– Вижу, вижу. Не ори! Медведя подманишь. И стаю жако. Сам знаешь – воронежские попугаи настолько суровы…
Все трое расхохотались, несмотря на усталость и недавний испуг. К людям вышли, это главное, а детали уже не важны.
Тропинка прихотливо вильнула, спустилась в неглубокую ложбину, вывела наверх. Но, по сравнению с бегом через колючие кусты, идти было одно удовольствие. Даже Витек перестал ныть и расчесывать царапину – скакал как молодой, будто и не было нескольких часов блужданий. Ника слегка прихрамывала, но шла молча. Опять заросли, стволы сосен кривые, темные, тропка нырнула под их свод и…
– Епишкин огнемет! Памятник!
Алексей остановился. Очень странно – он много раз ходил сюда еще в детстве, с отцом, база отдыха была, считай, семейным местом отдыха. Да и потом, позже, с… Как же ее звали? Еще задолго до Ники. Света? Кажется, Света. Но не важно – памятник стоял здесь с советских времен и, если как и менялся, то только старел и ветшал: два алюминиевых крыла, стоящие вертикально рядом, звезда между ними. И лаконичное «Летчикам – защитникам воронежского неба» – на табличке внизу.
Память, вечная память…
Только сейчас перед ними было совершенно не то. Усманка, которая по всем расчетам, должна была остаться совершенно в другой стороне, была на месте. Площадка на высоком берегу, где и покоились погибшие в сорок втором герои – тоже, а вот на месте крыльев почему-то возвышался здоровенный, метра четыре в высоту и немногим меньше в обхвате, замшелый камень.
Или это не то место? Да нет, бред, нет в округе больше ничего подобного.
Но самым странным был даже не камень – без надписей, но с тем же затейливым знаком, вырубленным глубоко, блестевшим в лучах закатного солнца, просто вывалившийся не пойми откуда осколок скалы, – нет.
– Леш, какой-то он стремный… – тихонько сказал Витек, кивая в сторону человека в длинном зеленом плаще, стоявшего к ним спиной. – Сюда люди раз в сто лет же ходят, а тут он… И мы.
Человек стоял лицом к камню, его диковинное одеяние, к которому больше подходило позабытое «плащ-палатка», опускалось до земли. Казалось, будто перед ними еще один памятник, поменьше и не такой каменный. Только легкий ветерок с реки, трепавший густые длинные волосы незнакомца, решительно спорил с этой точкой зрения.
– Я – лесник, – не оборачиваясь, сказал человек. – Кто-то ведь должен хранить лес. Хранить память. Я. Они. Мы.
Странно: стоял он довольно далеко от них, радостно выскочивших на опушку, говорил тихо, но все трое прекрасно его слышали.
– От кого хранить? – не утерпела Ника.
– От вас. От себя. От всех. Мы должны этому лесу, – вовсе уж непонятно отозвался лесник и обернулся.
Лучше бы он этого не делал. Со спины и в плаще – человек как человек, а спереди… Вы видели когда-нибудь глубокие дупла в старых деревьях? Овальные, осыпавшиеся от времени, с нависающими посередине выростами, отчего обычная дыра в дереве кажется шлемом, даже не надетым – выросшим на голове великана. Только лица у великана нет, один провал, в котором зеленеет какая-то гниль. Просто изуродованное лицо не так страшно, как его отсутствие.
Ника завизжала. И так зрелище крепко не для всех, но еще жутче было видеть обычные человеческие волосы поверх этого, одежду, под которой бугрилось и топорщилось нелюдское тело, сохранившие форму, но узловатые и темные как корни кисти рук.
– Не бойтесь, – сказал лесник. – Я не опасен для вас. Но… Раз уж вы приняли мое приглашение и появились здесь, я дам вам семена древяники. Кто примет зерно – унаследует этот лес. Во всех мирах, куда бы ни пошел после.
Алексей, крепко обнимая Нику, которую колотило от жуткого зрелища, спросил:
– Зачем?!
