План с квартирной аферой разработал именно он, а Лидия Павловна взяла на себя организаторскую часть и поиски клиентов. Поначалу ей было неловко, но старик за рюмкой чая в своей просторной «кутузовской» кухне снял камень с ее души:
— Мы кого кидаем-то, Лидуша? Хороших, честных людей? Да откуда у них деньги? Раньше в Москву приезжали лучшие, а оставались лучшие из лучших. А сейчас прет одно ворье да бандиты. Они же все и скупают. Деньги у них бешеные, а разве это честные деньги, чистые? Они народ ограбили во время приватизации или бизнес отжали. У половины руки в крови. Страшно даже представить, во что превратится мой родной город лет этак через десять. А через двадцать? И кто в нем будет жить. Прогниет все насквозь, когда такие вот собственники приберут город и страну к рукам. Нет, Лидуша, мы не мошенники, а санитары леса. Одним уродом в нашем городе будет меньше, а лучше двумя или тремя.
Она признавала, что это слабое оправдание криминальной схемы отъема денег, которую разработали они с Федором Самсоновичем. Но тут либо честным человеком залечь на дно и ни в чем не участвовать, ничего не замечать, либо принять правила игры и поработать над своей моралью.
У Лидии Павловны не осталось принципов еще в те годы, когда она с трудом выживала в девяностых. Когда провернула аферу со своей «сталинкой». О! Это было гораздо больнее! Потому что жертвой тогда стал не бандит, а девушка, так чертовски похожая на Сашеньку, единственную племянницу Бестужевой.
Сашенька и стояла сейчас на пороге и смотрела на тетку с огромным удивлением:
— Лика, вы еще не одеты? Мы же договаривались…
— Одета? Ах да! — тут Бестужева вспомнила, что собиралась вести Сашеньку в ресторан и как следует ее попугать.
Но поскольку в последние дни Лидию Павловну саму пугали, то проделывать то же самое с племянницей ей расхотелось. Василий пошел-таки в суд. События развивались стремительно, очень уже певичке хотелось въехать в свои законные хоромы на Кутузовском. Это была четвертая часть Марлезонского балета, самая печальная. Потому что они с Федором Самсоновичем передавали дело в надежные руки правосудия. А думать о том, как оно работает в этой стране, Бестужевой не хотелось.
«Не обманешь — не продашь, не обманешь — не продашь», — бормотала она, надевая брючный костюм, а не вечернее платье, как планировала в начале. И даже обошлась без высоких каблуков. Накинула дубленку, потому что племянница была в единственной куртке, в той самой, в которой с месяц назад приехала в Москву из Грачей.
«Надо бы купить и ей дубленку, — подумала Лидия Павловна. — Да и сапоги не мешало бы». Денег будет много, почему бы часть из них не потратить на благотворительность? На помощь бедной девушке, которая работает за гроши с утра до ночи, этой современной Золушке, хорошенькой замарашке, честной труженице. И «добрая фея-крестная», щелкнув дверным замком, бросила племяннице:
— Идем.
Поехали они на такси, Лидия Павловна собиралась сегодня выпить. Не напиться, а именно выпить, снять стресс. Не то чтобы ей стало вдруг стыдно за свою аферу, но клиенты были наглые и умели давить. От Лидии Павловны уже ничего не зависело, но опасаться их мести все же следовало. А вдруг догадаются?
Что до Федора Самсоновича, то он давно уже ничего не боялся. Еще с войны, когда ходил связным по деревням, кишащим карателями, охотившимися на партизан.
— Я, Лидуша, давно уже калека, — говорил он Бестужевой. — Потому так и не женился. Не хотел кому-то жизнь испортить, меня война так перепахала, что до сих пор не оправился. Душа умерла. Я ведь тогда гнилыми голодными ночами все эти пытки в красках себе представлял. Что со мной будут делать, если поймают. Как пытать. А ночи в болотах до-олгие… Сам себя истерзал. Искалечил. Мне твои бандиты — что вши перед баней. Смерть отмоет, а мне недолго уже осталось. Я свое отбоялся.
— Юра прикроет, — улыбалась она.
— Не нравится мне твой Юра, — морщился Федор Самсонович. — Только ведь других-то нет. Что удумали! Крышу!
— Лучше, когда менты крышуют. Сейчас не девяностые. Юра далеко пойдет, и я не собираюсь всю жизнь мелким жульничеством промышлять. Все это временно, Федор Самсонович. Пока капитала нет.
— Оно понятно, — щурился старик. — Может, и я доживу.
— Доживете, — улыбалась Бестужева.
По ее опыту здоровяки жили гораздо меньше, чем такие вот чахлые старцы, потому что не ходили по врачам и не береглись. Да и чахлым Федор Самсонович был только на вид. Состояние его здоровья словно заморозилось и не менялось вот уже лет двадцать. Плюс хорошая медицина, на которую у Федора Самсоновича деньги были благодаря аферам с квартирой.
… — Приехали, выходи, — сказала она племяннице.
