– И женщины, – добавил Пит.
– Точно-точно, – подтвердила Хейзел.
– Я не говорю, что это нравится одним только мужчинам, я просто говорю, что они склонны к этому.
И все продолжили смотреть матч, немного с другим настроем, кроме разве что Майкла, в простоте душевной воспринимавшего футбол по-прежнему двумерно и примитивно.
– Вообще, если подумать, Мелисса дело говорит, – заметила Хейзел. – На самом деле в большинстве игр главное – забить, перекинуть над сеткой, забросить в сетку, загнать в дырку. Гольф, крикет.
– Гадость какая.
– Но-но, ты первая начала!
– Да, но тебе вечно надо развить тему, – сказала Мелисса.
В ответ Хейзел кинула ей в голову сандалией.
– Главное тут техника, чуваки, – проговорил Майкл. – Тут есть своя стратегия. В равной мере и физическая, и умственная.
– А то, – согласился Пит, наклоняясь вперед, над своими мощными гладиаторскими коленями. – Тактика, траектория, кому отдают пас… погодите-ка…
На трибунах взревели, но рев быстро угас. Гол так и не забили. Знатоки принялись костерить виновника.
– Эй, он почти проник! – кричал Пит.
– Вот-вот, слыхали? – сказала Мелисса. – Об этом я и говорю.
За обеденным столом, по другую сторону левой колонны, сидели Стефани и Саммер. Саммер делала уроки, а Стефани наблюдала, сложив руки на коленях, ожидая, когда понадобится ее помощь, но при этом молчаливо поощряя решимость не обращаться за нею, пока это не будет по-настоящему необходимо. Дэмиэну хотелось, чтобы Стефани там не было. Ее присутствие усиливало его неловкость, и ему становилось труднее присоединяться к другим мужчинам. После их утренней размолвки у бассейна Стефани с ним почти не разговаривала.
Дэмиэну больше нравилось, когда они с Мелиссой пересекались мимоходом – скажем, когда он в одиночку ускользал немного почитать: он делал так довольно часто, не в состоянии постоянно находиться в компании. Тем вечером перед ужином он, сидя на верхней ступеньке лестницы, читал Толстого – знаменитый длинный разговор между Пьером и вернувшимся с войны князем Андреем, – когда Мелисса, поплавав, вприпрыжку взбежала по той же лестнице, подпевая песне Джа Рула «Always On Time».
– О, привет, Дэмиэн, – весело бросила она. – Вижу, опять читаешь.
– Ну да, – ответил он не без робости. От нее пахло бассейном, она была в чалме и тонкой белой хлопковой тунике, влажной в тех местах, где ткань соприкасалась с купальником. Последовала пауза, приятная пауза, за которой сквозило ее желание остаться и поболтать.
– Что за книга?
Он показал ей обложку.
– «Война и мир». Боже, мне ее пришлось читать в университете. До конца так и не осилила. Такая длинная. Почему она такая длинная? По-моему, я сдалась где-то в районе семисотой страницы. Я просто не могла ничем оправдать то количество времени, которое я трачу всего на одну книгу, понимаешь?
– Хм… она длинная, это верно. Но я ее с удовольствием читаю. Мне нравится Пьер.
– Это который толстый?
– Он разве толстый? Я как-то не уверен…
– Мне кажется, да. Это единственное, что я помню из книги: очень выпуклое ощущение от людей. Ты прямо видишь, как они выглядят.
– И что они чувствуют, – добавил Дэмиэн. – Поэтому она мне и нравится. Она забирается людям прямо в сердце, так что ты знаешь, что они думают, как реагируют на разные события, почему делают то, что делают. Как в той сцене, где Наташа чуть не убегает с Анатолем, а потом заболевает из-за страшного унижения. Правда, мне кажется, иногда Толстой все-таки перебарщивает с этими своими проповедями – точнее, на самом деле это эссе, насчет войны, нравственности, философии и всего такого. Думаю, в те времена просто не было настоящих редакторов. Они бы все это мигом убрали. Но все-таки мне нравится, что Толстой раздвигает рамки, играет с формой. Кто сказал, что роман не может быть еще и эссе, или проповедью, или философским трактатом, или вообще чем угодно?
Мелисса, стоя над ним, терпеливо слушала.
– Ну да, согласна, – отозвалась она, но Дэмиэн чувствовал, что ей становится неинтересно: он рассуждал слишком долго. – Кстати, – Мелисса с упреком слегка толкнула его в плечо, – твой-то роман как продвигается? Ты мне его так и не прислал.
– Мм… я недавно на него взглянул…
Он действительно взглянул, и его опасения подтвердились: текст оказался чудовищен, в мире не найти более бессвязной, исполненной жалости к себе, ходульной даже в своей хаотичности, тяжеловесной и мучительной попытки двадцати с чем-то-летнего мужчины избыть свою тоску, чем эта куча окололитературного дерьма, отчего Дэмиэн впал в депрессию на пять недель и вышел из нее примерно шесть дней назад, если, конечно, из депрессии действительно можно выйти.
– И?.. – произнесла Мелисса.
– И… ну, его бы надо… доработать.
– Ладно. Ладно, это хорошо. Позитивно. Ты помнишь, о чем мы говорили, Дэмиэн? Позитивность – ключ ко всему. Наш ментальный ландшафт – вот что нам мешает.
– Да, да.
– А я вот читаю Тхить Нят Ханя, – сообщила она.
– Кого-кого?
– Он буддийский монах. Мне о нем сестра рассказала. Он много пишет о важности медитации и пребывании в моменте. Тебе надо бы попробовать его почитать, он мне очень помогает справляться со стрессом и вообще приводить в порядок сознание. Я начала каждый день медитировать – ну, пытаться. Пытаться осознавать каждый момент. И я действительно чувствую себя спокойнее. Это и правда работает.
