– А я слышал от пацанов – утонул тут милиционер когда-то. Лет двадцать назад. Потому и название. – Женька смешно выговаривал слово, получалось «мелицанер». Ну да, ему-то по возрасту полицейские привычнее. Петрович хотел поправить, но не успел.
– Все, что меня кусается, все, что тебя кусается! – неожиданно заорал Диман. – Все только начинается, на-чи-наецца!
Громко и, надо признать, вполне попадая в ноты, но какого хрена… Это у него и спросил Серега, выбравшись из палатки и застегнув за собой молнию полога все из-за тех же крылатых кровопийц. Диман в ответ помотал головой, удивительно напомнив барана после схватки рога в рога – Петрович недавно видел такое по телеку, – и пьяно ухмыльнулся. Нет, пора его оставить здесь бесчинствовать, а самому сетки ставить. Успеет еще наслушаться. Похоже, вечер будет вокально-инструментальным. Сперва акапелла, а потом на бутылках сыграет, из лески гусли захреначит, а к ночи и вовсе…
– Дим, ты мудак? – вежливо поинтересовался Серега. – Рыбу распугаешь. Нажрался бы дома, чего с нами поехал?
– Рыбе – срать! – с пьяной уверенностью ответил тот. – В «телевизоры» сама набьется, а на удочку один хер ничего не поймать. Ночь уже скоро. А к утру и забудет, чего здесь было.
– Так вечерняя зорька же… – встрял Женька, но отец махнул ему рукой: молчи, мол, без толку воздух сотрясать.
С реки их лагерь смотрелся красиво: костер, угловатый силуэт палатки, нависающие над всем деревья на заднем плане и три деловито суетящиеся фигуры. Если бы не оглушительное попурри из всего, что всплывало в пьяной памяти Димана, отличный вечер. Петрович вздохнул, отряхнул весла и положил себе под ноги. Размотал сетку «телевизора», бросил грузило проволоки и опустил снасть следом. Поплавок – белый шарик пенопласта – остался на поверхности, отмечая место. Так, следующие два левее, там что-то вроде затона, как раз.
С берега донесся пьяноватый гогот. Похоже, Серега и малец тоже приложились к бутылке. Паразиты. Один он здесь трудится, а они квасят. Вкусный смолистый дымок от костра плыл над рекой, щекотал ноздри. Все, последняя сетка и обратно. Теперь и он заслужил граммов сто. Двести. Ну, как пойдет.
Через час нажрались все. Изредка икающий Женька отполз от костра и лежал сейчас на траве, курил одну за другой, не чувствуя вкуса, и смотрел на звезды. В черном безлунном небе каждая из них светилась бриллиантом со своими, одним им известными, каратами.
Диман перестал петь и сейчас ожесточенно спорил с Серегой о политике. До Петровича долетало только «Трамп!», «Путин!», «Сирия» и «долбаные либерасты». Судя по всему, приятели были на одной стороне в оценке мировых новостей, но выражали это чересчур шумно.
Под сорок обоим, а как дети. Беседа водки с водкой.
Сам Петрович сидел у костра, лениво шевеля угли длинной веткой. Триста граммов «журавлей», перемешанные с жареным мясом, уютно устроились внутри, делая жизнь понятной и приятной. Дым разогнал комаров, да и поздно уже, им же тоже спать надо. Сейчас еще граммов пятьдесят, не торопясь, – и в палатку. Да, и Женьку загнать туда же, простудится же так лежать, обормот.
– А я тебе говорю: Шойгу! – запальчиво сказал Диман. – Точно, он. Остальные все херня, не те люди. Не те! Потому и пенсионный возраст…
Он замолк на полуслове, поднялся, почесал подмышкой и направился к мосткам, обходя перевернутую лодку, на резине которой играли отсветы костра, словно на выбравшемся на берег чудовище. Выбралось и уснуло, бывает же: устало, наверное. От реки пахло сыростью и спокойствием.
– Куда тебя понесло, чувак? – лениво поинтересовался Серега.
– Отлить в мать-природу! – гоготнул приятель. – Лучше нет красоты, чем… тьфу, ты, черт! Шею свернуть можно, накидали бутылок. С высоты, короче.
Зашуршал песок, потом Диман невнятно выругался и, судя по скрипу досок, выбрался на мостки. Петрович особо не прислушивался, но в тишине наступившей ночи любые звуки над рекой разносились далеко.
– Не жалейте меня, я прекрасно живу… – внезапно припомнил «Сектор Газа» Диман, вжикнув молнией штанов. – Только кушать охо-о-та порой.
После этого певец заткнулся. Опять хрустнули доски, что-то прошелестело и раздался негромкий, но отчетливый всплеск. Для рыбы шумновато, пожалуй.
– Все-таки грохнулся, говнюк, – задумчиво сказал Серега. Он неторопливо встал, прислушиваясь к смеси сопения, мата и плюх по воде. – Пошли, Петрович. Требуется спасение утопающих на пожаре и прочее личное мужество.
– А фонарь есть? Там темно, глаз коли. Сами свалимся.
– Фонарь? Да только в машине. Что-то я не подумал. Телефоном посвечу, пошли. А то утонет по пьяни, а мне с его женой объясняйся. Хотя… Она только рада будет.
Серега хохотнул, разулся, закатал штанины повыше. Потом выудил из кармана телефон, поковырялся, ища кнопку вспышки, и пошел к реке, подсвечивая себе ярким, но недалеко бьющим фонариком:
– Пойдем! Батарейка сядет, останусь без связи на два дня.
Диман уже не ругался, слышен был только плеск. Сам, что ли, выплыть решил?
