Фре пересекает двор по дуге, мимо клетки, и начинает подниматься по лестнице, поглядывая по сторонам. Смотреть ни ему, ни идущему парой ступенек ниже Бромелю особо не на что: широкая прямая лестница сжата с боков каменными стенами. Ни перил, ни картин, ни факелов – ничего. Просто такая же, как на внешних стенах, темная от времени кладка без малейших следов штукатурки. Откуда–то сверху идет свет, поэтому все видно. Немного тускло, но нормально и без фонаря, который они забыли в машине.
Идти пришлось полчаса. Если прикинуть высоту каждой ступени и умножить на их количество, они забрались на огромную высоту. Усталость тянула за ноги вниз, фляжки наполовину опустели. Бромелю хотелось бросить карабин, но он понимал, что останется беззащитным в случае чего. Правда, и угрозы никакой не было.
– Дошли, кажется… – пыхтит Фре. – Там площадка какая-то.
Лестница кончается овальным помещением с узкими вертикальными прорезями в стенах: бойницы, наверное. До окон эти щели не дотягивали. И снова впереди – дверь.
– Фре, тебе страшно? – внезапно спрашивает Бромель.
– А как же! Зайдешь, а тебя съедят, – смеется напарник, открывая дверь.
Похоже, цель путешествия была достигнута: они внезапно выходят на широченную сцену перед уходившими вверх ярусами кресел. Там полно народа – Бромель выхватывает взглядом старика Боке, Джила с его парнями в техасских шляпах, еще несколько знакомых лиц. Пилот в накинутых на бейсболку наушниках. Все ушедшие раньше – прямо перед ними. Они сидят неподвижно, блестя белками глаз, слегка приоткрыв рты. Полный зал манекенов; ни голосов, ни шороха, полная тишина.
– Рад приветствовать, парни! – радостно восклицает стоящий на сцене чуть поодаль отец Джорн. – Вы только не стреляйте, здесь все – друзья. Карта не врет.
Священник в парадном белом наряде с черной отделкой: как его, бишь, черт – сутана, что ли? Или туника? Бромель нервно поглядывает по сторонам, а вот Фре, похоже, расслабился. Кладет оттянувший руки карабин под ноги и с наслаждением разминает пальцы.
– То есть, вы это все затеяли, падре? – недоверчиво спрашивает Бромель. – И карта, и… Вот это вот все?
Он косноязычен, как всегда, но отец Джорн его понимает.
– Разумеется, нет, сын мой! Я скромный служитель хозяина здешних мест, не более. Ибо нет во мне ни силы, ни желания затевать что-либо самостоятельно. Ab ovo usque ad mala здесь все создано без меня, но для вас.
– Чего? – нервно уточняет Бромель, махнув стволом карабина, но Фре успокаивающе машет ему рукой: не парься, мол.
– Хотел сказать, что я – не при чем, – поджимает губы отец Джорн. – Но пора и представить вас хозяину.
Он растопыривает руки, став похожим на потерявшегося на земле святого, и резко сводит ладони вместе. Слышится протяжный треск, словно кто–то рвет гигантский кусок ткани подходящими по размеру руками. Фигура отца Джорна теряет резкость, плывет, как будто он стоит в кастрюле с паром. Начинает вонять сгоревшими спичками и несвежим бельем.
– Вы хотели чудес, друзья мои? – выдыхает он низким тяжелым голосом. – Тогда вы по адресу! Гости карты – мои гости.
Вместо отца Джорна перед напарниками стоит самый настоящий черт, как его любят рисовать в комиксах – семифутовый лохматый персонаж с рогами, почти сомкнутыми в кольцо над головой. Рыло пятачком, пышные бакенбарды а-ля Элвис. Длинный тонкий хвост нервно стучит по полу, мечась вокруг кривых толстых ног, оканчивающихся копытами.
Бромель поднимает было руку с карабином, чтобы перекреститься, но что-то словно сковывает его в середине движения.
– Если можно, давайте без этого! – рыкает черт и легко вырывает из онемевших пальцев Бромми оружие. – Не в храме, вроде.
Фре радостно улыбается, словно встретил хорошего друга и идет черту навстречу. Шаг, другой. Тот сперва удивленно, а потом зло смотрит на него.
– Ты должен был замереть!
– Это игра? Я могу и замереть. Но потом. Сперва мы должны разобраться, мой рогатый друг, почему ты вдруг затеял такие игры. Пасешься не по правилам, верно?
Черт морщит нос, становясь до боли похож на свинью из старого мультфильма.
– Сюда все приходят добровольно! – нервно говорит он, поводя носом. Словно принюхивается к чему–то, но все забивает идущий от него же запах серы.
– Это ценно, – откликается Фре. – А дальше?
– А дальше все просят. Требуют. Умоляют. Кто как… Да кто ты есть?! – срывается черт и хватает Фре за плечи. Взвизгивает и отскакивает назад, дуя на лохматые ладони. К вони примешивается запах паленой шерсти, как на скотобойне.
– Я? – Фре делает шаг вперед и на мгновение прикладывает к лохматой груди беса раскрытую ладонь. – Налоговая полиция для рогатых, дружок. Пора платить по счетам.
Черт начинает громко выть, но не может сойти с места. На месте убранной руки Фре в середине лохматой груди проступает выжженный до костей крест.
Бромель чувствует, что оцепенение отпускает его. Он бросается на черта с кулаками, чтобы отомстить за свою слабость, но напарник легко удерживает его:
– Уже все сделано, Бромми. Не кипятись.
