– Выпустили этих-то? – Разлукаев даже загрустил от такой развязки. Дальнейшая судьба Артема его как-то и не заинтересовала.
– Надежду выпустили, а пожилой умудрился успеть повеситься там, у хозяина. Совесть замучила за то, чего и не делал.
Муха продолжала долбиться в окно, то успокаиваясь, то снова нервно жужжа. Ведь там, за стеклом, совершенно другая жизнь.
Чище и лучше нашей.
Иди к нам
Раньше тут хранили овощи. Запахи капусты и гнилой картошки въелись в земляные стены, в пол. Ими же, кажется, провоняли ржавые железные стеллажи. К этому неприятному запаху примешивался другой, сортирный, шедший от стоявшего в дальнем углу ведра с крышкой.
– Меня Эдик зовут, – решил нарушить молчание парень, пытаясь удобнее сесть на ящике. Расположиться с комфортом или выбраться отсюда мешала короткая толстая цепь, звякавшая при каждом движении. Ногу, на щиколотке которой цепь заканчивалась кольцом, приходилось держать почти прижатой к стене.
– Гаянэ… – безучастно отозвалась девушка, сидевшая у другой стены, метрах в двух от мужчины. Волосы у нее торчали слипшимися черными прядями из-под пестрой вязаной шапочки, на тонкой скуле темнел синяк. Вся она была грязноватая, тощая, потасканная какая–то, хоть и молодая, похоже.
Тут все было такое – грязноватое и мутное, под стать девушке. Только ее красная куртка, вся в потеках, была единственным ярким пятном в подвале, а так – серость, ржавчина и гниль.
Под потолком на проводе без абажура висела тусклая лампочка. Свет позволял рассмотреть друг друга, пустые ржавые полки на стенах, ведро и уходившую куда-то вверх лестницу с добротными бетонными ступеньками.
– Ты что, нерусь какая-то? А, впрочем, похер. Слышь, а у тебя голова болит? – спросил парень, потирая ладонью затылок. – У меня – как гвоздь забили. Нет, как молотки стучат, вот.
– Я армянка, да. Голова не болит, мутило только, сначала… Вы только не кричите, ладно? Услышат – будут бить, да.
Говорила Гаянэ с легким, почти незаметным акцентом, но даже он царапал Эдику слух. Вот влип-то, да еще с черной, тьфу… Выбираться надо, только где это он?
Девушка поерзала на своем ящике, даже попыталась встать, но такая же, как у Эдика цепь заставила ее тяжело осесть обратно.
– Кричать? А, да ладно тебе, я тихий. А кто будет бить? Я ж чисто в гости зашел. К другу. Прикинь, а его дома нету. Уехал, говорят, с бабой своей по магазинам. А дверь открыла какая-то бабка. Тоже черномазая, ну, типа тебя. Говорит, сестра тещи. Попросил попить, дала мне кружку с водой. Я и выпил всего ничего, полкружки, и… Вот тут уже. Ни хера не понимаю, – начал зачем-то подробно, но путано объяснять Эдик. – Бля, голова раскалывается. Куда-то точно заходил, пить давали, потом провал. Очнулся вот. Как в фильме «Пила» все, только там они в туалете…
Гаянэ молчала, глядя мимо него.
– Ну, а ты? Слышь, чего молчишь, ну? Где мы есть-то? Почему?!.. – голос Эдика сорвался.
– Я тут уже неделю, – так же тихо ответила девушка. – В такси села, как дура, да. На вокзал спешила, там дядя Овик ждал. Он всегда говорит – с русскими не езди, со своими только, а я… Нет бы – вызвать, а я на улицу выскочила. Одна, с чемоданом, рукой махнула бомбиле, да. Вот и приехала.
Она закрыла лицо руками и сгорбилась. Словно собралась горько зарыдать над своей участью, но вдруг раздумала.
Эдик снова попытался встать и опять безуспешно.
– Слышь, зачем мы тут, а? – спросил он осипшим голосом. – Тебя хоть ебсти можно, а я-то чего?
Даже не спросил, а так – поинтересовался у пропахших овощами и мочой стен.
Стены помалкивали.
Впрочем, и дура эта тоже ничего не ответила. Она, не отнимая рук от лица, тихонько покачивалась вперед-назад, поскрипывая ящиком, на котором сидела. Цепь, как и у Эдика крепившаяся к вбитому в стену ржавому крюку, позвякивала.
– Только не кричите, – приглушенно отозвалась, наконец, Гаянэ, глядя на Эдика сквозь раздвинутые пальцы. – Я боюсь его. Первые два дня визжала, а он приходил и бил. Теперь-то я умная, да.
Она помолчала.
– Два раза в день. Он приходит два раза в день. Теперь-то я точно умная.
Эдик изогнулся, чувствуя, как кольцо обдирает ногу выше шнурованного ботинка. Оглядел. Знатные кандалы, завинчено болтом с гайкой, голыми руками не справиться. Сполз с ящика, встал на колени боком к стене и подергал цепь у стены. Крюк был вбит очень глубоко, расшатать и вырвать не получалось.
– Он скоро придет, – пугающе спокойно сказала Гаянэ. – Лучше сядьте на место.
– Слышь, да я не боюсь, – неуверенно ответил Эдик, но сел обратно на ящик. Было холодно, пуховик и шапка с трудом спасали от промозглой земляной стужи. Бритая голова мерзла и через шапку.
От лестницы послышались какие–то звуки. Казалось, что в подвал спускается крупный зверь – на человеческие шаги это походило мало. Кряхтение, шелест, скрежет.
Эдик смотрел на нижние, видные ему ступени и думал, что делать дальше. В голове мерно стучало, как после наркоза, никаких мыслей пока не было. Чего делать-то? Просить? Грозить? Бабла предложить этому, который два раза в день? Напугать чем-то?
