В фойе театра было полно народу. Они поднялись по круговой лестнице и отыскали свои места в задних рядах. Они сидели высоко, и внизу ждала сцена, закрытая и таинственная, готовясь подарить мечту этому дню. Вскоре занавес поднялся, и перед зрителями предстало Рождество: гигантская елка в углу, окруженная подарками, прелестная разукрашенная комната в выдуманном доме. Оркестр в своей яме был весь золото и серебро, его окутывал свет, и над ним танцевали руки дирижера. Девочка по имени Клара на цыпочках прокралась в комнату, а затем начался настоящий танец. Балерины, воплощенная синхронность, волной двигались на пуантах через пространство. Риа, сидя очень прямо, пристально глядя на них, прошептала:
– Глазам своим не верю.
Одновременность рук, поворотов, скольжений, уверенность движения.
– Откуда они знают, что им делать?
Мелисса объяснила, что они много тренировались.
– Но как они вообще могут вот так вытягивать носок? – И потом: – А почему Клара танцует в пижаме? – И еще: – Почему елка у них бумажная?
Все это время она сосала лимонный чупа-чупс.
– Этот синий человек и есть прекрасный принц? – спрашивала она.
– Это и есть мышиный король?
– А это настоящий снег?
И все это – до антракта. После антракта: «Почему поднимается эта золотая штука на занавесе?», «Почему эти люди на сцене ничего не ели?», «Поверить не могу, что Клара до сих пор в пижаме», «Кончилось?», «Но теперь-то кончилось?».
Когда они вышли в фойе, Мелисса, стоя у подножия круговой лестницы, сфотографировала Риа, которая стояла наверху и приподнимала подол своего платья полукружьем. Одна ее ступня выступала вперед, ноги были скрещены, точно их заразил балет. Она смотрела с улыбкой, полной и доброты, и эгоизма, свойственных детям. Этот снимок станет последним, где у нее две нормальных, здоровых ноги.
Но сначала был огонь – вечером того же дня, из-за именинного торта. Риа сидела за обеденным столом, все еще в том платье, а Майкл стоял напротив нее, держа на руках Блейка. Восемь свечей. Свет погасили. Мелисса вышла из рыжего сияния кухни, неся торт. Все пели. В этих звуках таилось чувство какого-то глубокого единения, пение было как незримая лента, связывающая их всех вместе; Майкла ненадолго отпустило ощущение грызущего беспокойства, и он легким движением положил руку на спину Мелиссы. Та поставила торт на стол. Когда Риа наклонилась задуть свечки, ее распущенные волосы попали в огонь, языки пламени устремились вверх – высокая оранжевая волна, быстро ставшая чудовищной. Риа ощутила этот пожар просто как дуновение теплого воздуха возле шеи: ее встревожило лишь выражение ужаса, вдруг возникшее на лице отца, даже на лице Блейка. Мелисса стала бешено колотить рукой по пламени. Оно погасло, Риа не пострадала, но в сознании у Мелиссы так и остался этот образ – пылающая голова ребенка, жуткая сцена за обеденным столом. Это стало еще одним дурным предзнаменованием.
Неделю спустя Мелисса и Риа, как и собирались, отправились в лес искать туннель, где когда-то застрял поезд, направлявшийся к Хрустальному дворцу. Они проникли в лес с улицы. По темной, неровной тропе они добрались до поляны, где вокруг них открылось светлое пространство с рядами тощих высоких дубов и грабов. Шум машин стих. Слышалось только пение птиц и шорох листвы над головой. Они стояли тут столетиями, эти деревья. Они видели, как двигались вчерашние животные – цапли, бобры. Тут обитали летучие мыши, совы, три вида дятлов. Меж стволов иногда мелькали собаки, задрав хвосты, наслаждаясь свободой.
– А мы сможем войти в туннель? – спросила Риа, пока они шли по лесу. Опаленная прядь волос, сбоку, была у нее короче и светлее остальных.
– Думаю, он закрыт, – отозвалась Мелисса. – Но давай посмотрим.
Они дошли до пешеходного моста, с которого Камиль Писсарро некогда писал пейзаж своего времени: бледный простор неба, удаляющийся поезд, делающий поворот, пустые поля по обе стороны. Они прошли мимо пруда с неподвижными водорослями, бросили в него палку и увидели, что она не тонет; миновали площадку для гольфа и веревочные качели. И наконец у подножия холма обнаружили вход в туннель. Черный, наглухо заколоченный. Крошечная голубая птичка вылетела из щели наверху. Риа была разочарована. Ей хотелось пройти весь туннель и попасть в стеклянный мир по ту сторону. Ей хотелось увидеть, как Леона Дэр висит на трапеции под воздушным шаром, исполняя гимнастические трюки в небе.
– Я видела ее фотографии, – сообщила Риа. – Она держалась ртом. Чтобы посмотреть, надо было заплатить один шиллинг. Сколько это – один шиллинг?
– Примерно десять пенсов.
Риа представила себе, как на другом конце туннеля люди в длинных платьях и в цилиндрах смотрят вверх, на Леону. И Мелисса тоже представила себе, как они с ней проходят сквозь туннель, мимо призрачного заброшенного поезда, и вокруг очень тихо, и она словно вступает в историю. Майкла там нет. Его не существует. Их не существует. Замечательная разновидность одиночества. Проход достаточно широкий, чтобы два человека могли идти по нему бок о бок. Мысленно добравшись до дворца, Мелисса побродила по залам, посмотрела фрески, гробницы, львов, сидящих кружком в Альгамбре, выпила бокал шампанского из ревеня.
