— Это настоящий грабеж, — возмущалась Мира, пока я беспорядочно колесила по развязке, которая началась почти сразу, как только мы выехали. — Это же всего в трех часах езды отсюда. У них там точно есть пункт аренды!
— Слушай, проложи-ка ты лучше дорогу, — не выдержала я. — Я третий раз заезжаю на этот мост.
С помощью Миры и встроенного навигатора мы быстро преодолели все развязки и двинулись в сторону Орландо.
Глава 15,в которой Хранитель делает ошибку
Таня решала вопрос с планшетом слишком долго — так считал Андрей Анатольевич. Он позвонил ей раз десять, а когда она перестала отвечать, начал строчить эсэмэски. В конце концов деньги на его кнопочной «нокии» закончились, и он позвонил дочери с телефона медсестры. Номер был ей незнаком, и она приняла звонок. Андрей Анатольевич обрушился на нее с монологом о том, что она совершенно не торопится выполнить такую простую и понятную просьбу — принести планшет, ведь это элементарно — оставить детей у соседки или пусть даже в каморке у консьержки. Он требовал выполнить его просьбу, ведь дело нешуточное.
— Твое дело? Нешуточное, говоришь? — переспросила Таня, и ее тон подсказал Андрею Анатольевичу: лучше помолчать.
Таня говорила несколько минут. Она напомнила отцу, что устроила его в отдельную палату и сделала все, чтобы за ним был лучший уход. Что очень устает, работая с раннего утра и до вечера. Что ей некогда заниматься его фантазиями, которые были хороши, когда ей было пятнадцать, но не сейчас, когда у нее трое детей, включая его самого, о которых надо заботиться. Она сказала, что привезет ему планшет завтра утром, а если ее срочно вызовут на работу, то только вечером и пусть он займет себя чем-нибудь полезным и отстанет от нее и от медсестры.
Андрей Анатольевич жалобным голосом попросил дочку хотя бы пополнить баланс его мобильника. Она пообещала, что сделает это, как только уложит обеих девочек, и попросила передать трубку медсестре. Расстроенный Хранитель молча протянул трубку медсестре, постоял, слушая, как Таня просит ее больше не давать ему мобильный телефон, а также отказывать во всяких странных, подозрительных просьбах.
— Каких, например? — переспросила сестра.
Таня принялась объяснять. Андрей Анатольевич не слушал, знал, что она скажет. Не давать ему смартфоны и планшеты. Не слушать околесицу о выращенных в лаборатории детях, которых надо спасти. Не поддаваться просьбам выпустить его погулять на полчасика — полчасика могут растянуться до вечера, и он пропустит процедуры. Не давать ему карты.
— Карты у нас в больнице запрещены, — доверительно сообщила медсестра.
— Я говорю не об игральных картах, а о карте города или Ленобласти.
— А их-то почему нельзя? — изумилась медсестра.
Из трубки вместо ответа раздался протяжный вздох, который, как дуновение ветра, принес Андрею Анатольевичу образ Тани. Сидит на стуле в кухне утомленная, тушь размазана, волосы собраны в пучок. Плюшевый халат местами вытерся. Одной рукой она прижимает к уху телефон, другой кормит младшую дочку кашей. Обе девочки смотрят мультфильм на стоящем на столе планшете.
Медсестра дослушала Таню, кивая и отвечая «да, да», потом попрощалась и положила трубку в карман.
— Вот так. Со всех сторон ничего нельзя, — улыбнулась она Андрею Анатольевичу. Он нахохлился, сидя на кровати. — Сейчас принесу вторую капельницу. Сходите в туалет, она на несколько часов. Помочь?
Андрей Анатольевич отказался, упрямо дернув подбородком. Он скинул ноги с кровати и посидел, борясь с головокружением. Потом осторожно встал и поковылял к туалету, опираясь рукой о стену. Когда он вернулся в постель, вошла медсестра. Она везла с собой пластиковый держатель с бутылью наверху, его колеса мягко шуршали по линолеуму. Капельница и впрямь заняла два с половиной часа, и к концу процедуры Андрей Анатольевич размяк и почти уснул. Однако ближе к отбою самочувствие его улучшилось, он съел дожидавшиеся его с ужина морковное пюре и рыбную котлету, запил их отваром из шиповника и понял, что почти совсем пришел в себя.
Под предлогом пополнения баланса раздолбанной «нокии» он спустился вниз, на первый этаж. Денег у него не было. Побродил по оживленному первому этажу больницы — тут ждали своей очереди пациенты в приемном покое, сновали люди в голубых костюмах. Андрей Анатольевич никак не мог привыкнуть, что вместо белых халатов и колпаков у медиков теперь голубые костюмы, а волосы почти никто не закрывает. Он пообщался со стариком вахтером и скоро вернулся в палату, весьма довольный собой и своей изобретательностью.
Он принес карту Ленинграда от 1989 года, которая нашлась в глубине шкафа у вахтера. Ею почти не пользовались, и она прекрасно сохранилась. Правда, многих улиц и микрорайонов, которые появились за тридцать с лишним лет, еще не было на карте. Но Андрею Анатольевичу был нужен центр города, а на карте он был весь, только некоторые улицы еще носили старые названия. Но ничего, он знал старые и новые названия наизусть. Взяв без разрешения со стола дежурной сестры карандаш, он до ночи чертил на карте линии, скрещивал прямые, расставлял вопросы и восклицательные знаки. За этой работой и застала его дежурная сестра, делавшая обход. Она заставила его лечь в постель и вышла, выключив свет. Эта была не та медсестра, что дежурила днем, поэтому карта осталась с Хранителем.