Неизвестно.
Показались толстые ноги, обутые в растоптанные солдатские сапоги. Потом камуфляжные растянутые штаны. Полы грязного ватника. Затем руки, державшие пару железных мисок, над которыми слегка курился пар.
Явно мужик идет, и, понятно, не особо молодой. Уже проще. Ну-ка, давай, покажись весь!
Когда показалась голова, Эдик вздрогнул. Потом сглотнул ком в горле. Не сказать, чтобы испугался, просто было неожиданно – у хозяина здешних мест на голове была маска. Кроличья морда с длинными свисавшими по бокам ушами, грязно-серая плюшевая игрушка на всю голову с прорезями для глаз и рта.
– Соскучились, мои маленькие? – хриплым баском спросил кролик, тяжело спустившись с нижней ступеньки. Ходил он странно, как будто ноги толком не гнулись в коленях. Весь он был какой–то неповоротливый: толстый, невысокий, медленный.
– Новенькому все рассказала, как оно тут? – маска повернулась и внимательно изучила Гаянэ.
Та несколько раз кивнула, как будто не могла остановиться.
– Умничка, деточка… Так оно проще с вами, гости дорогие. Кричать не надо, убивать вас никто уже не будет, грех это нереальный. Сидите себе, зайки, да отдыхайте.
– Зачем? – спросил Эдик, понимая, что все это безумие – всерьез. И так на улице от дураков и черных прохода нет, а тут – совсем мандец.
Маска повернулась к нему, в прорезях поблескивали внимательные светлые глаза:
– Что – зачем, заинька?
– Мы вам зачем, кроличек, ну? – в том же тоне спросил Эдик.
Вошедший аккуратно поставил под ноги обе миски, из которых на землю плеснуло чем-то вроде супа. Мутная такая жижа, с кусками моркови. Потом шагнул к Эдику и неожиданно быстро, почти без замаха, ударил ногой под дых. Пленник всхлипнул и свалился с ящика на пол, неуклюже выгибая прикованную к стене ногу. Боль была адская, словно в грудь плеснули кипятком, дыхание перехватило напрочь.
– Не хами хозяину, заинька, – так же неспешно и очень спокойно ответил человек в маске. – Кушай, давай.
Он, расплескав половину, подвинул ногой одну миску ближе к голове Эдика. От непонятного варева воняло почище, чем от ведра – смешанный запах тухлого мяса, свеклы, нестиранных неделю носков и почему-то соды. Мерзкая смесь.
– Вот ты с-с-сука… Не голоден, – прохрипел Эдик, пытаясь отодвинуться от варева.
Кролик хмыкнул и переставил вторую миску под ноги Гаянэ.
Девушка наклонилась до пола, схватила еду и начала, давясь и чавкая, зачерпывать из посудины руками. В стороны летели ошметки капусты, вареные листья, какие-то непонятные серые куски.
– Советую вести себя хорошо, заинька, – снова повернулся к Эдику мучитель. – Ты тут надолго, она тоже. Надо вовремя кушать и соблюдать порядок. Все понял?
Разговаривал он звучным, но каким–то неживым голосом. Да и весь, со своими угловатыми движениями и квадратной фигурой, походил на большую куклу.
Эдик, лежа, неопределенно мотнул головой, едва не уронив шапку.
– Вот и славненько, мой хороший, вот и славненько!
– Может, вам денег надо? – отозвался, наконец, Эдик. Грудь болела просто адски, ни вдохнуть, ни выдохнуть.
– Денег? Нет, мой хороший. Не надо мне денег, я живу скромно. Что деньги? Только соблазн еси и изобретение диавольское, хе-хе. А ты откупиться решил, что ли?
– Типа того. Если что, я найду…
– Нет, дружок, ничего у тебя не выйдет. Ты думаешь, где вы оказались? Вы же мертвые уже, а это – адок. Да, да, милый, адок! Не смотри, что маленький и не пекло – знать, вам такой и присудили. Там.
Кролик неопределенно махнул рукой вверх.
Эдик понял, что разговаривать дальше не о чем. Смысла нет. Псих – он и есть псих. Маньяк, блядь, религиозный.
В тишине было слышно только чавканье доедавшей жуткое варево Гаянэ. Воняло в подвале теперь черти-чем, давешняя смесь амбре от мороженой капусты и ведра казалась свежим лесным воздухом.
Кролик тоже замолчал и ждал конца трапезы, стоя совершенно неподвижно.
– Хозяин, а вот если…
Эдик не договорил, понимая, что ему нечего предложить. Зачем унижаться? Нужно ждать возможность схватить этого урода, чтобы… А что – чтобы? Гаечный ключ он с собой, наверняка, не носит, а остальное бесполезно. Просто прижать, взять в заложники и обменять на свободу? А если этот старый хрен один все это провернул, и с кем тогда меняться?
Одни вопросы.
Гаянэ дохлебала из миски и поставила ее на землю. Кролик повернулся взять посуду у пленницы, но прошел слишком близко к Эдику. Тот рванулся вперед, насколько позволяла цепь, и боднул головой в ногу, под колено. Как он и надеялся, хозяин в дурацкой маске потерял равновесие и завалился назад.
– З-з-зря ты так, заинька… – прошипел кролик, когда Эдик дотянулся-таки до его шеи, схватился обеими руками и начал душить его. – Грех-х-х… Кх-х-х…
На ощупь шея была какой–то резиновой, как огромный шланг, но доведенный до отчаяния пленник жал изо всех сил. Весь мир сейчас сжался до одной точки, до одного желания – придушить эту тварь, пусть потеряет сознание, а потом ощупать карманы, ну, вдруг, вдруг!..