Бомж встает на ноги, но помалкивает. Смотрит на начавшееся безобразие взглядом индейского вождя – равнодушно, но зорко. Дон Хуан лениво оценивает чужую практику.
– Проще можно. Домой спустился, принес. Да и все. Развел тут черную магию… Кто у тебя помер? Жена?
Андреев останавливает свой странный танец. Он держит в обеих руках по бутылке виски, звезды над ним медленно успокаиваются.
– Держи, вымогатель. Нет, я не женат. Кошка у меня… Как говорят – ушла на радугу? Пей. За упокой можно.
– Гля, щедрый! Ну давай… – Бомж подходит ближе и забирает выпивку. От него невыносимо смердит. – Вискарь? Ладно… Разрешаю дальше шаманить.
Он свинчивает пробку и делает первый долгий глоток. Андреев старается не дышать, но и в сторону не отходит. Так и стоят рядом – один в позе горниста, второй с опущенной головой и поникшими плечами.
– Неплохо, – отрывается от бутылки бомж. – Очень даже. Рассказывай давай. Я ж не небо, может, чего посоветую. Кошка тоже волшебная была?
– Да нет… Самая обычная кошка. Беспородная.
– Возьми котенка, блин. Чего тут убиваться?
– Да я к этой привык… Сорок шесть лет рядом прожила, столько заклинаний извел, чтобы дольше… И все равно вот.
Бомж делает новый длинный глоток. На гранях бутылки сверкают звезды.
– Фигня это все! Я вон человека дорогого не уберег, да и то – живу как-то. А ты по кошке плачешь.
– Слушай, а я и не сообразил сразу: как ты сюда попал? Дверь-то на замке. Сам открывал.
Бомж прищуривается, становясь похож на восточного мудреца. Вряд ли только от них так воняет, хотя кто их знает.
– А я тоже волшебник, прикинь? Здесь сегодня это… Место встречи. Которое изменить нельзя. Так что рассказывай, не сбивайся!
– Воняешь ты слишком, для волшебника-то.
– Это у меня наказание такое. Сам придумал. Раз уж ничего не смог сделать, когда надо, пусть дальше все плохо будет. К тому же добрым меня никогда не считали. Я больше по боевым заклинаниям. Хочешь, разрушу что-нибудь? Не хочешь… Ну и хрен с тобой. Я пить буду.
– Да пей на здоровье! А рушить ничего не надо.
Бомж согласно булькает выпивкой, отрывается от бутылки, занюхивает рукавом.
– Зря ты, мужик, с небом беседуешь. Никакого прока. Я тоже верил когда-то, молился, жертвы богатые приносил. А потом в самый нужный момент – раз! И не успел помочь. Сам дурак. И никакие боги ничего не исправили.
– Так тоже бывает… – Андреев присматривается к собеседнику и, на свое удивление, видит сквозь вонючие тряпки, пропитое лицо и грязные пальцы, сжимающие бутылку, совсем другого человека. Мудрого, гордого, одетого в темно-синий плащ с серебряным звездами. На груди у него отсвечивает острыми лучами камень в оправе.
Этот человек может почти все – и ничего больше не хочет.
Так бывает. Правда, воскрешать мертвых и этому не под силу. Остается наказать самого себя и вечно скитаться по миру. Как и самому Андрееву, хотя причины у них разные. Один воспевает любовь, как может, через все препятствия, видя мудрыми глазами, как неоправданно жестоки люди. Второй грустит о своем короле. О преданном по глупости друге. О рухнувшем Камелоте.
Не одни они бродят по свету, иногда сталкиваясь вот так случайно. Зачем? Да кто его знает. Зачем-то…
Звезды равнодушно смотрят вниз, на мир, в котором есть любовь, но нет справедливости. Давно плюнувший на запах, исходящий от Мерлина, Ганс-Христиан сидит с ним рядом, свесив ноги с невысокой ограды крыши. Он отпивает из бокала приторно–сладкий ликер и молчит.
В свете редких окон бокал кажется почти черным, но это не так. Ликер густой и желтоватый, как Луна. Как будто ее слезы случайно капнули в бокал – смесь спирта, сахара и вдохновения для тех, кто не закрывает глаза по ночам. Для тех, кто теряет любимых, сохраняя память о них в вечных словах.
Внутри бессмертного Андерсена рождается новая сказка, в которой добро победит зло. И все останутся живы, даже король Артур.
Кошку только не вернуть, даже в сказке… Так бывает.
Очевидец
У меня появился двойник. Моей вины, да и вообще участия в этом процессе не было. Более того – я и узнал о нем далеко не первым. Обычно так и случается.
– Чего не здороваешься? – хмуро спросил Андрей. Его манера: звонить так, без привет-пока. Бизнес as usual.
– И тебе не хворать. С кем не здороваюсь?
– Со мной, чувак, со мной. Чуть не сбил в коридоре вчера, глазами похлопал – и пошел. Борзый стал?
– Сдурел? Я неделю на больничном. У меня коридор только до сортира. И обратно. По стеночке.
Андрей хрюкнул в трубку.
– Не грузи. Что, я тебя не узнал, что ли? Коридор у нас на работе, седьмой этаж, если важно. Новый костюм у тебя, кстати, говно! Слишком блестящий.
Я представил себя в блестящем костюме. Поморщился.
– Да болею я, блин. Обознался. Бывает.
– Свинтус ты, Пашка. В натуре.