Таня принесла планшет следующим утром, не заходила в палату, передала его через сестру — торопилась на работу. Вместе с планшетом приехали домашние вещи — пижама и полосатый халат.
Андрей Анатольевич решил начать с «Фейсбука». Он не слишком хорошо разбирался в современных технологиях, но у него была своя страница на «Одноклассниках», с которой он переписывался с консьержкой. Поэтому он примерно понимал, с чего нужно начать. Он создал свой профиль: имя, дата и место рождения, вуз и несколько прошлых мест работы. Он знал, что людям с пустым профилем не рады в любой соцсети, да и не хотел, чтобы у той, которой он собрался написать, возникли хоть какие-то сомнения. Андрей Анатольевич улыбнулся в камеру и сделал несколько фотографий. Все они получились так себе — после приступа, в пижаме. Он переоделся и сфотографировался в халате. Снова вышло неважно, еще и свет падал сбоку, превращая в общем-то обычного пожилого мужчину то ли в престарелого ловеласа, то ли в дожидавшегося своего часа серийного убийцу. Он выбрал самое лучшее фото из плохих, обрезал халат, используя предложенную системой рамку, наложил несколько фильтров, которые опять же ему предложили, — получилась приличная аватарка, и он загрузил ее в свой профиль. Наконец на его номер пришло СМС с подтверждением. Регистрация была окончена.
Вдруг он подумал: а что, если ее вообще нет в «Фейсбуке»? Она может оказаться старомодной или, наоборот, слишком продвинутой, чтобы им пользоваться. Или у нее аккаунты в каких-нибудь других социальных сетях. И как тогда ее искать? Он разнервничался, но все же взял себя в руки, открыл поиск и одним пальцем (печатать обеими руками он так и не научился) вбил ее имя: alexandra markova. Он ожидал, что на него вывалятся тысячи женщин с одинаковыми именем и фамилией, улыбающиеся со своих аватарок, но Марковых не набралось и десятка. Он прокрутил поиск вниз и сразу узнал ее. На фото Александра была значительно старше, чем он ее запомнил. Она улыбалась в камеру на фоне пронзительно синего неба. Серые глаза смотрят внимательно и дружелюбно. Рыжеватые волосы разлетаются от ветра. Свободный человек.
Он побродил по ее страничке. Перепосты новостей ее лаборатории. Фотографии с дружеских вечеринок и официальных приемов. Приобнявшись с друзьями, салютуют бокалами шампанского в камеру. Жарит мясо на решетке круглой шашлычницы, морщится от дыма. В строгом черном костюме и красных туфлях с цветочками позирует с дипломом. Нью-Йорк, Бостон, Чикаго. Судя по профилю, она живет в Сан-Франциско. Андрей Анатольевич смотрел на нее, восхищался ее силой и талантом и досадовал, что его дочь далеко не так сильна и талантлива, и тут же досадовал на свою досаду — нельзя же так думать о собственной дочери. Муж у Саши тот же самый — добрые глаза, выглядит немного нелепо рядом с ней, но видно, что человек хороший.
На обложку она поставила черно-белую картинку: продолговатое овальное существо с щетинками лежит, пораженное стрелой в сердце, зажмурило глаза и высунуло язык. Подпись: «Mycobacterium Tuberculosis». Картинка поймала движение: вот стрела пронзила овальное существо, вот оно упало замертво. Это был не рисунок, а набросок, и тем удивительнее было, что художник сумел передать движение несколькими штрихами. Андрей Анатольевич всмотрелся в правый нижний угол. Там едва заметно такими же живыми штрихами стояло имя художника: «Nina Markova».
— Это она? Это ее девочка? — От волнения Андрей Анатольевич заговорил вслух сам с собой, торопливо пролистывая ленту.
Наконец он домотал до последнего Нового года. Несколько фотографий. Они — ее муж Саша и Нина — на пляже. Бесконечная линия светлого песка уходит за горизонт. Океан глубокого синего цвета накатывает на пляж высокими волнами. Ветер с моря бьет по лицам, рвет волосы. Все трое щурятся от яркого солнца, от ветра. В камеру никто не улыбается, но видно, как счастливы мать, отец и дочь. Талантливый фотограф или простой прохожий, которого они попросили сфотографировать их вместе, поймал тот редкий момент, когда на снимке люди счастливы не по отдельности, а все. И это счастье разливалось в воздухе, уносилось ветром, и его было так много, что оно не убывало, а, наоборот, прибывало и накатывало через экран. И вот Андрей Анатольевич уже вспоминал другой день на море. Они ездили в Ялту в середине девяностых. На пляже некуда было ступить — отдыхающие лежали на полотенцах плотнее, чем шпроты в банке. Они с женой и Таней, смеясь, долго шли по гальке, обжигая плечи под палящим солнцем, и все-таки нашли место для троих, почти у самой воды. Самые длинные волны, набегая, касались их сумок и полотенец, и они смеялись и отодвигались, пока следующая волна снова не ловила их за ноги. Таня впервые увидела море. Ей нравилось все — галька, ветер, люди на пляже, волны, в которых она барахталась, заливисто смеясь. Жена в тот день обгорела, и два следующих утра Андрей Анатольевич и Таня мазали ей спину сметаной и уходили на пляж вдвоем, а она показательно страдала и смотрела телевизор. Море, солнце, смех дочери и заботливость жены, вечерние прогулки — и счастье, бесконечное счастье. Ни капли от него не осталось сейчас, в этой жизни. И от воспоминаний, от сожаления, что все вышло вот так и никак теперь не исправить, Андрей Анатольевич заплакал. Он плакал не всхлипывая, не вытирая слезы, и они катились по лицу и капали на голубую простыню, замирая на ней темными пятнами.