в глухом месте, где не было связи. Чтобы такого больше не повторялось, решили держаться неподалеку от основных трасс и поближе к городам и деревням. Когда проходили сутки, следующая смена водителей уже ждала в оговоренном месте. Они менялись молча, точно так, как условливались с заказчиком, принимали документы. Несколько раз в день фура останавливалась на заправках, и, пока огромный бак накачивался бензином, водители по очереди бегали в туалет и покупали в кафе чай и еду. Задерживаться на заправках дольше чем на пятнадцать минут было запрещено, за каждую минуту обоим уменьшали оплату на пять тысяч, а этого никому не хотелось. Останавливаться можно было на дороге, но не больше чем на минуту — чтобы поменяться местами. Водителям было запрещено заводить беседу и называть друг другу свои имена. Все они воспринимали это спокойно, а смен было уже порядочно — фура колесила по Ленобласти, потом ехала по направлению к Москве и, не доезжая, свернула на восток. Сказано — исполнено. Водители лишь обменивались короткими фразами: «сейчас ливанет, скорость сбрось», «бензак на нуле», «орехи будешь?», «через час нас ждут на заброшенной ППС у Калиновки».
Если в водительской кабине атмосфера была расслабленной, то в фургоне она накалялась с каждым днем.
— Кого они нам скинули? Тут ничего нет, самые обычные!
— Может, будут еще?
— Они бы сообщили! Черт!
Фура была забита медицинским оборудованием, представляя собой мечту любой больницы. Новые аппараты сияли. Микроскопы и электронные карабины для анализов тесно стояли на рабочем столе. В дальнем углу на составленных вплотную кушетках спали пятеро молодых людей — двое юношей и три девушки. Все они были подключены к пикающим аппаратам, изо рта тянулись кислородные трубки.
— Зачем все это оборудование, если нужен только анализ крови! Зачем вообще их забрали?! — нервно спросила женщина.
— Ну они же не знали. Нам заплатили за то, чтобы выяснить, какие исследования нужны, — спокойно отвечал мужчина.
— Черт, столько возни! Могли бы просто в школе взять кровь под видом анализа!
— Хватит уже, а? Каждый день одно и то же!
— Какого мы сюда влезли? Нас посадят!
Эти разговоры начинались и заканчивались одинаково — медики успокаивали друг друга и снова запрашивали заказчика, что им следует делать. И пока на той стороне канала связи безмолвствовали, они продолжали брать кровь, следить за состоянием пациентов, оставлять проверенных на трассе. Чем дальше, тем больше они убеждались: это не те дети, что им нужны. И тем тяжелее становилось выносить молчание нанимателей.
— А что, если они совсем исчезли?
— Вряд ли. Если мы двигаемся и водители меняются, значит, они получают инструкции.
— Тогда почему молчат?
На этот вопрос ответа не было. Они боялись, что заказчики так и не объявятся и виновными назначат их. Справедливости ради надо сказать, они не знали, на что шли, когда подписывали контракт. Им сказали, что нужно будет сделать полную проверку организма у нескольких подростков. Им не сообщили, что подростков привезут в ночи и без сознания. Им не сказали, что во время исследований придется держать испытуемых в состоянии сна. Им не сказали, что тех, кто не подойдет под заданные требования, будет забирать и увозить следовавший за ними фургон. Но им в голову не приходило попросить водителей остановиться близ какого-нибудь города и просто уйти. Они отлично помнили тех людей, с которыми подписывали договор и которые привезли их на заброшенную заправку под Кировском и завели в нашпигованный техникой прицеп.
Но, как часто бывает, когда они в момент наивысшего отчаяния решились попросить остановить машину около города, с той стороны ответили.
Глава 18,которая посвящена размышлениям и переживаниям. И одному важному решению
Когда развозили второй обед, Мира проснулась от запаха. Нина спала на своем кресле у прохода, закрывшись пледом до носа. Их соседка у окна тоже спала, и Мире не хотелось будить их обеих, поэтому она откинулась на кресле и натянула плед. Но когда тележка с едой доехала до их ряда, еще сильнее запахло печеным тестом — давали булочки или пиццу, и желудок Миры мгновенно отреагировал голодным бурчанием. Поэтому она откинула столик, протянула руку и приняла от стюардессы горячий бумажный пакет, и еще попросила воды и апельсинового сока. В упаковке оказалась закрытая пицца, кальцоне. Мира, обжигаясь, оторвала уголок и подула в раскаленное нутро, а обратно ее обдало горячим воздухом. Она дула в кальцоне, пока не закружилась голова.
Длиной кальцоне оказался с локоть, и, утолив первый нервный голод, Мира смаковала его. Было неприлично вкусно, и Мира втягивала запах и жмурилась от удовольствия. Обычно еда не интересовала ее, она была безразлична к вкусностям и не любила сладкое. Вкусовые взрывы, как она их называла, случались с ней всего несколько раз за жизнь. Один — когда она впервые попробовала трдельник[17] с мороженым в Венгрии. Второй — блинчик с бананами с передвижной кухни на Самуи. Третий — сейчас, в самолете.
Она доела кальцоне, выпила воду и сок и стала старательно складывать стаканчики и мусор в бумажную упаковку с темными масляными пятнами. Следом отправились не пригодившиеся шуршащие упаковочки с приборами. Мира смахнула крошки со столика, прижала его к спинке переднего кресла и повернула задвижку. Она запихивала мусор в карман кресла, одновременно запихивая в глубины памяти папины оладушки. Он не умел готовить ничего, кроме яичницы и оладий, и однажды, когда мама была в командировке, они неделю питались только ими. Мире нравилось. Папа исчез через месяц. Мире удалось запихнуть пакет с мусором в карман, но перестать думать об отце не получилось.
