Раздался негромкий смешок:
– Это ж не тебе подарок, паренек. Когда подаришь, тогда и поймешь, что внутри.
– Так там пусто.
– Вот же вы, люди, бестолковые. Там то, что дороже горсти золота. Забирай и иди.
– Я… Спасибо большое. А подскажите еще, как выбраться отсюда? Заблудились мы.
– Дорога вдоль леса. Влево. Иди!
Лена проснулась от робкого поцелуя. Удивленно посмотрела на Димку, потом рассмеялась и обняла его, потянула к себе:
– Думала, так и не соберешься!
– Я дорогу узнал. И… Вот. Это тебе подарок. В лесу нашел.
Димка решил ничего не говорить про деда, про голос на поляне – ну их. Решит еще, что ему голову напекло. Нашел – и точка. Лена восхитилась подарку, повертела в руках, но открывать не стала. Сказала, потом. Нести шкатулку пришлось в рюкзаке Димки: очень уж тяжелая. Зато дорога нашлась мгновенно, влево и вдоль опушки, как и сказал голос. Минут десять шли, завернули направо и – вот уже и турбаза виднеется, река перед ней, мостки для купания, ряд одинаковых – синих с серым – лодок. Димка оглянулся, но никакой опушки за спиной не было. Луг, за ним ряд домиков ближайшей деревеньки, антенны торчат над крышами, ветер доносит далекий лай собак.
– А где?.. – спросил он было, но махнул рукой. А нигде. Ясно же, что не вернешься в такие места. Это как медуза – раз, и растаяла на солнце. Остается только вспоминать.
После ужина Лена раскрыла блокнот, в котором делала наброски. Не блокнот даже, а целый альбом, листы большие, она его и в лес поэтому не взяла. Поставила перед собой шкатулку, чтобы нарисовать, откинула крышку и замерла. Димка потрясенно присел рядом, приоткрыв рот. Собирался обнять любимую, да так и замер: в воздухе зазвенела нота, потом вторая, дальше музыка полилась потоком, совершенно незнакомая, нездешняя. Вступили голоса, перед которыми меркли лучшие оперные звезды.
Язык, на котором звучала песня, длинная, бесконечная, был напрочь незнаком Димке и Лене. Да что им! На всей Земле не нашлось бы его знатоков вовсе.
Лена, словно под гипнозом, подтянула к себе альбом, не отрывая взгляда от шкатулки, схватила цветные карандаши и уверенными четкими движениями начала набрасывать картину. А музыка все лилась и лилась, заполняя крохотную комнатку, но неслышимая даже для соседей.
А на альбомном листе оживал лес, напоенный солнцем, зелень и мед, даже запах нагретой коры, казалось, витал над бумагой. И – на переднем плане – виднелись две фигуры. Слишком тонкие и изящные, чтобы быть людьми, со слишком точеными чертами лиц. Неземные. Нездешние. Длинные волосы падали на плечи, темные у одного, светлые у другой – почему–то ясно было, что это мужчина и женщина.
– Кто это? – шепотом спросил Димка.
– Те, кто поет, – так же тихо ответила Лена, не отрываясь от рисунка, внося легкие штрихи карандашом, под которым все оживало. – Это эльфы, любимый.
Эстафета
С площади, куда выходило узкое окно кельи, тянуло гарью. Привычные запахи для того, кто живет над местом сожжения еретиков: паленое мясо, удушливая пелена превращенных в уголь костей и сгоревшее дерево. Но сегодня ко всему этому примешивалось и еще одно, хуже серы, горькое нечто. Это сгорела наконец шутовская и жуткая одежда еретика, неуместно яркая, сработанная явно в самых глубинах ада из неведомого сорта кожи.
Брат Мартин потянул носом воздух и перекрестился.
Пламя свечи, стоящей на плохо сколоченном скрипучем столе, дрогнуло, словно и ему не понравилась принесенная ветерком с эшафота дьявольская нечисть.
– Во имя Отца, Сына и Святого Духа, аминь! – привычно сказал монах. Но легче почему-то не стало. Молитва, всегда направлявшая его мысли и само бытие в нужную сторону, не работала. И он, брат Мартин, прекрасно знал, что тому виной. Дотянулся, взял странный предмет, непрерывно крестя его пальцами свободной руки и поднес под самую свечу, близоруко прищурившись и наклонив голову, чтобы лучше видеть.
Вещь была не просто странной – она вселяла ужас. Узкий, не шире подошвы девичьего сапожка, и длиной в ладонь монаха предмет был черным, матовым, по нему гуляли отблески язычка пламени. Не металл, не кость, не камень. Неизвестно что. Настоятель потому и передал эту нечистую штуковину Мартину во время казни, чтобы тот разобрался, с Божьей помощью. И приложив ум, конечно.
Все-таки шестнадцатый век, просвещенное время!
– Раковина моллюска? Тоже нет. Где характерный блеск, где зубцы и изгибы? Не понимаю, – бормотал монах, крутя загадочную вещь в руке. Одна широкая плостость совершенно ровная, без всяких знаков, на второй – немного вдавленное овальное пятно размером аккурат с фалангу большого пальца. Грани узкие, изумительно ровные, неподвластно такое качество человеческому искусству.
Дьявольщина, не к ночи будь сказано!
