– Грипп… – ворчит старик и шевелится в кресле, вытягивая к огню ноги в кожаных чулках. Тапочки для него были за той же гранью, что и пуфики. – Раз болеть начал, значит, почти все…
– Я уже понял, – коротко отвечаю я. – Заметил. И теперь мне куда?
– Вариантов немного. Либо – отпуск, либо – новая жизнь. Отдохнуть не желаешь?
Можно подумать, мои желания что–то для него значат…
– Никак нет. Готов к новому заданию.
– Вот и молодец, Павел. Это хорошо. Даже имя тебе менять не будем, есть одно поручение…
…В спальне душно, но тепло. Жаровня под кроватью источает запахи каких–то трав, нагревая воздух. Я пошевелился, снял дурацкий белый колпак и бросил его на постель. Здесь ночь. Здесь больше нет автомобилей и самолетов. Самое быстрое – всадник на лошади, обычно грязный, провонявший конским потом и дурно выделанной сбруей. Осени за окном теперь тоже нет, но питерский март – это еще совсем зима. Замок вокруг делает вид, что спит, но по венам его коридоров уже крадется вирус заговора.
Один плюс – горло совершенно не болит. И температуры нет. Я здоров, хотя и немолод. Сорок шесть по меркам этого времени – почтенный возраст, близкий к старости, до которой я не доживу. Они уже близко – я знаю все по минутам, даже скучно прятаться от них за ширмой и разыгрывать недоумение.
Скучно – но придется. Историческая правда и все такое. Даже интересно, сколько нас, бродящих по временам и странам, подчиняющихся неведомому хозяину, чтобы через наши глаза он мог увидеть и, вероятно, записать различные события? Мы обитаем в телах императоров и слуг, жертв и убийц, мы присутствуем при коронациях и сами их проводим, но, при этом, иногда живем длинные непримечательные жизни внутри лавочников и крестьян, солдат и монахов. Считаем чужие деньги и растим не своих детей.
Иногда нас меняют на двойников, забыв предупредить. Иногда – нет. И жестоко убивают в самый неожиданный момент. Кто мы и зачем все это происходит? У меня нет ответа. Я даже не знаю, кем был изначально. Это стерлось из памяти, само по себе, в череде чужих жизней и судеб. Иногда я думаю, что мы счастливее людей, иногда – наоборот. А время от времени мне приходит в голову крамольная мысль, что никаких людей и нет: только мы смотрим друг на друга их глазами, повинуясь нитям кукловода, похожего на Карла Маркса. Прототип которого сейчас еще и не родился, кстати говоря.
– Император, откройте! – Я грустно смотрю на дверь. Пора прятаться за ширму, хотя это и не поможет.
Павел, бедный Павел…
Санта
close
– Старик, мы давно…
– …не виделись? Брось, всего-то…
– …года два назад. Весной. Я помню. А после?
Почтальон вскидывает голову, глядя не просто в глаза – сверху вниз. Будто стараясь доказать: я прав, прав! Его друг раздражается, но терпит. Молчит и смотрит, стараясь не показать, как ему не по себе. И не по другим.
– Некогда. Нам всем некогда. Чертова работа, дома куча дел. Ремонт, старик. Ты когда-нибудь делал ремонт в доме, где живешь? Да? Тогда ты сам понимаешь…
– Но надо чаще собираться…
– Надо, – эхом отвечает тот, второй.
Его имя я еще не придумал. Да и к чему мне имя? Почему я назвал первого почтальоном? Да черт его знает. Есть в нем что-то такое… Не сумка, нет. У него и нет никакой сумки, не сбивайте меня. Просто у него такой вид. Почтовый. Как в кино. Так и кажется, что он позвонит дважды.
– Как старший, в школе все нормаль…
– …недавно женился. Невестка забавная, так хочет понравиться свекрови, даже обидно, что меня почти не замечает.
– А я ездил в Испанию.
Эта фраза повисает в воздухе. На нее нет ответа и слова падают вниз, как молоточки в пианино на струны. До-ре-ми-фа… Фа. В Испании. Где это? Впрочем, чушь, чушь!
Я наблюдаю за ними, они же не могут поймать общую тему для разговора. Размахивают руками, как два рыбака, вспоминая рекордный улов.
– …помнишь? В третьем классе он пришел в школу в валенках. Смешно было. Миллионный город, а он…
– …мать заставила! Он ей говорил, лучше пусть холодно. Пусть замерзну…
– …этой зимой и замерз. В феврале похоронили. Да как обычно, шел пьяный и упал. Нет, не заметили… Или увидели, но не подошли – охота потом с ментами объясняться?
– … бросила Витьку. Он ей все, а она даже… И дети не его, все знали.
– …там тепло. Черт, как там тепло, среди зимы – люди в тонких куртках. И пальмы на улице, пальмы!
Почтальон устает. Ему скучно. Он смотрит мимо этих слов, сквозь них, как сквозь пальцы. Второй продолжает, самому интересно вспомнить, другим – нет. Как семейный альбом. Первое купание: розовый пупс с бессмысленным лицом, зеленая ванночка. Пластик и блестящая плитка на стене. Вклад в мировую цивилизацию. С любовью, Гриша.
– …давно не видел. Да живой, наверное. Пьет мало, всегда пил мало…
Я отворачиваюсь и смотрю на улицу. Из кафе она кажется аквариумом с сонными рыбами и кредитными авто. Он, точно он, а мы здесь зрители. Для прохожих все наоборот. Да и черт с ними.
