— Упокойтесь, Людмила…
— Ольга. Ольга Геннадьевна.
— Успокойтесь, Ольга Геннадьевна. Просто я тоже когда-то окончила Институт Культуры, только не московский. Удивилась совпадению, вот и рассмеялась. А моя тетя — заведующая библиотекой. Так что в моем смехе нет ничего обидного.
— Так мы с вами коллеги?! — во взгляде Ольги Геннадьевны факелом взметнулась надежда на спасение. «Отпустило», — догадалась Саша.
— Простите меня, — всхлипнула женщина. — Алексею и в самом деле рано жениться…
— Я знаю. Вы меня тоже простите. Я на днях съеду.
— Спасибо! Но куда же вы поедете? — спохватилась Ольга Геннадьевна. — Мне еще надо договориться с подругой…
— У меня в Москве есть родственники. Я что-нибудь придумаю, не беспокойтесь.
— Вы замечательная! — она хвалила Сашу с такой же горячностью, с которой недавно ругала. — Вы хороший человек! Красивая женщина! Вы еще встретите свое счастье!
«Да заткнись ты», — хотелось сказать Саше. Вот уж эта интеллигенция! Ругают, заикаясь от неуверенности, зато хвалят взахлеб. Оттого и все беды. Они, ругая, уже ищут повод, чтобы похвалить. А найдя его, мгновенно забывают о плохом, и красной ковровой дорожкой стелются под ноги.
«Я тоже стелилась, — с досадой подумала Саша. — И вот результат — десять лет мимо кассы. А Ленка Поспелова преуспевает».
— Вы только задержите его у бабушки хотя бы на пару дней, — сказала она Ольге Геннадьевне на прощание. — Мне надо собрать вещи.
Лешина мать ушла, а Саша все сидела в раздумьях. Замуж ведь позвали. Хороший честный мальчик, москвич. Слишком хороший. Такой хороший, что ничего хорошего их с Сашей не ждет. Съемное жилье, не жить же с его матерью в однушке? Или ипотека, то есть рабство на четверть века. Дети вырастут, а они с Лешей все еще будут крепостными у банка. В отпуск — в Грачи. Рыбы в озере навалом, а в лесах полно грибов-ягод.
— Ах, какая замечательная у нас природа!
Когда денег нет, конечно, замечательная! Но беда в том, что Саша видела и другую природу, которая замечательная не только летом, но и зимой. В тех волшебных странах, где солнечно и тепло, когда на родине трескучие морозы, и весна подобна поезду, который неумелый стрелочник все время посылает не туда. Стоит ей как следует разогнаться, как ее гонят в тупик. А потом на запасной путь, опять открывая зеленый свет зиме. И снова мороз, метель, пронизывающий ветер… Тогда-то и накатывает тоска. Эта знаменитая русская тоска, которая похожа на червя, просыпающегося поздней осенью и ранней весной и готового испортить даже самое румяное и здоровое яблоко. Этот червь вгрызается в душу и точит ее, и точит…
Противоядие есть: море и солнце. Хотя бы немного, на недельку. Но для этого нужны деньги.
Вот о чем думала Саша, с тоской глядя в темное окно. И не сразу поняла, что в дверь настойчиво звонят.
Она вздрогнула. Неужели Леша? Приехал все-таки. Догадался, что его обманывают. Но за дверью стоял Алик.
— Ты почему не отвечаешь на мои звонки?
— А ты разве не знаешь? Тебе жена ничего не сказала?
— Я привез тебе подарок.
По тому, как он не ответил на ее вопрос, Саша поняла: разговор был. Неужели на этот раз Алик не отступил?
Руки у него были пустые. Ювелирка, что ли? Как-никак, тридцать лет! Надо что-нибудь памятное. Саша невольно вздохнула:
— Проходи. Есть остатки вчерашнего «банкета». Хочешь?
— Хочу!
— Спиртного не предлагаю…
— Буду! Что ты так смотришь? Да! Я буду пить!
— Алик, ты в порядке?
Он сел, не отвечая. Пустым взглядом оглядел комнату и съежился. Так и сидел, пока Саша накрывала на стол.
— Вы что, поругались?
— Разве с ней можно поругаться, — усмехнулся он. — Эмоции — это непозволительная роскошь. Поговорили. И крупно поговорили. Я впервые в жизни хлопнул дверью.
— Из-за меня поругались?
— Я всего лишь спросил, почему мы не поедем на твой день рождения. Она сказала, что достигла такого уровня, когда может себе позволить общаться только с теми людьми, которые ей приятны. А всех остальных посылать. Когда я напомнил, что ты ее ближайшая родственница, то Лика… Нет, я так больше не могу! — Он в отчаянии закрыл лицо руками. — У меня мать недавно умерла… А она сказала: старуха хорошо пожила. Это цинизм высшей пробы! Платиновый прямо! Цинизм олигархов… Я не могу ее ненавидеть, потому что все еще люблю, но это какой-то уродец, Саша, моя любовь к ней. У этого чудовища нет ушей, я намеренно отключаюсь, когда моя жена говорит, одни глаза, из которых постоянно льются слезы. Рта тоже нет, моей любви больше нечего сказать. Нет ног, потому что я не могу уйти, только руки. Которыми я обнимаю Лику, чтобы хоть как-то ее согреть. Нет мозгов, ведь если бы они были, я бы давно сбежал. Я еще больше развращаю жену своей любовью. Лика уверена: чем больше денег, тем больше любви. Удачные лишь браки по расчету. Я не могу так больше жить, Саша! Наверное, я не вернусь к ней. Уйду на старую квартиру моей покойной матери. Как-нибудь прокормлюсь.
