– Вот блин, еды нет, – пробормотал он.
Мелисса ощетинилась. Ее внутренняя антипатриархальная мужененавистница определила: он только что отчитал ее за то, что она не заботилась о домашнем очаге в течение своего совершенно свободного дня.
– Что? – сказала она.
– Что? – сказал он, потому что на самом-то деле он говорил сам с собой, просто издал риторическое восклицание, жалея, что нечем перекусить: он любил съесть что-нибудь вкусненькое, когда по вечерам страшно голодный возвращался с работы. Но Мелисса воспринимала это иначе.
– Ты что, жалуешься, – проговорила она свысока (на самом деле снизу вверх, потому что она была невысокая, но прозвучало это как сверху вниз), – что я не приготовила тебе ужин?
– Нет, – ответил он.
– Мне показалось, что да.
– Нет. Я просто…
– Ты что, правда рассчитываешь, что я буду тебя ждать с ужином на столе?
– Нет.
– Ты думаешь, я целый день только и делаю, что готовлю тебе ужин?
– Нет.
– Думаешь, мне больше нечем заняться, кроме как ухаживать за твоими детьми?
– Это наши общие дети.
– Да, – согласилась она, – наши дети. – И она сунула ему в руки Блейка. – Дети, которых мы сделали вместе, не забыл? И заботиться о них мы тоже должны вместе. Только вот выходит по-другому. Так что сейчас я пойду плавать, а ты можешь остаться здесь и присмотреть за нашими детьми. Блейка надо искупать. Не забудь снять у Риа с волос резинки, прежде чем она ляжет в постель. И не мог бы ты послушать рис? Он скоро должен быть готов. Все, мне пора. – Она вышла из кухни, но тотчас вернулась, осознав, что еще держит в руке посудное полотенце. – Если не хочешь, чтобы я вела себя как домохозяйка, – прибавила она, – не обращайся со мной как с домохозяйкой.
Она шваркнула полотенце рядом с раковиной и удалилась. Майкл остался на кухне вместе с Блейком, который пытался стянуть с него очки. Майкл чувствовал себя опустошенным, непонятым, к тому же недоумевал, что значит «послушать рис». Спросить Мелиссу он не осмелился, а после ее ухода вообще забыл про рис, хотя один раз все-таки посмотрел, как этот рис варится в своей кастрюльке, даже немного наклонился, прислушиваясь, различая его влажный пузырящийся звук. Только позже, почувствовав горелый запах, Майкл вспомнил. Охваченный ужасом, он помчался к плите, всерьез опасаясь за собственное будущее. Мелисса вернулась посвежевшая: она плавала на спине, стремительно отталкивалась от бортика, крутила руками, глядя на вечернее небо сквозь потолочные жалюзи бассейна, – но все затмила эта новая неудача. В тот вечер Майкл узнал: «послушать рис» означает следить, когда влажный, пузырящийся звук сменится сухим щелкающим, и, как только такая смена произойдет, необходимо отключить конфорку и накрыть кастрюльку крышкой. Это позволяет горячему воздуху окончательно размягчить изнутри «рисовый дом» (так выразилась Мелисса).
6Мультикультурализм
На случай, если обитатели района Белл-Грин вдруг не замечали или должным образом не ценили присущее ему многообразие национальностей и культур (африканцы и карибы, восточноевропейцы, индийцы, иранцы, турки, нигерийцы, ямайцы, китайцы, греки и так далее), в школе, где училась Риа, каждый год в декабре проводился «вечер культур», чтобы отдать должное насыщенному и масштабному соединению этих таких непохожих стран. Дети в национальных костюмах исполняли народные песни и танцы. Писклявыми голосами читали стихи, посвященные красоте и пользе этнического разнообразия. Разыгрывали комедийные сценки, играли мелодии на блок-флейте, исполняли госпелы и костюмированные танцы, а также устраивали показ мод, где дети и взрослые шествовали по импровизированному деревянному подиуму, демонстрируя экзотические ткани, халаты, сари, тюрбаны, дашики. В смежном зале стояло множество традиционных блюд, пожертвованных родителями: там происходило ароматное свидание фуфу и самсы, пудинга моин-моин и супа эгуси, табуле и пахлавы, – и заодно вам могли заплести косички, или нарисовать на ладони узоры хной, или раскрасить лицо, или же вы могли попробовать себя в тамильской каллиграфии или польском вырезании узоров из бумаги. В этом году планировался специальный гость – бывший ученик школы по имени Джастин, который обладал музыкальными способностями и собирался спеть для собравшихся.