– Нам пора бы назад, – произнесла она. Освещение менялось. – Скоро стемнеет.
– Ладно, – согласилась Риа. И они стали подниматься обратно – вверх по склону.
Тут-то и произошел второй случай. Едва они достигли вершины, Риа споткнулась в грязи и подвернула ногу. Она продолжала идти, но возле пруда с водорослями опять споткнулась – и заплакала. Она держалась за Мелиссу, неловко подпрыгивая и хромая, иногда ее приходилось почти нести. Так они добрались до выхода из леса. К тому моменту, когда они вернулись к машине, уже совсем стемнело, и лодыжка Риа распухла до размеров теннисного мяча.
Они поехали не домой, а в больницу. Выяснилось, что у Риа трещина латеральной лодыжки. Ей придется две недели пробыть в гипсе. Она ничком лежала на каталке, и медсестра обкладывала гипсом ее тоненькую коричневую щиколотку. Так она и уснула – и ей снился тот самый дворец. Дело было уже после полуночи, в лондонском боро Луишем.
9Признание
Мужской голос вещал по радио:
– Мы с женой всегда напоминаем нашим детям, что мы – одна банда, одна команда, что мы работаем вместе. Все, что у нас есть, мы получили благодаря тому, что вместе этого добиваемся. Скажем, они нас просят купить последнюю игру для приставки или еще что-нибудь такое, а мы им говорим: знаете, на свете есть ребята, у которых вообще нет приставки, не говоря уж о последней игре. И мы поощряем их бороться со скукой как-то иначе: к примеру, играть в карты; мы с ними много играем в карты, устраиваем всякие игры, ну, чтобы напомнить им о самой сущности команды. Стимулируем их извлекать максимально возможное из того, что у них есть. Я не говорю, что мы вообще никогда не покупаем то, о чем они просят. Но надо знать меру. И мы никогда не делаем эту ужасную вещь: не твердим о том, что сколько стоит и как тяжело нам пришлось трудиться, чтобы это купить. Но мы пытаемся добиться, чтобы они ценили вещи. И в результате дни рождения, Рождество, Пасха – все это для них на самом деле не очень-то важно. Праздники не сводятся к безумному заваливанию подарками, к фантасмагории вещей. Это время, когда они могут немного больше пообщаться с бабушками-дедушками: качественное время в кругу семьи, понимаете? Важно, чему мы их учим, какие идеи внушаем им, пока они растут…
Несмотря на раздражающий, ханжеский, немного гнусавый голос этого анонимного отца, Мелисса, пока везла детей в игровой центр, мысленно отмечала дельные элементы его проповеди: ценить работу в команде, не нудить про стоимость вещей (что, конечно, и правда ужасно), – и ее терзало чувство вины и ненависти к себе: вчера она отругала Риа за то, что та положила в ванну свой канцелярский набор Hello Kitty, решив провести импровизированный эксперимент. Мелисса напомнила дочери, что набор стоит двадцать семь фунтов. Но, в самом деле, что такое двадцать семь фунтов для восьмилетнего ребенка? Для восьмилетнего ребенка на костылях, с закованной в твердое и белое левой ногой, для девочки, изолированной от школьных подруг, которой нужно хоть какое-то домашнее развлечение. Эксперимент Риа проводила, стоя на одной ноге, склонившись над ванной; больная нога опиралась на большой палец, а костыли стояли у стены. Перед этим Риа дохромала до ванной, как она хромала повсюду, стуча костылями по комнатам, подпрыгивая, опираясь, держась за стены и мебель, иногда размахивая костылем и сшибая вещи со стеллажей; но сколько в этом было решимости, воображения, исследовательского духа, сколько чисто физической активности и борьбы – куда больше, чем в просмотре CBeebies на диване. А Мелисса только и смогла, что отчитать ее за это.
За эти девять дней – после того как Риа сходила в школу, где получила временное освобождение от занятий и немедленно обрела статус знаменитости («Господи, что это у тебя с ногой?» и «Ух ты, дай пройтись на костылях!»), – дневные часы они проводили вместе с Мелиссой в доме 13 по Парадайз-роу. Мелисса старалась как можно дольше работать в своем домашнем кабинете, а остальное время занималась с Риа: готовила обед и перекусы, помогала с уроками, вывозила дочь подышать свежим воздухом – изредка на улицу, чаще на клацающую прогулку по саду. Мало чем можно заняться, когда у тебя нога в гипсе. Нельзя бегать, нельзя плавать, нельзя носиться. Сплошное неловкое подпрыгивание, медленность, оседлость. Риа проводила много часов за обеденным столом, погрузившись в воображаемые миры конструкторов лего, мебели Свинки Пеппы и шахматных фигур, бормоча себе под нос, наслаждаясь свободой от дробей и этой новой уютной, домашней независимостью, – а Мелисса между тем втайне мечтала, чтобы дочь поскорее вернулась в школу. Когда с ними дома оставался и Блейк (например, как сегодня, в пятницу, в ледяное, мрачное, безотрадное утро на второй неделе января), было еще тяжелее, и Мелисса решила, что экспедиция в игровой центр облегчит положение. Вообще-то это было не самое очевидное место для калеки. Риа не могла ни лазить, ни скатываться с горки, но, возможно, она просто посидит на краю сухого бассейна и они с Блейком покидаются друг в друга шариками. Или покувыркается на мягкой подстилке, поиграет с сеткой