— Значит, это был испытательный срок?
— Не умничай! Ты бы меньше смеялся, если бы позвонил Орельену. Для него это каждодневная мука. Но он-то, по крайней мере, любит своих мальчиков.
— Ага, и трахается как кролик. Одно другому не противоречит.
Она снова пожимает плечами и закатывает глаза. Тут жесткая взаимосвязь. Всегда сначала то, потом другое. Своего рода хореография презрения. Наверное, случись мне еще несколько лет присутствовать при этой всегда одинаковой и всегда фальшивой пантомиме, наблюдать эту игру плеч и глаз, натравленных на меня, я бы в конце концов заболел или того хуже.
Значит, ее переезд в Гваделупу был блефом.
Очень кстати. Мой тоже.
Я представил себе кое-чью улыбку, кое-чьи ямочки на кое-чьих щеках, и меня затопила благодарность. Смесь благодарности и нежности, божественная смесь. Спасибо, Сара, твоя идея гениальна.
Что? Что она говорит?
— …Ты, наверное, в шутку сказал, что хочешь развестись? Ты просто решил меня проверить?
— Никаких шуток. Я разузнал, как это делается, теперь можно развестись довольно быстро. Скоро ты будешь свободна, Беатрис.
У нее в лице ни кровинки. Как будто услышала что-то ужасное.
— Но я не хочу!
— Ты передумала?
— Бенжамен, я никогда не хотела с тобой разводиться. Я люблю тебя.
Я немею и чувствую, что тоже становлюсь белым как мел.
— Ты все драматизируешь, Бенжамен. Конечно, мы временами ссоримся, конечно, мы не всегда понимаем друг друга, но это нормально. Это обычные невзгоды обычных супружеских пар.
Интересно, откуда она взяла это выражение, оно ей так нравится. Может быть, от кого-нибудь слышала: от Одиль, от Мартена? Или напрямую из уст Баранов?
Она меня не убедила. Не бывает обычных пар. Или же они счастливы, и тогда у них не бывает таких невзгод.
— Ты меня любишь, Бенжамен? Ты меня все еще любишь?..
— Ну… нет.
Потерянный взгляд. Она хватает меня за руку — внезапно, отчаянно.
— Бенжамен… Это жестоко!
— Ну извини.
— Ты все это затеял, чтобы мне отомстить! Но ты меня любишь, Бенжамен, ты меня все еще любишь…
— Нет. Я к тебе привязан, но кроме дружеских чувств, увы, ничего…
Боже мой, как тяжко произносить такие слова! А слышать…
Она краснеет, она вскакивает. Мне становится легче: вот и все, помутнение разума прошло.
— Привязанность! Дружеские чувства! Плевала я на них! Я хочу любви!
Вспоминаю некого Мартена, думаю о красоте Беатрис — красоте, которой она так гордится. Нет, все далеко не так безнадежно…
Успокаиваю ее, говорю, что любовь еще будет, и не одна, говорю, что она красивая, что она очень нравится мужчинам, что… Но она обрывает меня на полуслове:
— Бенжамен, не болтай ерунды. Я не дам тебе развода, и точка! Никаких разговоров! А если я против, ты не сможешь развестись.
— Смогу… Наверное, смогу, если потребую развода в связи с «прекращением супружеских отношений», так это называется.
— Нетушки! Плохо же ты «все разузнал»! Развод ты сможешь получить только в том случае, если мы два года проживем раздельно.
— Разве?
— Да! Я спросила подругу Одиль, ну, ту, которая адвокат, и она четко разъяснила, какие у меня права!
— Что ж, в таком случае поживу два года один и получу развод.
— А если ты так сделаешь, тебе же самому будет хуже: это уход из семьи. Я не разрешу тебе видеться с Марион даже по выходным, даже на каникулах, а через два года нас разведут — по твоей вине. Да, ты получишь развод, но ты готов два года не видеться с Марион?
— Этого не может быть! Даже если между нами прекратились супружеские отношения, я могу уйти и продолжать видеться с Марион…
— А вот и нет! Ошибочка вышла! Ничего подобного! Если ты считаешь, что имеет место, как ты изволил выразиться, «прекращение супружеских отношений», ты обязан это доказать. Или мы должны проживать раздельно больше двух лет на самом деле — и тогда прощай, Марион! Если только ты не предоставишь суду доказательства. То есть в этом случае тебе придется найти сколько-то там свидетелей, которые подтвердят, что у нас с тобой эти самые «супружеские отношения» прекратились! Желаю успеха! Но знаешь, было бы ну просто очень странно, если бы наши друзья стали против меня свидетельствовать, попробуй, попробуй — увидишь, что получится!
Да, пожалуй, было бы очень странно. Наши друзья — это ее друзья. И все-таки я сильно сомневаюсь, что закон может приговорить человека к жизни с женой, если он этого не хочет, лишь потому, что он не нашел нужных свидетелей.
Начал блефовать — блефуй до конца!
— Беатрис, понятно же, что ты так говоришь только затем, чтобы я отказался подавать на развод.
— Думай как хочешь. Патриция свое дело знает и справку дала точную.
— Что еще за Патриция? Впервые слышу это имя.
— Господи ты боже мой! Да подруга Одиль, адвокат, сто раз про нее говорила! И она даже не взяла с меня денег за консультацию, как мило, правда?
— Прелестно!
Она пожимает плечами, потом закатывает глаза… и она еще хочет, чтобы я любил ее? Чтобы при всем при этом я ее еще и любил?