Майкл должен был отвести туда Риа. Она заранее знала, что это станет одним из ее лучших воспоминаний: как она шагает по дороге рядом со своим высоким отцом, в конце они сворачивают направо, у церкви – налево, потом еще раз налево, и вокруг – темнота начала зимы. Блейк уже будет спать, а вот она – нет, потому что она старшая и уже почти взрослая, так что они поднимутся по пандусу в шумный, оживленный зал, и ее школьные подруги тоже будут там: Шанита, Шакира, Эмили. Они посмотрят представление, а потом пойдут в соседний зал поесть чипсов, печенья с ванильным кремом, мармелада «Харибо», чупа-чупсов и всяких других вещей, которые обычно запрещают есть в такое время, и изучат все павильончики, и просто будут носиться и прыгать. Иногда Майкл будет ненадолго терять ее из виду, пока она предается всему этому веселью, а потом снова находить ее – в углу за болтовней с Шакирой или в коридоре за дележом мармеладных шариков. Девочки втягивали его в свои игры, заставляли качать их на качелях. Он был отец-комедиант, один из тех легких взрослых, которые понимают важность игры, которые умеют играть почти так же хорошо, как и дети. Риа не принимала участия в представлении. Она в таких случаях предпочитала наблюдать, вытягивая шею, высматривая, откуда лучше видно. В конце вечера они с Майклом пойдут домой, в еще более глубокой темноте – луна, фонари, притихшие улицы, и она без всяких возражений заснет, скользя вниз по длинной горке радости.
Подготовка к празднику заняла много недель: на сей раз ради нее пришлось пожертвовать уроками физкультуры, вместо которых дети репетировали песенки и танцевальные па; а те, кто не участвовал в представлении, делали декорации или рисовали национальные флаги, которые предстояло развесить на проволоках под потолком. Дома родители готовили костюмы. Они отыскивали традиционные юбки, а если таковых не было, то подрубали куски ткани, а если не было и кусков ткани, отправлялись за ними в Брикстон или Пекхэм. Женщины, недавно переехавшие из Африки, размышляли, какие наденут тюрбаны, как их намотают, с какой прической, будут ли закрывать уши, и если да, то насколько (это зависело от чувствительности ушной раковины и от того, носите ли вы очки). Женщины говорили своим детям, которые никогда не были «дома», что когда-нибудь повезут их домой, чтобы они могли увидеть страну, откуда они родом на самом деле. А если дети были непослушными или проявляли интерес к уличным бандам, родители делали акцент на воспитательной ценности родной страны: там уважение к старшим и к властям было непререкаемой, неотменяемой частью повседневной жизни, продолжением древних традиций, – так что заявление «повезу тебя домой» приобретало оттенок угрозы. Между тем выходцы из Средиземноморья доставали свои традиционные юбки, а представители Индостана подбирали маленькие блузки и сари, чтобы потом смотреть, как их малыши кружатся по сцене, все вместе радуясь бьющему через край великолепию их смуглой нации, – что не пришло бы им в голову в повседневной жизни.
У Риа была африканская юбка и подходящий к ней топ: Мелисса сшила их ей в прошлом году, когда их позвали на нигерийскую свадьбу. Но Риа не собиралась надевать их на представление: она не участвовала в показе мод, а зрителям одеваться в народное было не обязательно, они могли приходить в чем хотят. Риа собиралась надеть новые серые джинсы, майку с Моши-монстрами – подарок бабушки со стороны Майкла, черно-розовые кроссовки и белый пуховик. И она хотела, чтобы волосы у нее были распущены, а сверху прихвачены ободком. Мелисса с Майклом тоже планировали когда-нибудь свозить детей «домой», и в Нигерию, и на Ямайку, но это были дорогие и хлопотные поездки (множество прививок, дорогие билеты во время школьных каникул, необходимость посетить диппредставительство Нигерии на Нортумберленд-авеню и там часами дожидаться своей очереди в жарком, переполненном людьми подвале вместе с толпой раздраженных нигерийцев, чтобы в итоге, добравшись до стойки, услышать, что тебе нужно явиться на следующей неделе). Так что они собирались подождать, пока Блейк подрастет хотя бы настолько, чтобы понимать, где он находится и что означает эта поездка, и тогда затраты на культурное просвещение не пропадут зря. Мелисса иногда пыталась приготовить эба[11] с традиционным рагу – Риа всегда с удовольствием ела их у бабушки, а Элис всегда старалась накормить внуков нигерийскими блюдами, – но у Мелиссы никогда не получалось так же вкусно. Ей никогда не удавалось добиться правильной консистенции эба, рагу выходило хуже, да и вообще все это было такое муторное дело: купить ямс, очистить от кожуры, отварить, смешать с маниокой, истолочь в ступке, и все это ради чего? Ради того, чтобы получить какую-то второсортную иммигрантскую пародию. Поэтому случаи, когда Мелисса готовила такие блюда, постепенно стали именно случаями. Она предпочитала возить детей к матери, чтобы там они могли поесть правильную еду. Впрочем, для Риа все это не имело значения. Люди для нее не были черные или белые. Они были коричневые, бежевые или розовые.
– Мамочка, – сказала она как-то раз по пути домой из школы (в тот день они рисовали ямайский флаг), – у меня в крови три страны: Нигерия, Ямайка и Англия.
– Так и есть, – подтвердила Мелисса.
– Я наполовину англичанка, на четверть ямайка и на четверть нигерийка.
– Нет, ты на четверть нигерийка, на четверть англичанка и наполовину ямайка.
– Почему?
– Потому что я наполовину нигерийка и наполовину англичанка, а папа – полностью ямаец.
– Но я тоже хочу быть полностью ямайкой, – сказала Риа. – Я хочу быть ими всеми.
– Ты не можешь быть ими всеми и при этом только чем-то одним. В любом случае ты еще и британка.