ческих солей всегда успокаивали его. Для полного счастья он прихватил с собой «Одиссею капитана Блада» и теперь внимательно следил за перипетиями пиратских разборок.
Почему-то подобное чтиво тоже действовало на него благотворно. А сейчас он нуждался в отдыхе как никогда.
Сам себя Алексей Сергеич называл эстетом и гедонистом. В общем-то так оно и было. Он действительно любил вкусную еду, красивые вещи и телесный комфорт и считался одним из самых богатых и преуспевающих торговцев антиквариатом в Москве.
Наживать состояние Алексей Сергеич начал давно, еще лет двадцать назад. Тогда он был всего лишь нищим студентом, которого угораздило жениться на однокурснице Наташе, залетевшей от него после шумной и пьяной студенческой вечеринки… Дурацкая порядочность, ничего не поделаешь! Жить пришлось у ее родителей, денег катастрофически не хватало. Теща Антонина Андреевна смотрела на зятя явно неодобрительно и все чаще заводила отвлеченные разговоры о безответственности современной молодежи, о том, что правильнее было бы сначала на ноги встать, в жизни определиться, а потом уже и семью создавать… После таких профилактических бесед Леше просто кусок в горло не лез, и он старался подрабатывать, как мог. Разгружал вагоны по ночам, устроился сторожем, писал курсовые и даже экзамены ходил сдавать за других.
После третьего курса поехал в стройотяд. Дома сказал, что это еще одна возможность подработать, но на самом деле так хотелось вырваться из семейного болота хоть ненадолго, пожить веселой и беззаботной студенческой жизнью. Кто бы мог подумать, что эта поездка определит всю его дальнейшую судьбу!
Совхоз «Андрюшино», райцентр Куйтун… Боже мой, как давно это было! До сих пор помнит Алексей Сергеич, как поразила его красота сибирских лесов. Огромные вековые деревья, маленькие озерца, заросшие кувшинками и камышом, холодные и чистые реки — все великолепие дикой природы, мало затронутой человеком, обрушилось, как чудо.
Но на фоне величественной красоты Сибири особенно жалкой, грязной и убогой казалась жизнь людей. Покосившиеся избы, деревянные тротуары, одичавшие худые свиньи и коровы… Чем и как живет местное население — не ясно. Уже тогда, в начале восьмидесятых, это было Богом и людьми забытое место.
Оставшиеся в деревне мужики уже тогда спились окончательно, причем в целях экономии потребляли какое-то жуткое пойло мутно-зеленого цвета, пахнущее ацетоном. Алексей как-то попробовал и два дня не мог в себя прийти. Тошнило очень, и голова болела. А они ничего, пили…
Алексей работал на пилораме. Его напарником был страшно худой бывший зек по имени Николай. Освободился он всего полгода назад, считался ссыльным и уехать никуда не мог. Да и незачем ему было ехать. Поэтому и прижился бывший в избе у одинокой сибирячки Анны Прохоровны. К тому времени она разменяла пятый десяток, но женщина была свежая, разбитная и, что особенно странно, жизнью не шибко умученная. Нежданному сожителю Анна Прохоровна была только рада.
— Какой ни есть, а мужик, — гордо говорила она. И добавляла обычно: — Хоть пьяница, конечно, но тихий.
И то сказать, был Николай действительно редким молчуном. За весь месяц, что проработали вместе, Алексей от него и слова не слышал. Так и не узнал ничего о прошлой жизни случайного напарника.
Перед отъездом зашел проститься. Анна Прохоровна тут же захлопотала вокруг стола, сооружая немудрящую закуску. Накладывая квашеную капусту, отодвинула с кадушки какую-то почерневшую доску. И вдруг… Словно в душу глянул Алексею строгий иконный лик.
— Анна Прохоровна… Откуда это у вас?
— Что? Ах, это… — отмахнулась она. — У нас такого добра раньше пруд пруди было. Деревни-то кругом раскольничьи, кержацкие. А уж сколько в печках сожгли да возле сельсовета топором порубили…
Через час Алексей уже трясся в стареньком автобусе по грунтовой дороге в райцентр. С собой он увозил икону, бережно завернутую в чистое полотенце. Анна Прохоровна охотно согласилась уступить ее всего за десятку. Зачем ему икона — он точно не знал, как и почти все его сверстники, был неверующим, но почему-то не хотелось оставлять такое чудо в грязной избе на кадушке с капустой.
С тех пор и зачастил Леша Иващенко в «турпоездки» по сибирским деревням. Нищие старухи, едва сводившие концы с концами на грошовую колхозную пенсию, охотно расставались с бесценными иконами. Если артачились — никогда не настаивал, улыбался, разводил руками, мол, простите, что взять с дурака, и сразу же уходил.
Хоть и считался Леша преступником, но угрызений совести не испытывал. Он не грабил, не убивал, старухам платил, по их мнению, щедро, а что до «расхищения национального достояния», то в печках за незабываемые революционные годы его сгорело много больше.
А дальше пошло-поехало. Появились в руках шальные деньги, а к хорошему человек привыкает быстро. Уже не казалась привлекательной работа инженера-электронщика с нищенским окладом, а потому институт Алексей закончил кое-как, лишь бы не выгнали.
С женой вскоре развелся, и с огромным облегчением снова почувствовал себя свободным человеком, а не вьючным животным по кличке «муж».