— Ну и зачем ты ходила к этой адвокатше, если не хочешь разводиться?
— Обеспечить себе в случае чего защиту. Мне казалось, ты что-то втихаря замышляешь. Хотела знать свои права. Месье мне не верит? Месье нужны доказательства? Да пожалуйста! Вот они!..
Она резко встает, бросается к письменному столу, роется в своем личном ящике, в котором обычно хранятся черновики, — мне запрещено его открывать, и я не открываю, — находит какие-то бумажки и брошюрки, торжествующе потрясает ими и швыряет мне на колени.
Все о разводе. Справочник для чайников.
Читаю.
Перечитываю.
Ищу способ выйти из положения и не нахожу. Все ужасающе ясно: если никто не согласится засвидетельствовать, что наши «супружеские отношения прекращены», я не смогу развестись — разве что не буду видеться с Марион в течение двух лет.
А Беатрис на людях держаться умеет, посмотришь со стороны — идеальная супруга.
А я никогда никому не жаловался, не решался. Я и себе-то самому с трудом решаюсь поплакаться…
Но если я скажу, что в ней есть и другая женщина, отнюдь не такая прекрасная, я сразу стану негодяем, а она жертвой…
Значит, я должен жить с женщиной, которую больше не люблю.
Я в ловушке, в мышеловке, что и требовалось доказать.
Я потрясен, я убит. Готов заплакать. Увидеть бы сейчас Сару, обнять бы ее. И рассказать ей об этой мышеловке — адской, невыносимой. Сара… я вижу ее улыбку, слышу ее смех… Мне придется встречаться с ней тайком, урывками, выдумывать сверхурочную работу, или обеды с так называемой жирной свиньей, или какие-нибудь курсы повышения квалификации… Терпеть не могу такого! Даже думать о таком противно. А если я уйду, то встречаться тайком придется с Марион. Так и вижу, как сижу в засаде у школы, ловлю ее потихоньку после балета или музыки… Не менее противно.
Я мышь, которая угодила в ловушку… Ради Марион я должен остаться, у меня даже и видимости выбора нет.
— Ну что? Сам видишь, я была права.
— Как всегда…
— Бенжамен, не дуйся! Ты же знаешь, что я люблю тебя. Может быть, ты больше меня не любишь, но я тебя люблю.
— Нет!
— Да! Я-то абсолютно уверена, что люблю тебя.
— Любимых в тюрьму не сажают.
— Ой, только, пожалуйста, без громких слов! Я тебя люблю и хочу, чтобы ты остался со мной. Какая же это тюрьма!
— Тебе-то откуда знать…
— Я себя знаю достаточно хорошо и могу утверждать, что жить со мной не так уж трудно. К тому же я, как тебе известно, долго работала над собой.
— Значит, халтурила. Ты не так уж хорошо себя изучила.
— Ну кончай, Бенжамен, хватит, перестань цепляться к словам, пожалуйста. Тебе от этого легче не будет, зато нам жить дальше станет невыносимо!
Жить станет невыносимо… Спасибо, Беа, ты дала мне отличный совет, как это любезно с твоей стороны!
— Бенжамен… я хочу, чтобы ты поверил: только потому, что я люблю тебя, я настаиваю на том, чтобы ты со мной остался.
— Любить — значит желать другому счастья… пусть даже он будет счастлив без тебя.
— Это утопия! Совершеннейшая утопия! Когда любишь кого-то, то хочешь, чтобы он был с тобой!
— Разве? Ты все перепутала, Беатрис, это не любовь, это желание владеть. Не тешь себя иллюзиями: вовсе ты меня не любишь, ты всего-навсего хочешь, чтобы я принадлежал тебе, слушался тебя во всем.
— Ну как ты ухитряешься, Бенжамен, все с ног на голову поставить! Все-то тебе не так!
— Потому что я слишком чувствительный. Ты должна к этому приспособиться или отпустить меня. Спокойной ночи!
Я решительно встаю.
— Бенжамен, у нас сейчас трудное время, но мы скоро преодолеем эти трудности. Если ты возьмешь себя в руки, сам увидишь, все будет как раньше.
— Я не хочу «как раньше». До свидания.
— Бенжамен! Мы не закончили разговор, нельзя же лечь спать, не помирившись…
— Я закончил. И мы будем ложиться спать, не помирившись, столько раз, сколько ты сочтешь нужным.
— Господи, Бенжамен, но ведь если ты будешь так себя вести, атмосфера в доме станет непереносимо тяжелой… для Марион!
— Все зависит от тебя. Спокойной ночи!
— Бенжамен! Вернись! Постарайся меня понять, сделай усилие…
— Сначала ты.
Я выхожу.
Один в спальне. Слушаю тишину. Боже, что творится у меня в голове, что за содом…
А если моя стратегия рухнет? А если…
Недолго я побыл в одиночестве, вскоре явилась моя тюремщица. И принялась за дело.
Мне больно, когда ее руки ко мне прикасаются, мне хочется других рук, тех, от чьих прикосновений я начинаю счастливо сходить с ума.
Я шарахаюсь. Инстинктивно.
Теперь я знаю, что умею любить, что это прекрасно, это сладко. Одна только мысль о том, чтобы вернуться к акробатическому сексу, грубому, без пощады и без желания, приводит меня в ужас. Ни за что и никогда!
Я ни за что и никогда больше не хочу ощущать эти руки на моем теле! Никогда, никогда, никогда!