Свежий воздух! Простор! Без детей! Без коляски! И без машины. Они шли пешком. Ночь выдалась ветреная. Это была первая неприятность. Такой ветер дует на тебя сразу со всех сторон, так что, куда ни пойди, волосы все равно растреплются. Кудряшки Мелиссы торчали в стороны, Майкл пытался держать ее за руку, они спустились вниз по склону, к станции, чтобы сесть на поезд и поехать в Кристал-Пэлас, где планировался ужин. Майкл забронировал там столик. Потом они отправятся на концерт-сюрприз, о котором Мелисса не знала. Майкл пытался воссоздать другой давний вечер, когда на ее день рождения он повел ее в театр «Сохо», а потом они, держась за руки, в темноте шли по лондонским улицам, как она любила, к одному из ресторанов Ковент-Гарден, он – чуть впереди, ведя ее, она – зачарованная таинственностью происходящего, восторгом неведения. Сегодня вечером будет точно так же. Он поведет ее, а она будет зачарованно следовать за ним. Они стояли на платформе, он обхватил ее руками, и она укрылась в его кожаной куртке. Но (вторая неприятность) это вышло как-то неуклюже, не как во время стрижки. Обоим казалось, что они разыгрывают представление для себя самих и смотрят его с чувством неловкости. Медленно подкатил поезд, его низкие огни сверкали над рельсами. Они вошли, сели рядом, лицом к темным окнам.
Когда сам Хрустальный дворец еще существовал, когда люди еще стекались сюда со всех концов света, чтобы увидеть колоссов из Абу-Симбела и гробницу из Бени-Хасана, в него можно было попасть по верхней или нижней линии. По верхней поезда больше не ходили, и Мелисса с Майклом высадились на платформе нижней линии и затем отправились вверх по ступенькам сквозь шуршащую, шелестящую флору (зелень вдоль путей сгущается и смыкается, так что вы словно бы входите в другой мир). Послушно держась за руки, они выбрели на улицу, в этот холмистый, волнистый район на дальнем южном краю Лондона, откуда открывается вид на сверкающий центр мегаполиса – далекую долину, озаренную множеством разноцветных огней. Слышались крики чаек (возможно, летящих в Брайтон), в этом далеком месте кажется, будто ты у моря, чайки и другие птицы парят между шпилями двух вышек: той, что повыше, на плоской поверхности Кристал-Пэлас-Перейд, и той, что пониже, – в конце улицы Бьюла-Хилл, ближе к Торнтон-Хит.
Они шли под вихрящимся ветром к улице Вестоу-Хилл, где располагаются все рестораны. Вокруг тоже шли люди, принарядившиеся ради субботнего вечера, – люди, которые переселились сюда ради доступных цен на жилье, тем самым способствуя бесконечному разбуханию города, захватывающего Кент и Бромли, превращающего Брикстон в центр, а Далвич – в модное место. Вслед за этими людьми сюда пришли мебельные бутики, смузи-бары, винтажные магазины, а туземное население, те, кто наблюдал за всем этим, продолжали вести свой очаровательный образ жизни: мальчики из многоэтажек выгуливали собак, старики удивлялись ценам на рубашки в гипермаркетах. Попадались и другие пары: они более естественно держались за руки, изучали меню, выставленные в окнах под тканевыми навесами.
Майкл заказал столик в одном из тех шикарных и впечатляюще современных мест с элегантными стульями и без музыки, где единственной необходимой музыкой считается еда, а настоящая музыка – ненужной помехой. Золоченые панели вокруг дверей и окон, светло-серые скатерти. Строгий, неулыбчивый метрдотель усадил их в центре зала возле колонны у всех на виду, и в этой изысканной стерильности им трудно было настроиться на нужную волну. Мелисса впервые в жизни попробовала жаркое из дикого голубя, отчего ей стало не по себе. Оба старались не говорить о детях, но это оказалось трудно, и в конце концов они заговорили о мышах. В повисавшие паузы они маленькими глотками прихлебывали свое вино, он – красное, она – белое. За соседним столиком сидели пожилые супруги, которым тоже было не о чем говорить и которые уже не пытались этого скрыть; у обоих были напряженные лица, помертвевшие глаза.
– Замечательно выглядишь, – выдавил Майкл в какой-то момент между горячим и десертом. И ровно в этот миг свеча, стоявшая в центре их столика, погасла.
– Спасибо, – отозвалась Мелисса.
В ней поднималась глубокая меланхолия. Ей хотелось оказаться далеко от Майкла. Но они были здесь. И здесь был ее шоколадный торт. С горьким краем из апельсиновой цедры, с темным шоколадным кремом, сочащимся из серединки. Она ела его с мрачной и абсолютной сосредоточенностью. Когда они покончили с десертами, Майкл посмотрел на часы.
– Ты готова? – спросил он.
– К чему?
– Пойдем.
Он поднялся, отодвинул ее стул, когда она вставала. Подал ей пальто, и она скользнула в рукава. И что-то такое было в этих мелких знаках внимания, что говорило: все еще может обернуться хорошо. За углом, близ Вестоу-Хилл, у тротуара стоял черный автомобиль. Майкл подошел к нему, посовещался с водителем, после чего распахнул дверцу, приглашая Мелиссу сесть в машину.
– Куда мы едем? – поинтересовалась она, хотя уже начинала получать удовольствие от этой таинственности, начинала вспоминать, и вечер исподволь менялся. Майкл лишь улыбнулся в ответ. Он сел рядом с ней, и они довольно быстро покатили вниз по холму.