Петрович – тоже босиком и в одних плавках – семенил следом. Купаться совершенно не хотелось, но куда деваться. Мостки над водой метрах в полутора, Серега светить будет сверху, но сам руку вниз не дотянет. Так что придется самому лезть, вылавливать мудака.
Так и вышло: под дрожащим светом телефона видно было плохо. Серега и на колени встал, и руку опустил, но разглядеть, что там к чему не получалось. Вон он, вроде, ворочается. Изображает цветок в проруби. Но только и дальше кто-то воду баламутит. Хрен разберешь, что вообще происходит. Петрович фыркнул бегемотом, чуть нырнул и обхватил неожиданно толстое тело снизу. Вот Диман, скотина, на вид пропитой и тощий, а в воде – объемный.
Потянув добычу на себя, Петрович почувствовал ногами дно. Ну, тут уже грех не справиться. Вытащил, считай. Туша в руках заворочалась и высунула над водой голову. Прямо перед Петровичем, который едва не нагадил в плавки. Да даже если и так случилось – стесняться было нечего: вместо Димана, не страдавшего особой красотой, конечно, но вполне приемлемого на вид, перед спасателем возник обглоданный рыбами почти лысый череп, с остатками кожи на макушке, откуда свисала мокрая прядка волос. В пустых глазницах плеснула вода, а лишенные губ крупные желтоватые зубы негромко щелкнули прямо перед лицом Петровича.
– Блять, – растерянно сказал он. – Мамочки мои…
– Чего ты там бормочешь, тащи его на берег! – поторопил с мостков Серега, но потом даже в неверном свете телефона понял: что-то не так. Черепушку сверху разглядел, не иначе:
– Что это за хрень?!
Череп, внутри которого плескалась неторопливая вода, вблизи выглядел жутковато. На Серегин крик утопленник не обратил ни малейшего внимания, только выпростал из-под воды толстые – где обглоданные до кости, а где и покрытые шевелящейся гнилой плотью руки, – и вцепился в Петровича. Тот и рад был отскочить, да где там!
– Сожру, – клацнув зубами, вполне осмысленно сообщил несвежий покойник. Отсутствие языка ему никак не мешало: звук, булькающий и противный, шел из глубины черепушки.
Серега заорал, словно укушенный, но и это не произвело на улов впечатления: только раскрыл пасть пошире и вцепился зубами в шею Петровича, выдрал клок кровавого мяса и начал шумно, с чавканьем, жрать. Вниз к мосткам, привлеченный криками – а теперь и сам Петрович выл от боли – сбежал Женька, но в темноте, освещаемой дрожащими сполохами телефона, понять ничего не мог.
– Бать, ты чего? – спросил он у Петровича. – Что за хрень?
– Беги, – невнятно ответил тот. – Беги отсюда, быстро! Спас… апф… cя!
Женька ничего не расслышал: Серега на мостках орал что-то матерное, напрочь заглушая захлебнувшегося своей же кровью Петровича – шея была не просто прокушена, почти перегрызена наполовину, из сонной артерии хлестала струя, темная и густая. Жизнь уходила вместе с кровью, он уже не чувствовал боли, уперся лбом в грудь своего убийцы и едва не падал.
Не заметив, как сверху спрыгнул Серега, как он промчался мимо оторопевшего Женьки, Петрович сполз по телу рвавшего его на части утопленника, глотнул воды, уже умирая. Погрузился полностью, да так и остался плавать плохо различимой у берега грудой кровавого мяса, подранным в клочья лицом вниз. Кто ж теперь «телевизоры» снимать будет поутру?..
Но и остальным было как-то не до рыбалки: Серега пулей летел к машине, слыша сзади только настойчивое сопение, словно кто-то настигал. Утопленник? Да нет, бред. Еще пара шагов, еще один… Машина серела в темноте, отсвечивая призрачный здесь, под ветками, свет луны. Вернуться, что ли? Там же два человека осталось. Диман, дружище, и Женька. Петровичу-то, похоже, каюк, вон хруст какой стоял!
Но все это Серега думал, уже рванув дверь машины, запрыгнув на продавленное сидение и вслепую тычась ключом зажигания, ища, куда его, к чертям, давай-давай, родимая, не подведи! Фары вспыхнули, движок негромко рыкнул и завелся. Сзади, за машиной, видно было невнятное движение в зеркале, но хрен с ним – бежа-а-ать! «Нива» дернулась и уперлась в баррикаду из стволов, теперь отъезжать и разворачиваться. Врубил дальний свет, может, хоть это отпугнет, отгонит, спасет… Знал бы как – помолился! А так зубы стучат, движок взвыл – на нейтралке на газ даванул с перепугу, вон тахометр джигу пляшет.
– Сожру! – прорычал кто-то. И окна-двери закрыты, а рев такой, что как в машине кричат.
– От хера тебе… уши, – подбадривая самого себя, заявил Серега. – Смоюсь. Помощь позову потом. Из города. Ментов.
На последнем слове, то ли обидевшись, то ли по каким еще причинам, прямо на капот из темноты сбоку рухнуло что-то страшное, мокрое, осклизлое. Машина аж подпрыгнула, будто дерево свалилось. А страшный лысый череп в остатках волос ударил тараном, вынося триплекс. Серегу осыпало осколками, теми мелкими кубиками, в которое бьются автомобильные стекла, но это была уже не проблема – тонкие костяные руки схватили его за шею, зубы щелкнули в воздухе у самого горла. Не успел он дернуться, чтобы как-то выползти из машины, как впились, вырывая кадык. На грудь Сереги прыснуло чем-то горячим, липким, от боли в голове словно взорвалась петарда. Потом все в глазах поплыло, уже и непонятно стало: где лес, где дорога, куда падает меркнущий свет фар, зачем он здесь…