В воскресенье вечером, после визита родителей Майкла (у него усталый вид, сказали они), он сидел на стуле перед двойными окнами и брил голову. Успев отвыкнуть, он попросил Мелиссу помочь: провести лезвием машинки от его шеи до темени, подровнять края, пройтись по упрямым участкам. Она встала очень близко, подняв над ним руки, однако на сей раз он не стал поглаживать сзади ее ноги. Она была напряженная, безмолвная. Он – неподвижный, сгорбленный. Она проехалась машинкой по его черепу, оставляя дорожки. Коричневые тропинки через черные поля. Форма его черепа. Он закрыл глаза. На упрямые волоски, прижимавшиеся к коже, она налегала сильнее – и при этом чувствовала, что ее все больше и больше что-то одолевает, что она становится иным существом. Майкл тоже это почувствовал.
– Осторожно, – сказал он.
– Прости, – ответила она. «Сильнее», – сказал голос внутри. Он был низкий и жестокий. Это была оборотная сторона печали, голос тьмы. И она нажала сильнее, а голос продолжал порабощать ее тело, и потом ее рука сама повернулась, и она порезала Майкла за ухом до крови.
– Твою мать! Осторожней! – Он хлопнул по уху ладонью.
– Прости. Машинка тупая, – отозвалась она. Половицы на втором этаже скрипнули. Несколько опилок беззвучно высыпалось из прорехи в кухонной стене.
В августе заболел и Блейк. Красные пятна на щеках, температура. Врач прописал ему домашний режим. Но в этом доме хвори были заразны. Мелисса, эта другая Мелисса, тоже все время оступалась, стала неуклюжей, как Риа, натыкалась на мебель, или же на нее что-то падало: крышка кастрюли – на ногу, семейная фотография – на голову, когда она вытирала пыль. Казалось, все эти предметы валятся сами собой, как сыплется пыль, – крошащиеся обломки определенности и надежности. Однажды, проснувшись утром, Мелисса обнаружила на лбу небольшую ссадину, которая затем потемнела, а позже превратилась в болячку. Мелисса не понимала, откуда та взялась. У ссадины не было причины. Кроме единственной: ночью, когда двери податливее, в ее тело попыталась вернуться настоящая Мелисса, и между ними произошла стычка.
На следующую ночь она не могла уснуть – опасалась очередной ссадины. Скорченный силуэт Майкла темнел спиной к ней, лицом к бамбуковым жалюзи. Чуть раньше Мелисса слышала, как он откручивает крышку бутылки, как стонут половицы под его ногами, когда он идет к кровати, пахнущий листерином, за которым пряталась тень вина. Половицы теперь вели себя так шумно, словно в них на старости лет вселился демон, и они впали в маразм. Мелисса вылезла из постели и постаралась неслышно выйти из комнаты. Над декоративным поручнем пролегла еще одна волнистая линия: на сей раз она тянулась от верхней части лестницы к комнате Риа. Когда Мелисса коснулась ее пальцем, чернота расплылась. А когда она толкнула дверь во вторую комнату и заглянула внутрь, то увидела, что Блейк, как всегда, лежит ничком, отвернув лицо к стене, но постель Риа возле окна пуста, а само окно распахнуто.
Мелисса спустилась по лестнице, мимо волнистых черных линий. Двойные окна безмолвно и бездвижно стояли в своих рамах, не шевелясь, не открываясь. Церковная арка по-прежнему висела под потолком, и пол цвета паприки лежал плоско, подчиняясь гравитации. Она ожидала встретить хаос, увидеть на заднем дворе под открытым окном темный комок – неподвижно лежащего ребенка. Но Риа там не было. Наконец Мелисса обнаружила дочь в ванной. Что-то шепча, девочка мыла руки. Она была в ночной рубашке – желтой, как у Лили.
– Что ты делаешь? – спросила другая Мелисса.
– Ой, привет, мам. Я ходила в туалет.
Голос был не совсем такой, как у Риа. Он был ниже.
