– А кружку? Не по-собачьи же из ведра…
Через полчаса жизнь слегка наладилась. И стол, и стулья, и ветерок с моря способствовали. Да и дед, так и оставшийся безымянным – лень было придумывать ему погоняло – оказался отличным собеседником. Собутыльником. Соведерником даже.
– А если я умереть захочу? – полез в глубины местного мироздания Макс.
– Умрешь.
– А потом ожить?
– Тоже запросто. – Кивнул старик.
Гм. На все ответы есть – и ведь простые! И пиво чудесное, сколько пили не нагрелось, не выдохлось.
– А девки в этом раю есть?
– Так от тебя зависит.
– Ну… Пусть будут.
Пляж наполнился смехом, щебетанием, стуком волейбольных мячей, шуршанием фантиков и одетыми в нескромные купальники девушками. Видимо, в меру его, Макса, фантазии – похоже на то, блондинок больше, чем остальных. А вон та, фигуристая, на Наташку Самойлову как похожа, из параллельного класса!
– Недурно. А как ты понял, что я – Создатель?
– По имени. Все знают, что это твой мир.
– А почему рация не работает? Мне надо сообщить было…
– Захочешь – заработает. Только это все иллюзия, Макс. Нет здесь никого, кроме тебя. Стало быть, и сообщать некому. Но тебе покажется, что поговорил с кем-то.
Девушки в беседу не лезли, но глаз радовали. Что еще нужно?
– Сойка, Сойка! Я – третий. Прием.
– Сойка на связи, что у вас там?
Смирнов? Или морок это? Иллюзия, как сказал дед? Слышно чисто, голос похож, но вот теперь Макса накрыли сомнения с головой.
– Атакованы. Сергиенко погиб. Дрон взорвал дорогу, может идти в вашу сторону.
– Принято, третий. Ждем. Спасибо, Создатель!
Нет, ну бред. Предсмертный или посмертный, а, может, ведь – и правда это все.
– Дед, а дед? А на той стороне… Ну, где я раньше был – там люди настоящие?
– А ты всегда был только здесь. Не знаю я ничего про другую сторону. Нет ее.
Солнце приятно припекало. Сидеть в драном камуфляже и рваных ботинках Максу давно надоело, он разделся до трусов и цепочки с солдатским медальоном. Лепота!
– А если я вернуться захочу?
– Куда?
– Туда!
– Раз хочешь – вернешься. Только это тоже иллюзия. Ты один и всегда был один, остальное тобой же и выдумано.
– Но как?!
– Тонкая материя создает миражи из смертного вещества. Но это как пластилин: слепил, поиграл, смял. И лепишь иное.
Макс кивнул. Объяснение как объяснение, чем оно хуже других.
Над морем, изменившим цвет с приторной лазури на нечто угрюмо-зеленое, зажглось второе солнце. Третье. Ради разнообразия, все светила перекрасились в алый, синий и фиолетовый, придав пейзажу тревожный оттенок. Девушки куда-то пропали, повинуясь подсознательным приказам, а сам Создатель – лень было вставать – облачился мысленно в длинную соболиную мантию с запятыми меха. Жарковато, но сойдет. Как на какой-то картине – всплыло же невесть что из памяти.
На голове криво сидела тяжеленная золотая корона. Чашка для пива стала сперва оловянной, с чеканкой, после золотой, а напоследок – хрустальным кубком, мрачно сиявшим отсветами фиолетового солнца, самого маленького и шустрого из трех.
– Ты мне не веришь? Или просто осваиваешь силу?
– И то, и другое. Не мешай.
Над морем летела музыка. Тяжелые риффы, мощный вокал – нечто пауэр металлическое. Мир сошел с ума и центром этого безумия был он сам, Макс Петров.
– И все же другая сторона есть, дед. Не может ее не быть – каждый человек равен миру, но миров много.
– Опять же – тебе решать.
Макс встал, мантия зашелестела и превратилась в натовский пиксельный камуфляж – такая одежка лучше, если выживет – пацаны обзавидуются. Берцы совсем новые, целые, никакие пальцы не торчат врастопырку. Автомат на плечо. Рацию в руку. И – последний тост, до дна.
Только что бы такое сказать для вечности? А, плевать, молча можно выпить. И назад. В тот же момент. В ту же нору под узкой грязной дорогой, соединявшей трижды никому не нужные деревеньки.
Можешь, значит обязан.
Славку нашли сразу. Как лежал за насыпью, так остался с фляжкой в руке. А вот Макса группа Смирнова, предупрежденная вовремя, поискала. Постаралась. Иди раскопай саперными лопатками завал, заберись в мешанину воронки посреди изувеченной дороги, раскидай бетонные обломки.
Но, конечно, справились – наши своих не бросают даже мертвых. Особенно, мертвых.
Кто его знает, Петрова, как он умудрился их вызвать из-под земли, ни один сигнал, по идее, пробиться не мог. Но вызвал и предупредил перед смертью, было же. Было…
Непонятно только, почему вокруг тела все осколками хрусталя засыпано, но над такими загадками времени не было голову ломать. Враг наступал. А миров – много.
