда пройдите пожалуйста, туда можно… Осторожней, осторожней, дети пошли, пройти им разрешите…
Так, не забыть диафрагму правильно поставить, выдержку… Здорово все-таки идут ребята, приятно смотреть – настоящий праздник! У Люси Яковлевны всегда здорово, чувствуется талант, и дети ведь так раскованно держатся! Эх, если бы я в таком детском саду был тогда, совсем другое дело, не было бы этой проклятой застенчивости, жалкости, черт бы ее побрал! Вон ведь как шагают смело, никакого стеснения ложного, никакой скованности, да, конечно, это Люси Яковлевны заслуга, повезло ребятам, да и время, конечно уже не то, все-таки не «культ личности», глупое какое понятие все-таки, звучит забавно: «культ» – это как культя, то есть инвалидность, ампутация чего-то – ампутация достоинства, что ли. Но и без личности как же? Люся Яковлевна – личность, потому и… В том-то и дело, чтобы не одна единственная личность, давящая всех, а – среди многих других… И – творящая, а не просто так. Не давящая. Все личности должны быть, все! Раскованность в рамках – вот и разгадка! Начались мои вспышки, они отвлекаются, но слегка – привыкли уже, им не до того, какое красивое действо, самим ведь нравится, в том-то и суть! Тем и красиво, что настоящий праздник – не Актив, не заседание, а чистая радость, чистая! Если не она, то зачем же, простите, тогда вообще все? Ради Плана, что ли? Ради Большого Лица? Вот и мстит природа – мало радости у нас. Это и есть – культ… Вон девочка какая хорошенькая и так уверенно, смело идет, загляденье просто – красота и свобода! – да и другие тоже, но что потом с ними будет, не убьют ли напрочь, не в моде что-то у нас женская да и всякая красота! Женские руки, женский труд – это да, это конечно для… А красота как же? Это же главное, если нет ее, то зачем все?… Да, в Куйбышевскую может быть успею до праздников, насчет Силакова, а еще к Грушиной-Ваничкиной, хотя снова праздники, в другом саду и печать, печать фотографий… В тюрьму еще раз в первых числах, Чирикову позвонить обязательно. И с Виталием и Жанной на праздники за город… Договорились… Вот это построение надо сфотографировать, великолепно, еще раз, а все же никак не отделаюсь от страха, вдруг где-то здесь инспектор ОБХСС переодетый, мало ли, что тогда? «У вас удостоверение есть?» – бумажка, им бы бумажку! Вот хороший кадр, много лиц сразу… Ах, как же танцуют здорово! Позвонить Лоре? Даже не знаю, как лучше, паника, у меня просто паника, оно и понятно, только настроился и вот, да еще Антон… Кончилась пленка, быстрее перезарядить, сейчас еще пляска будет, самые хорошие кадры, мальчики с девочками… Да, здорово, женственность у девочек уже, очень рано, ах, природа, как же могло быть все здорово, так портим все… Думаем одно, говорим другое, делаем третье… Какие очаровательные ребята все-таки, вот же и взрослые лучше становятся – светлеют! – не уродовали бы только… Снежинки, снежинки! Танец снежинок…
Свет погасили, и только два прожектора, в их лучах светятся фигурки девочек в белых полупрозр