– …никогда не понимал. Это как валенки. Те, что в третьем классе. А она счастлива – сказала, лучше индус, чем никто. И уехала. Слоны, храмы, обезьяны…
Почтальон похож на побитую молью собаку. Собаку, доедаемую заживо и снаружи. Но и его визави, несмотря на бычью шею с 985 пробой – не жилец. Не старожил. Не долгожитель. Слишком натянуты жилы. Слишком много в нем натужной радости бытия.
– …так и не удалось. А шансы были, я даже арендовал гараж…
Они сидят и пьют дрянное пиво. Номерная «Балтика» или что-то вроде. Мой кофе на фоне их кружек выглядит лоцманским корабликом. Знаете, в порту? Надо провести корабль, большую неуклюжую посудину, доедаемую молью, к пирсу. И за дело берется лоцман. Командует, куда и зачем. Или просто – куда. На кой на посудине знать зачем. Не их собачье дело. Ведут за руку и не ной. Главное, в штаны не напусти.
Или в валенки.
Один из них, тот, что с шеей, уже пьян. С двух кружек. Тормоз плавно отпущен, машина катится назад. Еще не сигналят, но у кого-то расширены зрачки, а невидимый мастер вытирает руки грязной тряпкой и бубнит:
– Покраска одного элемента. Плюс работа. Заклеим быстро, а вот сохнет дня два. Не ссы, в лучшем виде будет…
– …будет тебе обижаться! Мы ж друзья!
Ага. Стадия «ты меня уважаешь», первая серия. Дальше непредсказуемо, от ножа до любви, но пока все мирно. Кружки бьются друг с другом в воздухе, звенят, плескают ошметки пены на пол. Воздушный бой. Асы люфтваффе над той самой Испанией. Пареньки, уже ставшие палачами.
– …плакал. Как мальчишка плакал. Один учитель был нормальный, помнишь? Остальные стервы какие-то. А Сергей Сергеевич даже двойки ставил так, что…
Шмяк! Разумеется. Телефоны именно для того, чтобы было что снести со стола на пол. Золотая шея машет, мол, херня. Еще десять куплю. Двадцать. Весь тираж.
Только вот трубка – почтальона. И он явно следующую будет брать в кредит. Сравнивать и высчитывать три копейки выгоды. Или сдастся и это будет кнопочный обрубок из девяностых. Дешево и свой шарм.
Официант приходит к тем же выводам, что и я. Не насчет телефона, не его заботы. Насчет любви и ножа. Пациенты близки к апофеозу. Это он еще фляжку с водкой не видел, удивляется, наверное – с «Балтики» и в такое совершенное феерическое говно. Причем оба сразу.
– …не любит! И не любила никогда! Бабки, машина… Вон в Испанию летом же… Магазины, хуле, зачем ей музеи?
– … как вспомню валенки, так и ржу… Не могу остановиться.
– …чоооорный воооорон над маеееею гааалавой…
– …валенки, прикинь? Жалко редко встречаемся.
Жалко. Но чаще – не стоит. И по одному жизнь так себе, а когда пытаешься вывернуться лучшим куском меха на показ, так еще хуже. И головы завтра будут болеть.
Я встаю и иду к выходу. Деньги за кофе и чаевые остаются на столе. Прекрасный вечер, #приходите_еще.
А истории одни и те же, даже обидно. Я собрал их уже целый мешок, отдам по дешевке. Возможен мелкий опт. И вам ни к чему, сами можете рассказать? Вот и я о чем. Вот и я.
Сажусь в сани. Они вычурно выглядят у московской забегаловки, но уж как есть. Запрячь оленей в «бентли» совсем уж пижонство. Пора, пора катить, куда глаза глядят. Пряча глаза. Глаза б мои не смотрели. Зеленоглазое…
А, ладно. Дети пока еще достойны хоть чего-то. Ради них и стараюсь. Впрочем, они через тридцать лет будут такими же, как эти двое. Если не хуже.
Деваться некуда. Сажусь и взлетаем. Не курить, не сорить, пристегните ремни. Не носите валенки в школу, вас только по ним и запомнят.
Навсегда.
Миссия
Раскисшая от дождей дорога словно против, чтобы по ней ходили. На сапоги Тариэля налипают комья глины с торчащими пучками пожелтевшей травы. Каждый шаг как цирковой номер: опускаешь ногу, грязь чавкает и брызгает по сторонам. Потом вытаскиваешь с глухим шлепком, прихватив с собой еще кусок земли. И так – раз за разом, сотни шагов сливаются в тысячи, сапог уже не видно, край накидки тоже до пояса почти состоит из глины. Невеселая такая гимнастика.
– Дойду… – сам себе говорит Тариэль, поправляя капюшон. – Люди ждут. Творец сподобил. Значит, дойду.
Синяя чума началась в конце лета. Никто не знает, откуда берется зараза и куда девается ближе к середине зимы. Дожившие потом радовались морозам, а переживших не было – чума выкашивала подчистую целые города, не говоря о деревнях. Спасались только отдаленные хутора, лесные отшельники или монастыри, куда некому было принести синюю смерть. Выживали разбойники, если им хватало ума посидеть без добычи, но остаться в живых.
На главных дорогах стоят посты королевских гвардейцев. Злые уставшие люди с замотанными тряпками до глаз лицами разворачивают всех обратно, за кордоны. Не подпуская ближе и не разбираясь, больной ты или здоровый. Прорываться дураков не было. Поэтому люди, которым позарез надо было идти, шли по лесных дорогам, перекрыть которые никаких войск не хватит.
Тариэль вздыхает и сворачивает на обочину. Идти на кусках грязи, покрывших сапоги, больше нереально. Надо хоть как-то почиститься. Ясный Свет! Вот вспомнишь о разбойниках, так они и появятся.