Черт начинает смеяться и это звучит куда более жутко, чем недавний вой.
– Тебе-то плевать, а твой дружок попал в эту компанию, – он тычет обожженной рукой себе за спину, в сторону зала манекенов. – Его душа отправится со мной!
Фре задумчиво смотрит на друга, на пустые лица сидящих, что-то прикидывая в уме. Стаскивает бандану и вытирает взмокшее лицо.
– Ошибаешься, рогатый, – довольно спокойно отвечает он. – Мы сейчас разыграем небольшую сценку, и для него все изменится. Возьми-ка карабин!
Беса мелко трясет, но он не может ослушаться: смех смолкает, он поднимает оружие и щелкает затвором.
– А теперь – стреляй, – также спокойно велит Фре. – И давай, без шуток, с одного патрона.
Бромель вскрикивает:
– Вы охренели все? Фре, дружище, зачем?! Мы сейчас свалим отсюда. Я навсегда уеду! Один. Или мы вместе. Почему ты так делаешь?
Фре спокойно смотрит ему в глаза, и напарник впервые замечает, что зрачки его тлеют изнутри светло-желтым пламенем. Огонь медленно разгорается, заполоняя радужку, беснуясь и дрожа.
– А ты уже мертв, друг. Твоя жизнь кончилась где-то по дороге сюда, в Голдмайн. Как только мы смогли проехать, куда звала карта, ты и умер. Остальное – детали и мелкие подробности.
– Но я же хотел…
– Это не имеет значения, – резко обрывает его Фре. – Преодолей страх. Святого из тебя не выйдет, но и мученик – уже шансы на спасение.
Бромелю кажется, что за спиной напарника вырастают светло-серые, блестящие как ртуть крылья. Он моргает, и видение исчезает.
– Но ты же… Не может быть. Ты – грабитель, как и я! Ты куришь, пьешь…
– Я еще и по бабам мастер, – подмигивает ему Фре. – Разве в этом дело?
В этот момент черт стреляет. Почти в упор. В голову Бромеля, пробивая ее насквозь. Холодная вспышка пламени застилает умирающему глаза, он не чувствует ни боли, ни падения уже мертвого тела на дощатую сцену – ничего.
Где-то в неизвестном месте сухая рука поднимает перо с капающими алыми чернилами и зачеркивает фамилию Бромельштайн. Двойной чертой.
И теперь он вечно спит. Видит свой приговор, свою бесконечную пустыню. Только в дальнем углу души остается решимость однажды найти свой страх и свернуть ему голову. Как курице. Это дает ему силы даже здесь. Он верит, что сможет выбраться из Голдмайн-таун, штат Новые Южные Территории, в более приветливое место. А там, глядишь, снова встретит Фре и расспросит о том, что не успел услышать.
Деструктивный диалог
Год уходил тяжело.
Так уходят смертельно больные старики – уже не вставая с кровати, но еще мыча что–то бессмысленное обескровленным серым ртом, тыча вялой рукой в пространство над кроватью и воняя тем кисло-сладким, которое и есть смерть.
Иван Петрович посмотрел на календарь над столом: да, двадцать второе декабря. Продержаться бы до тридцатого, а дальше – жидкий огонь новогодней водки, мандарины, куранты, идиотские петарды на улице, пустая голова и пустые дни. Не Бог весть что, но немного отпустит. Надо неделю продержаться, а там, дальше, легче, лучше. Наверное.
Голова опять заболела резко, словно с похмелья, когда просыпаешься уже больным. В правом ухе словно перекатывался шуршащий песок. Но ведь не пил вчера, да и давно уже не пил, во всяком случае, помногу. Нельзя, врачи и так уже хмурятся при осмотрах.
– Разрешите? – В приоткрытую дверь заглянул кто-то из новых сотрудников, даже имя с ходу не вспомнить: Сергей, Андрей? Какая разница…
Они все на одно лицо, бесстыдно юные, лучащиеся энтузиазмом и карьерным ростом. Охотники за недоступными деньгами и материальными благами в понимании нынешней молодежи. Какой там айфон в моде, шестой, восьмой? Реклама этих бесконечных игрушек давно слилась в памяти Ивана Петровича в пеструю ленту глянцевых фото, из которых беспорядочно торчали чьи-то отфотошопленные руки, ноги, машины, куски пляжей и пальмы, пальмы, почему-то, непременные пальмы… Пестрая лента – в полном соответствии с канонами – приподняла голову и негромко зашипела, вызывая желание хлестнуть ее тростью. Наотмашь.
– Заходи! – уверенно кивнул он сотруднику, все же слегка поморщившись. Голову словно стянула сверху невидимая корона, венец шипами внутрь. – Что там у тебя?
Сотрудник просочился в кабинет, деликатно мягким жестом притянув за собой дверь. Нескладная фигура, высокий, по-юношески худой. И костюм… Откуда эта долбанная мода на блестящие костюмы?! Они что, все подряд конферансье и артисты, что ли?
– Иван Петрович, – жестом фокусника сотрудник выложил на стол раскрытую папку, в которой пестрели какие–то графики. – Здесь данные по росту прибыли, ку-один – ку-четыре, плюс прогноз на следующий финансовый…
– Вы по-русски можете сказать? – строго прервал его Иван Петрович. – Какие ку? Красные штаны?
– Виноват… – почти прошептал сотрудник, бледнея. – Ку – это квартал. Ну, по первой букве… Так везде принято. Не понял про штаны…