У водителя громко играл ритм-энд-блюз. Это был лысый, тучный ганец в черной тенниске; на зеркале заднего вида, приплясывая, развивался ганский флаг. Водитель гнал машину как безумный, вниз и вверх по хрустальным холмам, он пропарывал южные кварталы, словно они – воплощение зла или словно он – трюкач Книвел, словно в его машине не сидят пассажиры. Мелисса опустила голову на сгиб руки Майкла. Мимо летели серые клочки ночной листвы на поворотах Хонор-Оук, вспышки цветущих лип, листья падубов в полукружьях неведомых площадей; шофер знал все эти улочки, березы возникали и исчезали легкими намеками сквозь темноту и скорость, за ними еще деревья, стремительные огни, мазки зелени. Водитель сигналил более медленным машинам, подрезая их под самым бампером. Он дергал на поворотах. Всякое торможение казалось экстренным. Когда он чуть не проскочил на красный свет, Мелиссу швырнуло вперед.
– Нельзя ли помедленнее! – попросила она, перекрикивая музыку.
– Извините, извините. – Он убавил ход, совсем ненадолго, отбивая ритм в такт группе Jodeci, но вскоре опять рванул вперед. В следующий раз он замедлился, чтобы лихо влететь на заправку, где он остановился возле колонки и вышел из машины.
– Погодите, через минутку приду, – произнес он.
– Эй, нельзя останавливаться на заправке, когда везете пассажиров! – возмутилась Мелисса.
Он все равно наполнил бак и отправился к киоску. Оплачивать полную стоимость Майкл отказался, при полной поддержке Мелиссы:
– Мы – ваши клиенты, а не ваши дружки.
Глядя на нее в зеркало заднего вида, водитель сообщил:
– Вы, гляжу, из Нигерии.
– Я наполовину нигерийка.
– По матери или по отцу?
– По матери.
– Я так и знал. – Он хмыкнул. – Вы прямо как моя жена. С ней вечно проблемы.
Он еще немного похмыкал, а потом с той же лихостью повез их в сторону Темзы, вдоль широкого асфальтового полотна трассы А2, затем свернул на съезд, ведущий к арене O2, и перед ними возник этот неудачный Купол тысячелетия, из которого торчала дюжина желтых столбов, словно чудовищные и очень болезненные иглы для акупунктуры, нацеленные в определенные точки Солнечной системы в ожидании сигналов от инопланетян. Столько надежд возлагалось на это сооружение на рубеже веков: что оно станет могучим, броским, каким-то научно-фантастическим – и в итоге создатели переборщили с футуристичностью, напрочь позабыв о красоте. После всего ажиотажа эта штука вызвала разочарование, и в начале нового столетия некоторое время никто вообще не знал, что с ней делать. Что делать с пустым дискообразным космическим кораблем общей площадью 80 тысяч квадратных метров, приземлившимся в уродливой бетонной пустыне близ автострады А2? Что же еще? Только отдать его музыке, и пусть музыка заставит его петь. Здесь, в этом колоссальном пространстве, в этих нескончаемо растянувшихся залах, поп-звезды и эстрадные певцы, эти ангелы современной эпохи, дарили слушателям свои голоса. Здесь Принс исполнял «Kiss» в белых сапогах на высоком каблуке. Здесь Spice Girls вернулись на сцену и выступали семнадцать вечеров подряд. Тут на увитой цветами трапеции качалась Бейонсе с развевающимися локонами. Комплекс O2 стал своего рода Уэмбли для южного берега, и акустика здесь была лучше, а самая лучшая – в IndigO2, зале поменьше, где выступали божества пониже рангом, не для стадионов, нишевые исполнители: любители романтичного регги, воскресители ритм-энд-блюза, джаз-хип-хоп-соул-дива из Филадельфии по имени Джилл Скотт – она-то как раз и стояла здесь, покачиваясь в зеленом дыму и туманном свечении, когда Мелисса с Майклом вошли в зал.
– Это Джилл, – сказала Мелисса.
– Точно. Это Джилл.
Она была певицей их ранних дней. Музыкой их дворца, седьмого неба. Она просачивалась сквозь комнаты – ее медовая патока, ее любовные стоны, ее хип-хоповские ритмы, которые то нарастали и бурлили, то снова замедлялись или вообще исчезали. Джилл Скотт посверкивала перед ними в бледно-зеленом дыму. Он поднимался с поверхности сцены, что-то шептал ее пышным афрокудрям, окутывал музыкантов. Бэк-вокалисты, все облаченные в черное, исполняли госпел-тустеп, прищелкивая пальцами. Пианист парил в джазе, а Джилл плавно пританцовывала – полная талия, широкая американская улыбка, глубокий и сладкий голос. Даже издали было видно, как блестят у нее глаза. Огни стали розовыми, потом желтыми. Она пела «Do You Remember». Между песнями она проговаривала слова-связки, причем голос ее не прерывал мелодии ни когда она пела, ни когда говорила.
Слушали ее поклонники соула и фанаты хип-хопа, афроцентристы в тюрбанах, любители нового джаза. Парочки покачивались, опьяненные звуком. Тут были и одиночки, они впитывали ее мудрость, – мужчины в дорогих рубашках, ищущие женщин, знающие, что как раз в таком месте их можно найти, что Джилл раскроет их, подогреет их изнутри. Джилл обладала этой властью – сотворить целый мир, своей сладостью, своей девичьей сущностью, мягкой, податливой, всецело женственной. Иногда она пела жестко: «хочу, чтоб меня любили», иногда гитары замирали, и она понижала голос до шепота – и, если закрыть глаза, каждому почти казалось, что она шепчет на ухо только ему. Они слушали, вращаясь вокруг ее оси. Тромбон звучал исподволь, как с подводной лодки. Трубы сыпали золотые водопады.