Когда стали пропадать дети, она проживала ужас четырехлетней давности по кускам, словно кто-то растягивал удовольствие, наблюдая за ней со стороны. Она вспоминала, что мать не плакала, когда рассказывала ей, как нашли папу. Он и тетя Саша бесследно пропали несколько лет назад. Мира расследовала их исчезновение и докопалась до самой сути, но скоро папу нашли мертвым. Вспоминала, как опускали глаза в пол друзья родителей на панихиде. Она злилась, что вообще устроили эту панихиду. Она хотела попрощаться с отцом наедине. Но куча незнакомых ей людей произносили речи, сожалели о случившемся так спокойно, безразлично и отстраненно.
А когда начали пропадать дети, она уже путешествовала. Скиталась между Индией, Венгрией, Узбеки станом и США. То занимала одно из двенадцати мест в хостеле в Хельсинки, то снимала домик на побережье в Таиланде, где в десятиметровой комнатке размещались кровать, стол и стул, холодильник и тут же, отгороженные только занавеской, — умывальник, душ и унитаз. Мира бережно хранила в себе страны и города, арендованные комнатки, картонные домишки у моря, водителей, помогавших найти адрес в городских лабиринтах, каждый взлет и каждую посадку. Когда стало понятно, что ее будут искать, она начала убегать с удвоенной силой. Города и страны замелькали, как кадры фильма на быстрой перемотке.
Иногда прямо на оживленной улице на нее нападал ступор. Она останавливалась и немела в толпе. Мысли и чувства переполняли ее, но их было много, они крутились неразборчиво и их нельзя было ухватить за хвост. Как будто отдельный человек, живущий внутри Миры, пытался выйти с ней на связь всеми доступными способами. И когда казалось, что это вот-вот случится, ее толкали. На нее натыкались сумкой, наезжали на скейте или на роликах. Да, извинялись, но мысль-то ускользала, человечек прятался, и Мира снова бежала: Варна, Александрия, Сус. Бежать, бежать дальше от пугающей пустоты и неизвестности, в которой был только нарастающий страх.
Мира старалась не оставаться наедине с собой. Она работала, проматывала ленты соцсетей, изучала, куда поехать в следующий раз: дешевые перелеты, дешевое жилье. В этой круговерти страх забывался, но не уходил. Он прятался, но позже возвращался.
Нина вздохнула и зажмурилась во сне, крепче обняла себя рукой. Мира поправила ей сползший с плеча плед.
Слово «беги» захватывало ее сознание. Оно пульсировало в голове яркими красками, приходило во сны, составленное из пугающих крючковатых стволов. Хотя, глядя на эту спокойную девушку, никто не догадался бы, что творится у нее внутри. «Беги», — шептал ей человек без лица, и, просыпаясь, она понимала, что это ее отец.
— Скоро все закончится, — прошептала она себе. — В Италии все закончится.
Мира потянулась через спящую соседку и посмотрела в иллюминатор. Они летели над континентом.
Внизу виднелись две крошечные деревушки, на которые бросали тени мелкие облака.
— Закончится, — пробормотала она, закутываясь в плед и закрывая глаза. Перед глазами закрутились ломаные картинки самолетов, дорожной еды, общего душа. В видения ворвались черно-белые чудовища. Они щерили зубастые пасти, плакали, слезы падали на пол самолета и замирали черными чернильными пятнами. За чудовищами метались тени пропавших детей. Чудовища держали их, не давали пройти.
— И вы закончитесь, — сказала Мира чудовищам и уснула.
Я проснулась от шепота. Сначала показалось, что я дома в нашей старой квартире в Питере. Вытянула ноги, но они наткнулись на преграду. Открыла глаза, ожидая увидеть заваленный учебниками и бумагой стол, окно и спинку кровати. Но увидела перед собой спинку кресла. Мира спала лицом ко мне, прислонившись щекой к зеленой обивке. Она выглядела усталой даже во сне. Никакого сходства с человеком, который отбивал меня от тираннозавров, — тогда была дерзкая в своей уверенности то ли девочка, то ли мальчик. Ну ничего. Скоро все закончится. Папа встретит и поможет нам. Они с мамой придумают, как выкрутиться, пока мы бесконечно долго летим в Неаполь — грязный, шумный, но живой город.
Когда мы жили на Сицилии после бегства из Петербурга, родителей пригласили поработать в Нью-Йорк. Мы ездили на собеседование в консульство в США в Неаполе. Визовый офицер расспрашивал родителей о целях, они вежливо отвечали, показывали бумаги и приглашения от университета и от новой папиной компании. Но офицер интересовался другим: подтверждением финансов на счетах и причиной, по которой мы запрашиваем визу в Неаполе, а не в России. Атмосфера собеседования накалялась. Спокойный папа и неспокойная, зато дипломатичная, когда надо, мама раздражались. Они только что получили лучшее в своей жизни предложение по работе, а им задавали глупые вопросы. Офицер спрашивал с непроницаемым лицом. Когда мама начала повышать голос, он попросил ее успокоиться, пригрозив, что иначе ему придется закончить интервью. И через пять минут отдал нам документы с отказом.