«Я вернусь, мама. Обязательно. Только не знаю, куда…»
Последняя квартира
От накладной бороды ужасно чесался подбородок. Ничего поделать с этим у Деда не получалось, поэтому сперва потихоньку, поглядывая, не заметит ли кто, а потом уже решительно и с синтетическим хрустом он скреб пальцами лицо. Все можно простить за удовольствие нести людям праздник за деньги: тяжелую, пахнущую псиной шубу, расшитую полосами фольги, неудобный мешок на плече и даже посох, который норовил потеряться, стоило только отставить в сторонку.
Все – но не бороду.
Снегурочки на него не хватило, но Дед давно привык. Он вообще сторонился женщин, они пугали его непредсказуемостью. Ну их.
– Хо-хо-хо, – утробным неестественным басом говорил Дед, когда ему открывали очередную дверь. – А вот и я!
Стишок. Вопросы, как вел себя в этом году очередной малыш. Подарки.
Последние пару лет то ли народ обеднел, то ли просто ему так не везло: и подарки все больше скромные, и наливали гораздо реже, обходясь оплатой услуг строго по тарифу. К бороде прибавилась маска, делающая Деда Мороза похожим на грабителя банков из старых боевиков.
Теперь нестерпимо чесался еще и нос, поэтому Дед елозил ватной рукавицей по лицу, уже ничего не стесняясь. Все все понимали правильно.
– А кто это у нас такой смелый, а? – гундел он на третьем этаже.
– Помогала ли родителям, маленькая принцесса? – это уже на шестом.
– Если можно, бутербродик. Или хотя бы запить? – на тринадцатом, понизив голос, и уже на кухне. Кадык под бородой из искусственной Чебурашки так и ходил вверх-вниз в предвкушении.
Заказов много. Люди любят своих детей, любят. Поэтому до весны Деду можно будет взять отпуск и отдаться единственной страсти. Ну как страсти – можно сказать, призванию. Запереться в однокомнатном скворечнике, предварительно накупив еды и водки, и продолжать писать книгу.
Труд всей жизни. Магнум, можно сказать, опус. Венец творения.
– А вот послушай, Шамахан! – говорил он, обращаясь к коту. – В девятой главе я сделал важное уточнение, теперь моя теория стала еще сложнее, но тем самым и стройнее. Традиционное понимание многомерности существующей реальности, основанной на теории струн, банально и плоско, потому что не включает в себя мир духовный. Все эти, с позволения сказать, физики не верят в чудесное.
Рукопись уже длинная, мутная, местами непонятная даже автору, но как смысл одинокой жизни – вполне. Бывает и хуже.
Шамахан открывал один глаз, слегка осоловев от обильной кормежки, старательно смотрел минуту. Иногда две. Потом монотонный голос хозяина, в котором не было ни агрессии, ни призыва продолжить трапезу, убаюкивал зверя по-новой. О мире духовного ему было неинтересно.
Но это уже потом, потом. На честно заработанные. А сейчас шла самая страда, какие уж там теории. Опять же, наливали, пусть и не везде, поэтому к ночи тридцатого декабря Дед держался исключительно на силе воли. Еще одна квартира – и баста. Лицо чешется нестерпимо, не говоря уже о весьма заметном опьянении.
– Хо-хо-хо… – неуверенно сообщил Дед в приоткрытую дверь. В прихожей было темно, а взамен привычных уже запахов хвои, мандаринов и салатов тянуло из квартиры холодом и неустроенностью. Почти так же, как из его собственной.
Но там хотя бы кот.
Пахло еще и чем-то медицинским: спирт не спирт, но весьма похоже. Если бы не этот манящий аромат, повернулся бы Дед, да и свалил потихоньку.
– Есть кто живой? – заметно протягивая гласные, осведомился он у темноты. – К вам волшебный Дед Мороз, он подарки вам принес!
Где-то в глубине квартиры скрипнул пол. Показалось, что пробежало нечто массивное, но на мягких лапах. Запах спирта манил и притягивал, поэтому Дед широко перекрестился рукавицей, поправил на плече отощавший к вечеру мешок и решительно толкнул посохом дверь.
– Сюда же это… Мишку, кажется? Или куклу? – пробормотал он, заходя. – Вот склероз проклятый. А, конструктор, кажется!
Впрочем, уверенности не было. Что-то в мешке точно осталось, но… Хрен его знает.
Выключатель попался под руку на стене примерно там, где и должен был быть. Квартиры типовые все, насмотрелся уже. Неярко зажглась лампочка, свисающая с потолка на голом шнуре, безо всяких абажуров. Ни мебели, ни даже вешалки: стены в пожелтевших обоях, потрескавшийся линолеум под ногами, темный провал прохода на кухню в конце коридора. Хоть бы тапочки на полу валялись – но нет. Ничего.
– Бедновато, – сам себе сообщил Дед, захлопывая дверь за спиной. Может, квартирой ошибся, а здесь и нет никого?
Похоже на то. Но пройдется, посмотрит. Если что – извиниться недолго.
Пол поскрипывал, пока Дед миновал одну закрытую дверь в стене, потом вторую. Массивные двери, деревянные, с простецкими ручками скобой. Зашел на кухню, нащупал выключатель и там. Опять лампочка в голом патроне на шнуре. Стол, стул, шкафчик. В горе немытой посуды под ржавым краном давно завелся не только пенициллин, но и звери покрупнее. На плите таз с остатками неведомой тягучей массы, пахнущей почему-то конфетами. Из переполненного мусорного ведра торчал грязный полосатый рукав заношенной робы. И даже холодильника нет.
Последнее – совсем худо. Если и нальют, то теплого, а оно может не полезть.