– Я знаю, что это ты сделала, – сказала Мелисса, когда они поднялись по лестнице (Риа хромала: шаг, потом шажок помедленнее, еще шаг, потом шажок помедленнее). Мелисса боялась взяться за ее словно присыпанную пудрой руку, чтобы помочь ей. – Смотри, оно совсем свежее. Ты это сделала, только что.
– Это не я, мамочка, это не я! – уверяла девочка.
Мелисса позволила ей лечь в кровать, но целовать на ночь не стала. Перед тем как выйти из комнаты, она нашла коробку карандашей и фломастеров, забрала ее с собой и положила под собственную кровать. Утром она заставит дочь полежать в горячей соленой воде, как советовала Элис, а потом сходит купить плантанов, чтобы положить ей под подушку.
Но утром Риа не встала. Она не проснулась от традиционного поцелуя Майкла, уходившего на работу. Она не проснулась от кашля Блейка, проспала ранние сирены и завтрак. В десять утра Мелисса пошла наверх и прижалась ухом к двери. Они опять шептались. Шепот прекратился, едва она вошла. Стены Ренессансного зала дрожали. Полы Византийского зала тряслись.
Она лежала в постели, совершенно не сонная. Доисторические волосы разметались на подушке, вокруг лица. Мелисса опасалась слишком приближаться к ней, но, когда Риа улыбнулась и сказала «привет, мам», своим собственным голосом, она подошла и проверила губами температуру, как положено матери.
– Заболела? – спросила Мелисса.
Риа кивнула:
– Горло болит. – Лоб у нее был необычно горячий. – Наверное, от Блейка заразилась.
Она глядела на Мелиссу снизу вверх: эти глаза навыкате в лучах из сажи, эти невинные покрасневшие щеки.
– Можешь побыть со мной минутку? – попросила она.
– Ладно.
– Только длинную минутку.
– С кем ты сейчас шепталась? – Мелисса села на кровать рядом с ней, чувствуя облегчение. День выдался теплый, погожий. Солнце лилось в окно. Тонзиллит, это всего лишь тонзиллит, а Риа – просто Риа, ее необычная дочка, у которой выпадают одни зубы, вырастают другие, у которой есть воображаемая подружка или друг. – Это Коко? Я думала, вы больше не общаетесь. Она вернулась?
Риа лукаво улыбнулась и прикрыла рот простыней.
– Нет, – ответила она сквозь простыню, начиная смеяться. Ей хотелось сыграть в эту игру, когда Мелиссе нужно угадать, кто из ее многочисленных воображаемых приятелей находится в комнате.
– Ладно, – сказала Мелисса. – Это Джордж?
Риа, хихикая, помотала головой.
– Это Таффи Богул?
– Нет.
– Чарли Р.?
– Нет.
– Чарли К.?
– Нет.
– Шанарна.
– Нет, – засмеялась Риа.
– Ну, сдаюсь. – Мелисса подняла ладони. – Кто же это тогда?
– Ты знаешь кто.
Для значительности Риа высунула одну руку из-под одеяла, ту самую, с ушибленным запястьем, отчего кисть казалась больше, чем обычно. Голос тоже изменился, стал ниже, в нем зазвучали зловещие нотки.
– Кто? – Мелиссе снова стало страшно.
– Это Лили.
Мелисса встала, сделала шаг в сторону, прочь от этой кровати. Риа улыбалась, глядя на нее снизу вверх, словно не могла поверить, как это Мелисса не догадалась. Ее глаза по-прежнему были очень большими, но казались теперь другого цвета. В них появился серый оттенок пыли.
– Кто это – Лили? – медленно произнесла Мелисса.
Но Риа обычно ничего не рассказывала о своих друзьях. Только называла имена.
– Это она рисует линии?
Риа покачала головой и непреклонно сложила руки на груди.
– Она… сейчас тут? – спросила Мелисса.
В лице Риа что-то мелькнуло – что-то тревожное. Она бросила взгляд вправо, в сторону двери. Мелисса посмотрела туда.