– Как зачем? – удивленно переспросил лесник. Голос его шел оттуда, из провала в голове. – Кто-то должен стать следующим лесником. Беречь это все после… после меня. Возьми.
Неведомо как он оказался перед друзьями. Не прыгнул, даже не шагнул, просто его кряжистая фигура чуть смазалась и очутилась перед ними. Хорошо, Ника уткнулась носом в грудь Алексея и не видела это, а вот Витек аж хрюкнул.
На ладони лесника, которую он протянул вперед, лежали три странных, красноватых зернышка. Что-то похожее на гранат из-за мягкой оболочки, но не он. Не бывает у граната таких острых граней, делавших семена похожими на драгоценные камни. Не светятся зернышки граната изнутри неторопливым багровым светом.
Не бывает вообще такого, как оно есть сейчас. Бред. Сон. Напекло голову.
Алексей протянул ладонь навстречу, лесник перевернул свою и высыпал странные семена. От них шло несильное, но заметное тепло.
– Каждому – одно семя. Сами решайте.
Витек сказал что-то неразборчивое. Жалобно, словно умолял кого-то или звал на помощь. Алексей на мгновение повернул к нему голову, но…
Пронесся порыв ветра с реки, в густых зарослях со стороны тропинки что-то опять закричало, заухало, раздался хруст веток и все кончилось. Ни лесника, ни странного камня – памятник летчикам стоял на своем месте, ничего не осталось. Солнце, словно одумавшись, отпрыгнуло от горизонта вверх и светило ярко, как оно и положено по времени. И тропинки больше не было, зато вон там, левее, из леса выходила довольно широкая дорога, та самая, с которой они свернули, чтобы сократить путь целую вечность назад.
– Лешка, Леш! Выкинь их! Быстрее!!! – Ника орала в голос, не обращая ни на что внимания, била снизу по ладони друга, на которой как приклеенные оставались три странных зерна.
Алексей перевернул ладонь и два из трех семян упали на траву. Впрочем, нет, они не долетели до травы, растворившись в воздухе. Два красноватых облачка, сразу растертых в ничто ветром.
– А третий?! – ахнула Ника.
Он медленно перевернул кисть ладонью вверх: на ней ничего не было. Ни следа от неведомого зерна никому не известной древяники.
Вечером, на турбазе, когда Витек от пережитых неясностей уже принял бутылку водки и размеренно, словно исполняя некий ритуал, раз за разом громко плюхался с понтона в теплую воду, всякий раз возвращаясь обратно, чтобы повторить падение, Ника подошла к Алексею. Он сидел на скамейке возле пляжа, задумчиво глядя на – настоящий, без дураков! – закат над неровной полосой кустов другого берега. Солнце скрылось за лесом, за загоревшимися окнами домиков базы; наступило короткое, но прекрасное время между днем и ночью, которое так любят комары и влюбленные. Быстрые июньские сумерки.
– Поехали завтра в город, Леш? Прямо с утра? Мне здесь страшно…
От реки донеслось довольное марсианское уханье и всплеск – пьяный бегемот на отдыхе.
– Не могу, солнце мое. Никак не могу.
Ника отпрянула в сторону, удивленно глядя на Алексея.
– Ты поверил в… Во все это днем?! Но это же мираж. Марево. Нам просто напекло голову на жаре, без воды. От усталости! Мы же все обсудили…
– Да не в этом дело.
Он задумчиво погладил пальцами гладкое дерево скамейки, нагревшейся за день, отполированной тысячами отдыхающих за то время, пока здесь стояла. Словно следуя за его движением, под его рукой начал прорисовываться тот самый знак, как в лесу, как на камне. Выжженный горячими пальцами следующего лесника.
– Мне и правда придется остаться здесь. Мы все должны этому лесу, значит я должен быть здесь.
Над ними, косо прочертив небо, беззвучно пролетел старинный самолет, винтовой, с трудно различимыми в сумерках алыми звездами на крыльях и отчаянно дымившим двигателем. Совсем скоро он упадет там, на берегу соседней речушки, на высоком берегу, за которым нет ничего.
Только память – в любом из миров, куда бы ты ни пошел.