— Ты что, Алик?! Я ей сейчас позвоню…
— Не смей!
— Но я же вижу, как тебе плохо. Надо терпеть. Посмотри на меня. Я с ней тоже поссорилась, а теперь жалею. Она единственная знает, как надо жить. Потому что она преуспела, а мы с тобой нет. Надо ее слушаться. Посиди, успокойся и возвращайся к жене.
— Она тебя все-таки сломала. Ну что за человек? Ей ведь не денег жалко, Саша. Она тебя так воспитывает. Так же, как меня. Делает из нас людей. Как будто мы чурки, деревянные заготовки. И вот приходит папа Карло и начинает топором вырубать Буратино. Лупит и лупит, даже не думая о том, как это больно. Налей мне что-нибудь покрепче.
Он сел. Саша налила обоим текилу, все, что от нее осталось.
— С днем рождения, — сказал Алик и залпом выпил свою рюмку. Потом полез во внутренний карман пиджака.
Саша с удивлением смотрела на толстую пачку долларов, которая легла перед ней на стол. Тысяч десять, не меньше.
— Может, и хватит на машину, — смущенно сказал Алик. — Не беспокойся: это мои деньги. А не хватит, так я что-нибудь продам. Лика мне много чего дарила. Одних часов штук десять. Не станет же она их пересчитывать? — он грустно улыбнулся.
— Ты опустошил свою зарплатную карточку?! Лике же, небось, эсэмэски приходили!
— А мне наплевать! Я ведь Бу-ра-ти-но, — по слогам сказал он. — Деревянный я, Саша. Теперь совсем деревянный. Ничего не хочу, ничего не чувствую. У меня все есть, абсолютно все. Дома с квартирами, и здесь, и за границей, машины, костюмы, дорогие безделушки. Все, кроме чувств. Она меня выхлебала до дна. По-скотски, постоянно унижая. Ты дерьмо, а я статуя Свободы. Мой факел всю Москву освещает, а ты ничтожество, муравей, ты даже спички не зажжешь. Если бы не я, твоя хозяйка, так бы и остался мелким клерком. Зато я остался бы человеком, и у меня были бы друзья, я бы спокойно гулял в парке со своими детьми, не опасаясь, что в меня, того и гляди, метнут гранату. Жил бы, не прячась за высокими заборами, и не выезжал бы на работу, беря с собой взвод охраны…
— Алик! Прекрати! Что ты об этом знаешь? Эта твоя расчудесная жизнь простого человека еще большее дерьмо! Да, гранату не метнут, но и слово бьет больно. А тебе постоянно хамят, в метро давка, все лаются, смотрят на тебя, как на врага. Потому что денег не хватает. Если бы ты знал, что такое бедность!
— Так вот же они, деньги, — Алик кивнул на пачку долларов. — Бери.
— Я…
Хлопнула входная дверь. Саша вдруг вспомнила, что не закрыла ее. С досадой подумала: «А вот и Леша». Но на пороге стояла тетка.
— Что, изливаете друг другу душу? — насмешливо спросила она. — Хорошая компания! Москвич, которому осточертела его родина, замечательный, кстати, город, и провинциалка, которой за десять лет столица так и не покорилась. Разумеется, виноваты все, кто здесь живет, но только не вы двое. Я так и знала, Переплюев, что ты помчишься сюда. Охрана это подтвердила.
— Ты за мной следишь?
— Много чести! — фыркнула Лидия Павловна. — Просто времени не хотелось зря терять, разыскивая тебя по барам. Я пришла за тобой. Побузил — и хватит. У всякого может случиться нервный срыв. И пить тебе больше не надо. Вот же: все у человека есть, а он выпендривается. Это потому что сам ты ничего не заработал. На готовое пришел. Что ж мне на близких людей так не везет-то, а? Вы оба меня разочаровываете.
— Да ты сама себя разочаровываешь, — усмехнулся Алик. — Боишься остаться одна. Этот страх тебя и подкосил. И пригнал сюда. А ты уж думала, что ничего не боишься.
— Что это? Деньги? — Лидия Павловна брезгливо ткнула в пачку долларов. — Решил продлить агонию? Дурак ты, Переплюев. Поистине, благими намерениями вымощена дорога в ад! С самого начала было понятно, что Москва не для нее, — она кивнула на племянницу. — Надо было, приехав сюда, запереть душу на ключ, а Сашка сделала из нее проходной двор. Ни один не задержался, только наследили. Каждый куда-то пристроился. Никита к Вике, Тафаев женился, Ленка Поспелова бизнес отгрохала. А с твоим мальчиком что, а, племянница? Где он, кстати?
— Замуж звал, я отказала.
— Правильно. Жить-то на что будете? Или ты думаешь, я тебе помогу?
— Я уже поняла, что ты мне не поможешь. Ты не занимаешься благотворительностью. И на бедность не подаешь. Тебе нужен товар, а я, увы, человек. И живу не из выгоды, а как мне мои чувства подсказывают. А в чувства, как ты говоришь, вкладывать нельзя.
— Можно, если речь идет об искусстве. Там они превращаются в звонкую монету. Но у тебя, Саша, увы, нет таланта. Ты не можешь описать свои чувства так, чтобы люди прослезились. Или рассмеялись. Вообще никак не можешь.
— И что мне теперь делать? — в отчаянии спросила Саша.
— Уезжай в Грачи.
— В Грачи?!
— А что тебя здесь держит? Жильем не обзавелась, мужем тоже, работа тебе не нравится. Карьеру, как я поняла, сделать не светит. И зачем мучиться? Марья возьмет тебя в свою библиотеку, будешь книжки читать, раз писать не умеешь. Сольешься с биомассой, раз у тебя нет своего голоса.