Это была обычная пиццерия, средней руки заведение, и без всякого фейс-контроля на входе. Потому что никакой фейс-контроль Сашенька сейчас не прошла бы. На ней был все тот же строгий рабочий костюм, другого, выходного, у нее не было. Без косметики, которой она почти не пользовалась, с длинными волосами, которые не стригла из экономии и стягивала резинкой в хвост, в старых ботинках, тщательно замазанных гуталином, Сашенька казалась настоящей простушкой. Которая случайно зашла в пиццерию, перепутав двери, потому что рядом был Макдоналдс. Да и на Макдоналдс у простушки денег не было. Будущее было туманно, и Сашеньке приходилось экономить. Этот месяц она сработала в минус. Да, Катя ее кормила, но на дорогу приходилось тратиться, да и по выходным что-то кушать. А еще надо было купить туфли для офиса. А еще…
Об этом она старалась не думать. Когда мама спрашивала:
— Как там Москва? — Она не знала, что ответить.
Так и хотелось сказать: а я ее вижу? Только электричку, метро и работу. В единственный выходной хочется отоспаться, да и денег на прогулки по столице нет. Все здесь ужасно дорого. Москва — город для богатых. А Сашенька — это «мясо». Рабочее мясо, которое тоннами вываливается по утрам из пригородных электричек на безликие прилавки станционных платформ. И само разбредается по магазинам, потому что большинство из приезжих — охранники и продавцы с кассирами. Или «менеджеры по работе с клиентами». Те, кто приносит хозяевам огромные деньги, живя в беспросветной бедности.
Сашенька надеялась на прибавку после окончания испытательного срока и перевод в нижний зал. За эту неделю она научилась читать прайс и считать конфигурацию компьютеров. И даже узнала от Полянкина, что такое чипсет материнской платы, чтобы сборщики больше не ржали, когда Сашенька заходила к ним с очередным талоном. В общем, дело пошло.
— Ты что будешь есть? — с кислым лицом спросила тетка. — Что ты будешь пить, я не спрашиваю.
— Почему? Я буду мартини с апельсиновым соком.
— Вот как? — теткины брови поползли вверх от удивления. — Быстро ты учишься. Все провинциалки почему-то начинают с мартини.
— Это дорогое и вкусное вино, — обиделась Сашенька, которую недавно просветила модница Стелла. Которая тоже пила мартини.
— Это вермут, — также кисло сказала тетка и заказала себе «Кьянти». — Не обижайся: я тоже начинала с мартини. И мне когда-то казалось, что это шик. Ничего, поумнеешь. Или не поумнеешь. Как твои дела? К маме домой еще не хочется?
— Я начинаю привыкать. — И Сашенька с аппетитом принялась за салат «Цезарь». Это было восхитительно! Никогда еще она так вкусно не ела! Даже Катина стряпня была хуже. Катя готовила сытно, но просто, а тут салат, да еще с креветками! Креветки были для Сашеньки деликатесом, она ела их аккуратно, не торопясь, даже не ела, а вкушала, жмурясь от удовольствия. И выпила целый бокал мартини с соком. И захмелела.
Тетка же пила свое «Кьянти», словно воду, то и дело подливая из бутылки, не дожидаясь официанта. Сашенька смотрела на нее с удивлением. За эти три недели роскошная тетка словно полиняла и уже не казалась такой величественной и значимой. Или это Москва так влияла на Сашеньку? Теперь она каждый день видела людей разных, в том числе и богатых. Хозяина Аркадия Андреевича, клиентов, которые заказывали самые дорогие «машинки», женщин, проносящихся мимо в сверкающих иномарках, и вальяжных, богатых мужчин за рулем лимузинов. И теткин образ постепенно блек. Под конец ужина Сашенька настолько осмелела, что перешла на «ты».
— Лика, а как твои дела? — спросила она, налегая на тирамису. Вот это была вкуснятина!
— Хорошо, когда тебе двадцать, — вздохнула тетка. — Можно есть все, что вздумается. Обмен веществ у тебя прекрасный, как я погляжу. Как мои дела, ты спрашиваешь? — В этот момент зазвонил ее телефон. — Да, Василий. Встретимся в суде.
На суде ей надо было сказать, что никаких денег Федор Самсонович не получал. Всю сумму покупатели передавали наличными в присутствии Лидии Павловны и адвоката. Ему само собой никто не поверит, потому что он — лицо заинтересованное. Адвокат истца — это не свидетель. Вот и получается, что единственный свидетель, которому суд будет доверять, — это маклер. Судья в курсе, они уже не в первый раз это проворачивают. Схема отработанная. Но все же…
Каждый раз думаешь: а вдруг? Вдруг что-то пойдет не так? И Лидия Павловна глухо застонала.
— Тетя? Что с вами? — испугалась Сашенька.
— Как бы я хотела, чтобы мне сейчас было двадцать лет… — Лидия Павловна обхватила голову руками и уставилась в бокал с вином. — И все сначала… Или нет, — она подняла голову: — Не надо сначала. Ничего бы не изменилось, было бы только хуже. Если бы я была, как ты… Ты, вроде, говорила, что начала писать роман?
Она покраснела:
— Я все выкинула, Лика. Все свое «творчество».
— Зря. Писать тебе, конечно, рано, надо опыта набираться. Попробуй сначала переводы.
— Но я плохо знаю язык!
— А ты учи. Переводи и параллельно учи. Язык тебе понадобится в любом случае. Сюжеты изучай, характеры героев. Начни с классики. Если пойдет — я попробую это пристроить.
— Тетя!
— Я тебе сколько раз говорила: не тетя, а Лика. Лика — запомни.
— Хорошо, Лика. Ты столько для меня делаешь.