Были, конечно, и слезы, и скандалы, и угрозы вроде «Развода не дам!» или «Ребенка больше не увидишь!», но Алексей стоял на своем. Свобода — это рай! К маленькому человечку, все время требующему внимания и заботы, он никаких особенных чувств не испытывал, хоть и стыдился этого немного, а жене объяснил спокойно, но твердо: будешь вести себя прилично — буду помогать деньгами и тебе, и ребенку, а нет — извини. Развод все равно состоится, не в католической Италии живем, алиментов по суду получишь три копейки, так что решай, дорогая!
Наташа как-то сразу сникла, даже жаль ее стало — такая она сидела потерянная, несчастная, с зареванными глазами и красным носом. На суде она только кивала и говорила, словно механическая кукла: «Да, на развод согласна… Да, несходство характеров… да, материальных претензий к супругу не имею…»
Слово свое Алексей держал честно — каждый месяц выдавал бывшей супруге сумму вполне достаточную, чтобы жить не бедствуя. И даже в самые тяжелые годы, когда миллионы бывших советских людей оказались не у дел и вынуждены были перебиваться кое-как, были у Наташи и шубки, и платья, и на курорты заграничные ездила каждый год. Сын Мишенька ходил сначала в частный садик, потом — в платную гимназию, где на детей не орали и не ставили двоек, а в каждом классе было не более десяти-пятнадцати учеников, а теперь вот учился в престижном институте. Алексей Сергеич никогда не ворчал, когда отпрыск требовал то ролики, то плеер, то джинсы с особенными лейблами: деньги, что шли «в семью», мужчина полагал вполне приемлемой платой за свою свободу.
Зато с женитьбой завязал навсегда, и подруг себе подбирал с большим разбором, чтобы потом никаких претензий и никаких обязательств.
От всех потрясений и перемен Алексей Сергеич пострадал не особенно, ибо заблаговременно переводил деньги в симпатичные зелененькие бумажки с портретами заокеанских президентов. Конечно, поначалу это было опасно. Обменный курс был совсем другим. Это сейчас за доллар почти тридцать рублей дают, а тогда — десять лет. Приснопамятную восемьдесят восьмую статью отменили только в начале девяностых, а до того любой советский гражданин с иностранной бумажкой в кармане считался опаснейшим государственным преступником.
Да вот Бог миловал.
За эти годы Алексей Сергеич постепенно приобрел вкус к красивой жизни, научился наслаждаться каждым ее мгновением. Невесть откуда появились у него вальяжные замашки московского барина. А уж в своем бизнесе он разбирался так, что иным искусствоведам и не снилось.
Так и жил себе Алексей Сергеич в полное свое удовольствие до того дня, когда Наташа прибежала к нему вся в слезах. Поначалу он только досадливо поморщился и привычно схватился за бумажник.
Но Наташа все никак не успокаивалась, и по ее бессвязным словам между всхлипами Алексей Сергеич понял: стряслось что-то серьезное. Оказалось, Мишенька ведет себя как-то странно в последнее время. Разговаривать с матерью совсем перестал, домой то приходит, то нет, появились у него какие-то странные друзья, а уж когда Наташа обнаружила пропажу старинного, еще бабушкиного, кольца с бриллиантом, то совсем испугалась.
— Мальчик мог связаться с дурной компанией! — рыдала она. — Он такой доверчивый, совсем ребенок… Поговори с ним, ты же отец в конце концов!
Алексей Сергеич утешал жену, говорил, что все обойдется, но сам похолодел от нехорошего предчувствия. И когда он увидел сына — худого, дерганого, с какой-то отсутствующей улыбкой и заторможенной речью, заглянул в его пустые глаза с неестественно расширенными зрачками, то понял — самые худшие его предположения оправдались. Сынок плотно подсел на кокаин. Самое печальное — оказалось, что Миша не только нюхает, но и продает отраву таким же, как и он, наркоманам, причем бодяжит по-черному, разводя порошок сахарной пудрой, потому что доза требуется все больше и больше…
Подняв все свои связи, Алексей Сергеич выяснил, что зельем сына снабжает некий Коля Бык — очень авторитетный товарищ с хорошими связями в милицейских кругах. Миша уже задолжал ему астрономическую сумму, и теперь не соскочит… Освободить его может только тюрьма или пуля.
Умом Алексей Сергеич понимал, что сыну уже не поможешь, но сердце никак не хотело смириться. Удивительно — почти двадцать лет он не особенно интересовался его судьбой, никогда не играл в футбол, не ходил на стадион, не ездил на рыбалку, как другие отцы…
А теперь так невыносимо было видеть его, страдающего, запутавшегося и так похожего на него самого! Кажется, все бы отдал, но — поздно.
Однажды дождливым осенним вечером Алексей Сергеич сидел у себя на кухне с чашкой крепкого кофе и в который раз уныло размышлял, что же делать дальше. В пепельнице дымилась неизвестно какая по счету сигарета, настроение было — хоть в петлю.
Когда раздался деликатный стук в дверь, он немного удивился — кто бы это мог быть? И почему стучат, если звонок работает? — но все же поднялся и пошел открывать. За дверью стоял совершенно незнакомый человек — высокий, крепкий, со светлыми волосами и короткой русой бородой.