– Она тут? Можешь мне рассказать. Я никому не скажу.
– Обещай, – прошептала Риа.
– Обещаю. – Они сцепили мизинцы.
Риа осторожно повернула голову вправо.
– Вон там. – Она по-прежнему говорила шепотом. – У двери. Она всегда стоит у двери.
Мелисса посмотрела, но ничего не увидела. Она, собственно, никогда не встречалась ни с одним из этих друзей Риа, но почему-то почти ожидала, что с этим встретится. Этот друг был особенный.
– На ней брушка, – добавила Риа.
– Брушка?.. Ты хочешь сказать – брошка?
– Ну да, брошка.
Чем пристальнее Мелисса всматривалась, тем явственнее различала кружок слабого сияния у двери, как раз на высоте ключицы девочки или чуть ниже. Ничего другого, что соединялось бы с ним, лишь это пятнышко свечения, висящее в воздухе.
– Можешь ей сказать, что я сегодня не хочу во дворец? – говорила Риа. – Там теперь уже не так хорошо, и я боюсь, что, если мы пойдем, я попадусь в поезд и не выберусь.
– В поезд? О чем ты? Не понимаю.
Голос звучал странно, как во сне. Мелисса подошла, чтобы снова потрогать ей лоб, но не донесла руку, вдруг испытав почти отвращение. От кожи Риа шел жар. Ей надо принять лекарства. Принять соленую ванну. Но чтобы принять лекарства, а уж тем более ванну, Риа придется пройти в эту дверь. Мелисса не хотела, чтобы Риа проходила в эту дверь, тогда Лили может проникнуть в Риа и совсем ее захватить – так же, как Бриджит захватила Мелиссу. Получалось, что можно сделать только одно: оставить ее здесь, пока Мелисса сходит за лекарствами. К тому же – она вспомнила – она оставила Блейка одного внизу на стульчике. Она бросилась бегом, дернув дверь на себя и широко растворив ее, чтобы выбраться из комнаты, не дотрагиваясь до брушки, до брошки (вблизи Мелисса не могла ее увидеть, что еще больше затрудняло дело).
Блейк ревел. Мелисса не знала, сколько он уже ревет. Лицо у него было мокрым от слез. Едва увидев мать, он заревел громче, возмущаясь, что она его игнорировала. Она выковырнула его из стульчика и отправилась к шкафчику с лекарствами за парацетамолом. По пути наверх Блейк стал вести рукой вдоль волнистой линии, и Мелисса слегка шлепнула его по этой руке, а когда они входили в комнату, она прикрыла его своим телом от сияния, которое снова стало видимым, едва она приблизилась к кровати Риа. Из шкатулки играла колыбельная: «Спи, малютка, крепко-крепко, мама купит тебе репку». Мелисса не помнила, чтобы включала музыку.
– Ты должна это прекратить, сейчас же, – сказала она девочке, лежащей на кровати. – Ты меня пугаешь. Тебе здесь не рады, понятно? Убирайся. Убирайся немедленно. Чтобы я могла спокойно ей дать лекарство.
Риа кашлянула и подняла голову. Она выпила две ложки парацетамола и снова опустила голову на подушку. Она не хотела есть. Она не хотела вставать, и Мелисса разрешила ей еще поспать, до середины дня, чувствуя облегчение – потому что ей больше не придется смотреть в эти пыльные глаза, слышать слишком низкие нотки в ее голосе. В три часа Риа спустилась вниз. Она съела кусочек тоста, немного сыра и четвертинку яблока, пока Мелисса наполняла ванну. Девочка решилась выйти наружу, в испепеляющую жару, но солнце пылало чересчур ярко, и скоро она пожелала вернуться к себе в комнату. Залезать в ванну она отказалась. Мелисса уступила, дала ей еще лекарства, она не знала, что еще делать, и боялась ее – как когда-то Бриджит боялась Лили. Ломая пальцы, она ждала возвращения Майкла, но даже в восемь его еще не было.