– На самом деле, – произнес Дэмиэн, возвращаясь к вопросу о своем плохом романе (теперь, когда он открыл это мусорное ведро, попершая оттуда вонь, казалось, требовала большего внимания собеседницы), – я теперь подумываю написать что-нибудь совсем новое. – Он все же попытался как-то привязать это к Тхить Нят Ханю, чтобы Мелисса не подумала, будто он отмахивается от ее слов или зациклен на себе: – Ну, о жизни в настоящем, о том, чтобы отпускать старое. Я как раз думал, может, просто похоронить этот роман и написать что-то другое, в другой форме. Скажем, как сценарий или что-то такое.
– Звучит неплохо, – отозвалась Мелисса, как всегда бодрая, вселяющая уверенность. – Прислушивайся к своим ощущениям. Верь в себя.
Тут появился Майкл: он проходил мимо вместе с Блейком, уснувшим у него на руках.
– Ой, он что, спит? – вскинулась Мелисса. – Спит? Как же тогда насчет вечера? Сколько он уже спит?
– Недолго, – ответил Майкл, имея в виду, что младенец заснул как раз перед ее заплывом. Майкл в этот момент сидел с Питом под зонтиком, и они пили пиво и болтали про бокс. Было так уютно, Блейк у него на коленях все обмякал, и так жестоко было бы в этот момент его будить – когда солнце на закате стало таким персиковым, и воздух был теплым и шелковистым, а пиво проникало внутрь влажной прохладой.
– Ну, тебе все-таки придется его разбудить, правда? – произнесла Мелисса с совсем другой интонацией и ушла в душ.
На другой день все вместе пешком отправились на пляж: исход во вьетнамках, с полотенцами, плавательными приспособлениями, солнцезащитным кремом, а также ведерками и лопатками, купленными по пути в торговом центре. Прохладное голубое море властвовало над заливом. Песчано-галечный берег придавливали тела поджаривающихся бриттов. Жара была мощная, могучая. Женщины лежали, раскинувшись, приобретая все более насыщенные тона, солоноватый пот сочился в складки их бедер. Мужчины с гигантскими животами нежились на спине, уставив пальцы ног вверх, прижатые к земле соединением пива, солнца и безветрия – сегодня не было даже слабого бриза, лишь там, на море, среди течения, где искали убежища пловцы. Коричневые головы подпрыгивали среди буйков. У волн был свой характер, тайный пульс, биение которого гнало их мягко сокрушить о берег свои белые оборки. Стефани направилась прямо к ним – после того как расстелила покрывало, намазала детей кремом и нашла им занятие: строить песчаные замки. «Пойду поплаваю», – сообщила она и ринулась к воде в своем цветастом купальнике танкини, мимо тел, лежаков и зонтиков. Мелисса присоединилась к ней, и вскоре женщины превратились в очередные две коричневые головы у буйков, настолько далеко, что Блейк даже заплакал. А Майкл вспомнил тот вечер в Монтего-Бей, как Мелисса исчезла за краем океана и потом вернулась, хохоча, – и сейчас она поступила так же, на сей раз вместе со Стефани; женщины плюхнулись на свои полотенца, и у обеих лица сияли особым морским восторгом. Ловко прокладывая извилистый маршрут между телами, по пляжу двигался продавец пончиков со своей корзиной, выкликая: «Ah rosquillas!» Пончики были теплые, без джема, с дыркой посередине, и расходились хорошо. Дети, сладкоежка Пит, а потом и остальные принялись поглощать мягкие кольца в этом атриуме жары; день полыхал, и лучи света ярко блестели на поверхности моря.
Как обычно, Хейзел и Пит почти все время лежали рядом, переплетя конечности, – умащенные солнцезащитным кремом тела, почти соприкасающиеся уши, постоянно увлажненные губы благодаря юным недосягаемым дездемонам. Пит лежал с выражением полного и безмятежного блаженства и испускал довольные вздохи: «А-а-а-а, вот о чем я толкую», – и Майкл невольно ему завидовал. Казалось, Мелисса подвесила свою любовь где-то в небесах между Станстедом и Андалусией. Там, в пуховости недосягаемого облака, они, быть может, еще обнимали друг друга – два мифа о самих себе, персонажи из сновидений, оставшиеся в песне Ледженда, – но здесь, на земле, их связь все больше ослабевала. Мелисса становилась холоднее, словно день клонился к вечеру, она ускользала, убредала прочь. Она отозвала свою страсть, переменилась, не приходила к нему, как Хейзел к Питу, не опускала щеку на менее мускулистую подушку его плеча. Здесь, в Торремолиносе, не было изначальной Дездемоны, лишь ее принужденные, тщедушные подобия: быстрый поцелуй в щеку по утрам в патио, нежность под всепрощающими крыльями рассвета. Майкл хотел, чтобы Мелисса гладила его по голове, как Хейзел – Пита, чтобы она с такой же нежностью мазала ему спину кремом, чтобы она вела себя так же, как после его возвращения на Парадайз-роу: цеплялась за него по ночам, прижимала его лицо к своей грудной клетке, словно желая раздавить. После воссоединения он изо всех сил старался загладить вину, быть хорошим, верным, внимательным, не собирающим телефоны спутником жизни, отцом, потенциальным мужем, – и какое-то время все шло отлично. Однако реальность постепенно снова вкралась в их жизнь: дети, те часы, которые он проводил в семье и вне семьи, удушающий домашний быт, – и Майклу его усилия казались все более изматывающими и бесплодными. Сейчас он лежал рядом с Мелиссой на полотенце, ощущая туман прохладных морских капелек на ее коже, и ему так хотелось снова дотянуться до нее, вернуться в их осо