– Прижми палец к пятну, – будто сказал кто-то монаху, хотя тот мог бы поклясться на Писании, что в келье не прозвучало ни звука. С грохотом роняя табурет на каменный пол, брат Мартин вскочил из-за стола, в ужасе бросил демоническое искушение на стол, повернулся и рухнул на колени у резного деревянного креста на стене, молитвенно сложив руки. Потекла латынь, перемежаемая всхлипами перепуганного человечка в грязной коричневой рясе, подпоясанной простой грубой веревкой.
Не помогла и эта молитва: искушение любопытством было сильнее. Брат Мартин сдался ближе к утру, когда и последние угли костра под окном давно прогорели, и небо, до того налитое темной глубиной, посерело и выцвело. Он приложил палец к странному углублению и исчез с негромким хлопком.
Будь при этом свидетели, они бы поклялись, что запахло серой. Но их не было.
«Пока мало информации. Стандартный набор человеческих качеств. Невежество. Любопытство. Страх. Требуется продолжение эксперимента».
Брат Мартин пришел в себя сидящим на грязной мостовой. Сперва он хотел отбросить жуткий черный предмет в сторону, в лужу, а лучше разбить его о брусчатку. Но не успел.
– Чего расселся? – грубо пнул его в бок кто-то. – На дилижанс опоздал?
Подняв голову, монах понял, что окружен ватагой явных разбойников и душегубов. К подобным людям он не привык, все же монастырь неплохо защищал от столкновения с человеческой скверной. Да и речь их была понятна с трудом.
– Католик, что ли? – задал второй вопрос грубиян, наклонился и вырвал из руки бесовскую вещь. – Ребята, натуральный католик! Гаси папского ублюдка.
Второй пинок повалил брата Мартина на мостовую, он больно ударился головой. На тонзуру плеснуло грязной водой из лужи, но это была первая и меньшая из проблем: сразу двое разбойников ударили сапогами, один угодил в грудь, а второй пнул в подбородок, да так что своротил челюсть набок.
– Во имя Отца… – шепнул монах. Сознание гасло, не было даже боли, только одна мысль сопровождала его скорую смерть – проклятый Богом предмет убил его. Не люди.
– Бежим, Рыба! – через несколько минут хрипло сказал один из душегубов главарю. – Место людное, фараоны не спят.
Изувеченный монах уже остывал в луже крови, смешанной с грязной водой. Его тело стало еще более жалким, чем при жизни: нелепо вывернутая рука торчала вбок, растопырив пальцы, словно просила: «Отдай!». Но, конечно, без всякого толка.
Рыба достал непонятную черную штуковину уже в притоне, когда Джеральдина пошла на кухню, чтобы принести обед. Сперва налил полстакана джина, выпил залпом, а потом и достал. Мысли его были просты. Добычу надо продать, не зря же этот смешной монашек таскал камень с собой. Красивая игрушка, ничуть не похожая на эти их церковные предметы.
А что, если палец – вот сюда, а? Так и просится.
Джеральдина уронила тарелки на пороге, увидев, как Рыба – ну да, грубоватый и шумный человек, но какой-никакой муж – с негромким хлопком исчезает из-за стола, даже не допив джин. Последнее почему-то убедило ее, что случилась настоящая беда.
«Пока на уровне статистической погрешности. Глупость. Жестокость. Нетерпение. Вражда. Мне требуются новые данные. Придется ввести горизонтальную переменную».
Рыба обнаружил себя на лесной дороге. Немедленно сунул в карман зажатый в руке черный прямоугольник, огляделся. Для верности потопал по пыли сапогами – да нет, все реально. Только что был дома, а теперь вот здесь.
Лесок вокруг был странный. Высокие темные ели подступали прямо к утоптанной грунтовке, на которой виднелись продавленные колесами колеи. Кроме них, пыль испещряли длинные следы, словно оставленные гигантскими змеями: ровные, рубчатые, жутковатые. Стояла зыбкая тишина, разрываемая только далеким стрекотом, равномерным и звонким. Наподобие парового двигателя что-то, не иначе рядом железка.
– Твою мать! – с чувством заявил тишине и стрекоту Рыба, но никто не отозвался. Он поправил потертый котелок на голове – хорошо, не успел снять дома, одернул парусиновую куртку и потопал вперед. Когда нет разницы, куда идти, можно и выбирать направление. Десяток шиллингов в кармане, складной нож и кисет с табаком с собой, поглядим еще, кто кого.
Равномерный звук приближался. Похоже, Рыба шел ему навстречу.
Из-за поворота вынырнула непонятная механическая коляска, на которой сидело двое в одинаковых серых мундирах и металлических шлемах. Один явно управлял этим рычащим и стрекочущим велосипедом с подозрительно широкими колесами, второй вольготно развалился в железной корзине, приделанной сбоку и оснащенной всего одним колесом.
Прямо в грудь Рыбе был направлен длинный ствол непонятного ружья, хоть этот предмет он опознал уверенно. Остальное было загадкой.
– Halt! Zeigen Sie Ihren Ausweis vor!
Он пожал плечами. На благородный английский язык этот собачий лай не походил вовсе. Датчане? Немцы? Что они тут позабыли…
– Пошли на хрен! – откликнулся Рыба. – До города лучше бы довезли.
– Nicht russisch? Guerilla oder Spion? – вякнул тот, что в корзине и взялся за ручки ружья.
– Говорю же, на хрен! – ответил душегуб и осторожно потянул из кармана складень. Сразу стрелять не станут, кто бы они ни были, надо подойти поближе и…