Поговорили… Я бросил трубку в ворох блистеров с таблетками. Температура не спадала. Острое респираторное. Оно же вирусно-непонятное. Выключает человека из жизни дней на десять, видимо, так надо. Химчистка кармы. Раньше наблюдал только со стороны, но теперь вот так…
Опять телефон. Твою мать, горло скребет, глотать больно – не то, что говорить.
– Павлик, ты выздоровел? Молодец, правильно, долго валяться вредно. Мог бы и набрать по внутреннему, я же беспокоюсь. У нас, прикинь, хохма: Маринка замуж выходит. Пришла сегодня с новой прической, туфли, платье, аж сияет. Кто, не говорит, но, наверное, из новых поклонников. Старые устали ждать. А я вот думаю, может мы к выходным в кафе…
– Стоп, – прохрипел я. Не обидится, надеюсь. – Вика… Я дома. Болею. Тридцать восемь и три. Еле говорю. Какое кафе?!
За окном шуршит дождь. Медленно, размеренно. И здорового человека вгоняет в дремоту, а уж больного… Телефон я выключил. Если еще кто-то расскажет, что я выздоровел, боюсь, сразу пошлю. Глаза сами собой закрываются, но я сопротивляюсь. Мне не по себе от звонков: кого они там все видели?
У меня есть версия, но она мне не нравится. Более чем. То есть совершенно.
А, черт с вами! Встаю, одеваюсь. Жадно пью воду, скрежеща воспаленным горлом. Ключи, документы, зонтик бы не забыть.
Машина заводится неохотно. Ей тоже хочется спать, но я настаиваю. Дождь барабанит по крыше, стекает мутными струями по окнам. Двор через них похож на картину неведомого импрессиониста. Или на мир – глазами близорукого без очков.
Дороги забиты плывущими по лужам островками одиночества разных марок. Пешеходы жмутся к домам, вытягивая вверх зонты, чтобы не сталкиваться. Небо лежит на крышах домов и обильно плачет. Вселенская грусть. Я еду медленно, голова ватная, не хватает только задеть бампером чужое одиночество.
Офисное здание напоминает маяк. Или пассажирский корабль, с цепочками сияющих иллюминаторов. Плавание в никуда, но за хороший оклад пассажиров. Плюс годовые бонусы для особо успешных. А еще там внутри, что снаружи и не видно, карьерные лестницы и несколько социальных лифтов. Последние – для детей значимых персонажей.
Я подъезжаю к своей парковке и резко торможу. Место занято ровно таким же «лансером» мордой наружу. С теми же номерами. Если бы не дождь, кто-нибудь со стороны, наверное, заметил. Хотя люди невнимательны в любую погоду, зря я так. На самого двойника идти смотреть смысла не было. Похож, разумеется. Один в один, что уж там. Вкус в одежде похуже, но это такие мелочи…
Я подумал и сдал назад, бодро развернулся и выехал с парковки. Моя версия не просто обросла мясом и жилами, в нее вдохнули душу и прочие признаки живого существа. Теперь надо действовать. Прежде всего, позвонить… Ага. Молодец. Выключенный телефон так и остался сторожить залежи тамифлю и прочего панадола.
Звонить не с чего, поеду так.
После моста потянулся уютный пригород. Аккуратные домики за недешевыми заборами, чем–то похожие друг на друга своей основательностью и ценой. Иногда среди них мелькали выкидыши фантазии и дурных денег – с башенками, флагами и прочим средневековьем работы молдавских умельцев. Машин мало, это вам не центр. Здесь только свои, а они почти все на работе. Дел-то всегда по горло: как прибавить к миллиону еще миллион и радостно смотреть в будущее.
Нужный мне домик был лишен пошлости. Скромные два этажа и неброские гаражные ворота. Даже ограда – не кованая, с пиками для насаживания голов, как у соседа, а обычные листовые простенки между кирпичными столбиками.
Я нажал кнопку звонка и посмотрел в еле заметную точку камеры под навесом.
– Заходи! – В замке что-то щелкнуло, и я толкнул тяжелую калитку. Прямая дорожка, выложенная темными от дождя камнями, упиралась в уже приоткрытую входную дверь. Хороший знак, ведь мог бы и не открыть. Или нет? Посмотрим… Впрочем, силой от хозяина ничего не добьешься, а поговорить он обычно не против.
Внутри все как обычно: обширный пустоватый холл, вешалка из оленьих рогов на стене, стойка для зонтиков, длинная скамья – хозяин не признает пуфиков и прочей современной дряни. Двери справа и слева, ведущие неведомо (для меня) куда, и широкая лестница на второй этаж.
Я неторопливо повесил куртку, зонтик, пригладил успевшие намокнуть пока выходил из машины волосы. Лоб просто горел, несмотря на горсть утренних лекарств. Черт с ним, не свалюсь. На лестнице, как обычно, скрипнула третья снизу ступенька.
– С чем пожаловал? – хозяин сидит у камина. Мне его комната всегда напоминает что-то из фильмов про старую добрую Англию. Эдакая Бейкер-стрит 221б.
– Добрый день! – отвечаю я. Обстановка располагает к вежливости. Да и сам хозяин дома – невысокий, но широкий в плечах, важный, с вечно непричесанной седой шевелюрой и густой бородой. Практически, Карл Маркс, только выражение лица другое.
– Да добрый, добрый… Бери кресло, подтащи к огню. Грейся. Приболел?
– Грипп, – коротко отвечаю я, подсаживаясь к камину. От него приятно тянет теплом и еле заметным запахом горящего дерева. Где-то высоко над домом слышится гул самолета. Я даже вздрагиваю – не от испуга, а от полного несоответствия с домом и его хозяином.